– Говорил, малыш, но ты ничего не понял. Ибо что сделает мелкий буржуа, если не пойдет к пролетариям, чтобы быть защищенным? Только к пролетариям, и все!
– Я не могу пойти в красные пионеры, Отто. Евреи это иное дело. Они… говорит моя мама…Всю жизнь живут в аду.
– Твоя мать принадлежит к мелкой буржуазии.
– Отто! Что ты говоришь, Отто!
– Ой, малыш, малыш, еврейские дела самые запутанные в мире.
Огромные руки упираются в прилавок киоска. Хейни большим своим телом оттесняет мальчика от окошка и предстает перед Отто. И оттесненный Саул возвращается домой, печальный и оскорбленный.
– А-а, – говорит Отто, – пришел обсудить дела.
– Нет, не расположен я к разговорам, – отвечает Хейни с тяжестью в голосе.
– Хм-м… Хейни, что случилось? Забастовка закончилась безрезультатно, и ты удивляешься тому, кто виноват?
– Кто? – кричит Хейни. – Если я виноват, я готов расплатиться за это сполна.
Хейни уверен, что история с одноглазым мастером и его, Хейни, выкриками в пользу Гитлера дошли до слуха Отто, и лицо Хейни искривлено. Отто смотрит на странное его лицо, явно не похожее на прежнее лицо Хейни сына Огня, и думает: «Что-то у него произошло».
– Твоя вина? – говорит Отто. – Разве рабочий может быть виновен в том, что так закончилась забастовка? Профсоюзы твои виноваты. Твоя партия, лидеры которой взяли на себя роль защитников власти Брюннинга, и своим меньшинством стали на стражу этого зла, – не призывают к всеобщей забастовке. Таковы дела, Хейни.
– Не болтай мне про политику, Отто. Я прошу настоящих действий!
Хейни всовывает голову через окошко внутрь киоска и начинает безжалостно исповедоваться перед Отто, и с каждым словом убийственный огонь разгорается в его глазах. Отто пытается его успокоить:
– Хейни, ты что, резиновый мяч? Получил один удар и уже прыгаешь вверх. Дружище, взвесь разумно и взвешенно свои дела. Мы еще поговорим, Хейни. Я пойду за советом в мою партию…
– Не приходи ко мне со своей партией, – кричит Хейни, – дай сейчас же совет, к чертям собачьим. Этому мерзавцу так это не пройдет, говорю я тебе! – Хейни сжимает кулаки.
– Не мешкай, Хейни, встань и раздави этого гада. Но чего ты этим добьешься, когда весь город полон такими гадами, как он.
– У каждого свой гад, раздавить, и не будет болота! Как подводят общий счет. Встану и подведу свой счет.
– Хейни, что ты задумал? Ты сошел с ума, Хейни? Хейни!
Но Хейни уже пошел дальше, и пар из его рта на холодном ветру, как пар из пасти коня во время ржания.
– Иисусе! – бормочет Отто вслед набычившемуся гневом и почти бегущему Хейни. – Что он еще наделает?
– Елки к Рождеству! Елки к Рождеству! – выкрикивает напротив горбун.
У скамьи собрались дети, возвращающиеся из школы. Сегодня начинаются рождественские каникулы. Накатали дети длинную ледяную дорожку вдоль тротуара и скользят по ней с радостными криками, и среди них маленькая Марихен, две косички которой торчат за спиной как светлые крылья.
– Добро пожаловать, Отто! – Филипп протягивает руку.
– А, доктор! Добро пожаловать, доктор. Вот, вернулся из тюрьмы. Да, да, доктор, две недели.
– Уже две недели?
Глаз у Отто наметанный – лицо доктора осунулось – и у него что-то случилось.
– Пили кровь у людей эти две недели, – говорит Отто.
– Да, Отто, это были безумные дни.
В последнее время Филипп рано возвращается домой. Нет завала работы, какой был прежде. Длинные коридоры здания еврейской общины опустели. За пишущей машинкой в его офисе сидит теперь курчавый парень по имени Боби, каждый раз энергично отбрасывающий со лба кудри. Однажды он появился в офисе с рекомендательным письмом от Беллы. И, конечно же, Филипп предпочел его всем остальным претендентам. Парень тут же сел за стол и начал стучать на машинке, как вышедший из себя пианист. Не менее сильно он стучал по нервам Филиппа. Хотя, в общем-то, у него не было претензий к Боби: парень прилежный, серьезный, готовый в любой момент прочитать Филиппу лекцию на любую тему, только не связанную с Беллой. Филипп задает ему много вопросов в отношении бывшей своей секретарши, но не может и слова из него вытянуть. Разъезжает Белла по городкам и маленьким общинам, разъясняя цели Движения. «Теперь дни поспокойнее, но в те ужасные дни оставила она меня».
Однажды Боби пришел, закинул со лба кудри и с большим волнением сообщил Филиппу:
– Весной мы выедем на усадьбу заняться подготовкой к скорому отъезду в Страну Израиля.
– Да, – ответил Филипп, – значит так?.. и Белла поедет на эти занятия?
– Нет, – ответил Боби, – Белла член руководства. Она еще надолго останется в Германии.
«Надолго… А от меня требовала немедленно собрать вещички…»
Филипп сидел за столом и сердито смотрел на Боби, пулеметными очередями машинки расстреливающего его нервы. Зазвонил телефон. Это опять Артур Леви. В последнее время он изводит Филиппа звонками, изо вех сил стараясь затянуть его в свой дом. Но до сих пор Филипп упорно отказывался. В тот день, когда он в их доме встретил офицера полиции, ноги его там не было. Сегодня он сдался просьбам. Легкий дальний смех, дошедший до слуха Филиппа, испугал его, и он обещал прийти.
