– «Вива Медитеррейниа».
39. Саймон
Утро понедельника. Я просыпаюсь один. Вики опять уехала в Элм-Гроув, к своим племянницам, на все выходные. У старшей, Марии, пришли первые в жизни месячные, девочка переволновалась, ведь у нее нет матери, которая могла бы ей все объяснить и успокоить… А Вики до сих пор считает, что могла бы предотвратить гибель сестры, будь она к ней внимательнее, и потому старается проводить с девочками почти каждые выходные.
И это одна из причин, почему я ее люблю.
Маме она тоже понравилась бы. Мама не стала бы возражать против того, что Вики иногда бывает прямолинейна почти до грубости. Наоборот, она наверняка оценила бы ее прямоту. Мама и сама всегда говорила правду, чего бы это ей ни стоило, даже если она ничего не выигрывала от этого, а могла серьезно проиграть. Отец любил рассказывать историю о том, как мама работала в одной крупной юридической фирме, куда поступила в 1979 году, сразу после колледжа. Фирма была очень раскрученная, там служили 900 человек, из них всего шесть женщин. Мама сразу стала для них группой психологической поддержки – устраивала коллективные ланчи для женщин, приглашала их посидеть где-нибудь после работы и так далее, все строго по собственной инициативе. Для этого она распечатывала объявления, которые развешивала в офисе фирмы. Однажды такой листочек сорвал кто-то из боссов, прочитал, задумался и выдал: «“Вечеринка для женщин”? А почему не для мужчин?» (Тут мама обычно вмешивалась и добавляла, что в тот момент она стояла в коридоре неподалеку, и комментарий был сделан с таким расчетом, чтобы она слышала.) Никто из тех, кто знал мою мать, не удивился, когда она ответила: «У мужчин и так каждый вечер вечеринка».
«Если тебе нечего сказать, молчи, – наставляла она меня во время наших вечерних посиделок, когда заходила поцеловать меня на ночь. – Но, если уж говоришь, говори, что думаешь, думай о том, чтобы говорить правду, и будь готов доказать свою точку зрения. А если доказать ее нечем, значит, и точка зрения так себе».
Я проснулся рано, в начале шестого. Теперь я не бегаю по утрам, забег пять на пять временно отложен – вернее, заменен ежевечерней пробежкой по Викер-парку. Я выхожу на прогулку, возвращаюсь домой, принимаю душ, размещаю в своем блоге «Говорит Саймон» эссе о новом деле о добросовестном исключении из гарантийных обязательств, которое рассматривал Верховный суд штата Висконсин, после чего выхожу из дома и приезжаю на работу к восьми.
Моей матери очень понравилось бы вести блог, в котором она могла бы излагать свои мысли по любому юридическому поводу, важному или интересному для людей. Она, как и все профессора права, имела свою специализацию, однако читала судебные решения по любым делам. А уж особые мнения Верховного суда Соединенных Штатов прочитывала от корки до корки, причем все, и имела привычку обсуждать их за обедом. Она перечисляла факты, спорила с обеими сторонами, приводила аргументы за и против – и наконец объявляла свое решение, которое по мере того, как восьмидесятые медленно перетекали в девяностые, все чаще и чаще разнилось с решением Суда Ренквиста[35].
Около девяти тридцати я совершаю утренний променад к Тайтл-энд-Траст-билдинг. Сколько бы раз я ни возвращался сюда, все равно всегда вспоминаю время, когда здесь был отцовский офис. И каждый раз эти воспоминания неприятны. Любой мозгоправ скажет, что я только врежу себе, приходя сюда каждое утро. Но я больше не хожу к мозгоправам – перестал с тех пор, когда полиция Сент-Луиса в поисках убийцы отца приставала к доктору Макморроу с вопросами о том, что я ей говорил в то утро. Такие случаи убивают искренность, без которой в беседах пациента с психотерапевтом нет смысла.
Я беру кофе в «Старбакс», сажусь в кресло, достаю свой телефон и пишу:
Добренького тебе утречка, лэсси[36].
Она не отвечает. Я делаю второй заход:
Доброе утро, моя королева.
По-прежнему ничего. Даже точки не моргают. И никаких указаний на то, что она получила мое сообщение.
Похоже, ты чем-то занята. Попробую вечерком, любимая.
Я выключаю телефон и вынимаю сим-карту. Пустой номер. Что ж, хотя бы прогулка была приятная.
Я вовсе не зацикливаюсь на Митчеле Китчензе. Просто думаю о нем иногда.
Митчел выжимал вес в сто фунтов двумя руками и бросал его на пятнадцать футов. Я знаю это точно: сто фунтов весил я сам в первый год средней школы, и это меня он бросал на пятнадцать футов. Один раз даже пошел на рекорд: восемнадцать футов и три дюйма.
Спортзал для борцов был прямо у школьных ворот, где нас высаживал автобус. Митчел выходил, звал меня – той самой кличкой, конечно, – и я быстро усвоил, что если не буду отзываться, то он просто подойдет, схватит меня и унесет. Туда, в спортзал, где на матах были даже две наклейки – одна синяя, обозначавшая начальную точку броска, вторая красная – личный рекорд Митчела. Он брал меня одной рукой за ремень, другой – за ворот рубахи и, размахнувшись, швырял вперед. Я с треском приземлялся на маты. Его дружки громко ржали, подбадривали его и измеряли расстояние. Бывало, ему не нравился результат, и тогда он снова подзывал меня к себе, чтобы «перекинуть».
– Ты ведь не против, а, Мини-Мы? – говорил Митчел и так хлопал меня ручищей по спине, что мне с трудом удавалось устоять на ногах. Вот это я хорошо помню, кстати: у парня был IQ как у пожарного гидранта, и все же он каждый раз заручался моим согласием, прежде чем бросить, – на всякий случай, вдруг когда-нибудь придется оправдываться. «А он не возражал. Ему даже нравилось. Мы же так, в шутку».
Я, разумеется, возражал. Это было унизительно. Иногда больно. Зато я научился группироваться в полете и закрывать лицо руками, сжав пальцы в кулаки, чтобы не переломать их при ударе.
Я часто спрашивал себя: «Почему я? Что я такого сделал этому парню?» Ну да, я был первогодком-задохликом, да к тому же ботаном. Классической жертвой школьных хулиганов. Но ведь не я один был такой.
Теперь-то, оглядываясь назад, я вполне ясно вижу причину. Мы вместе ходили на математику. Я уже занимался геометрией, что для первогодков было чем-то вроде знака отличия, а Митчел проходил ту же самую программу, что и я, сидя в выпускном классе. Я получал высшие баллы, а он едва-едва натягивался на проходной.
Так что если утренней забавы за мой счет ему казалось мало, то он находил меня во время ланча в школьной столовой, подходил к моему столу и трепал меня за макушку. Я каждый день приносил из дома бутылку «Гаторейда»[37] – мама старалась, чтобы я наращивал вес. «Ты ведь не против, правда, Мини-Мы?» – говорил Митчел и сгребал со стола бутылку. Один раз я даже купил две бутылки, чтобы компенсировать себе этот грабеж, но он забрал обе. «Похоже, сегодня у меня праздник», – сказал