– Я тороплюсь, я очень тороплюсь, Отто. Я пришел домой, чтобы переодеться.
– Да, да, доктор, срочные у вас дела, а? – вздыхает Отто, облизнув холодные губы и долго смотрит вслед Филиппу, ожидая появления Хейни, выпускающего изо рта клубы пара, как усталая лошадь, возвращающаяся к своей кормушке. Но никого нет на улице, в этот полдневный час оставленной на призрение негреющему солнцу. Только маленькая Марихен, все еще издает радостные возгласы, прокатываясь по ледяной дорожке.
Час этот пустой, тихий, полдневный, скучный. В этот час люди оставляют свои дела, обедают, дремлют, занимаются обычными делами в собственное удовольствие. Отто не возвращается домой, попробовать телятину, которую приготовила ему Мина. Отто с тревогой ожидает Хейни, который ушел, жаждая мести, и все еще не вернулся.
В доме Леви раздается звонок, – звонит, не переставая. Это Бумба. Он болен, и звонок провели к нему на случай надобности. Из всех комнат бегут к нему.
– Бумба, что такое?
– Что случилось, дорогой?
– Что у тебя болит?
– Ничего не болит, – отвечает больной Бумба, – я только хотел проверить, в порядке ли звонок.
– В порядке, в порядке, дорогой.
Но Бумба не отнимает палец от кнопки звонка.
– Ну, что такое. Дорогой? У тебя что-то болит?
– Звонок в порядке? Может, мне стоит его разобрать и исправить…
– Ни в коем случае, малыш. Все в порядке. Звонок прекрасно звонит. Лежи спокойно, отдыхай…
Все члены семьи уже посетили несколько раз Бумбу, чтобы доказать ему, что звонок в порядке.
Сегодня забрали его из школы. Голова у него пылает, горло красное. Фрида привычно встретила его всплеском рук. Ребенок ее семьи заболел, – Фрида не может этого выдержать. Да еще ее любимчик Бумба. Сразу же началась суматоха – все члены семьи в испуге бросились лечить Бумбу. С чердака принесли теплые перины бабушки, которыми давным-давно не пользовались и накрыли Бумбу. В то время как поили его отваром липовых листьев, Фрида обещала ему золотые горы, только чтобы он, не дай Бог, не высунул руку или ногу из-под этих гор подушек и перин. В противном случае, да хранит его Иисус милосердный, может подвергнуть опасности свою жизнь. Бумба слушался ее и терпеливо потел под этими перинами, пока не пришел старый садовник и не смонтировал рядом с Бумбой звонок. Больной тотчас же забыл об опасности, грозящей его жизни, вылез из-под груды перин, встал на колени, и вызвал всех членов семьи, пока не пришел дед.
– Дед! Дед, – прыгает Бумба в постели.
– Лежи, дорогой. Ложись скорей. Ты же болен.
– Где мне болит, дед?
– Горло, все тело, дорогой.
– Да, дед, очень болит.
Бумба накрывается перинами, и лицо его как лицо лежащего на смертном одре.
– Что с тобой, малыш? Что тебе хочется?
– Расскажи мне историю, дед.
– О чем, дорогой?
– О том… о том, как ты родился.
– Ах, – возражает дед, – эта история неинтересна. Я расскажу тебе о солдатах и войнах.
– Нет, дед, – Бумба изображает страдающее лицо. – Расскажи, как ты родился.
– Ладно, малыш, расскажу.
– Но только правду, дед. Точно, как это было. Ничего не сочиняй.
– Я, малыш? Я никогда ничего не сочиняю. Итак, было это в конце месяца…
– Начни, дед, с самого начала.
Дед погружается на несколько минут в размышления и Бумба ожидает в большом напряжении.
– Итак, это было в конце января, в морозную и ветреную ночь. Котка, старая няня, вышла в минуты моего рождения в ночь, поскользнулась и сломала ногу…
– Что ты ей сделал, дед?
– Я? Что я мог сделать доброй Котке, ведь я еще не родился. Котка поскользнулась на улице, ведь была послана привести… Аистиху.
– Зимой нет аистов.
– Одна только и осталась. Отец ее нанял для меня. Богатым человеком был мой отец, было у него много рабочих, и вообще люди подчинялись ему, и среди них также и аистиха, здоровая и гордая. Отец пошел к ней на луг, надул живот для большей степени важности, набил карманы монетами и банкнотами, и обещал ей, прекрасной аистихе, красивые одежды и золотые цепи, если она останется на лугу. Согласилась она и осталась – одна из всех своих сестер. Связали ей роскошные одежды на отцовской фабрике, и она гуляет по лугу, как царская дочь.
– А зачем нужна была эта дочь аиста твоему отцу?
– Ах, малыш, это не простое дело. Крыса укусила мою мать в ногу. А мать была женщиной нервной и нежной, не могла успокоиться: сильно ей болел укус. Отец мой пошел просить милосердия у дочери аиста и сказал ей: останься на осень и ты получишь сполна. И когда на озере, среди камышей, появится маленький Яков, быстро хватай его и неси в постель моей укушенной жены. Она очень-очень хочет, чтобы у нее был маленький Яков.
– Дед, ты рассказываешь мне сказки.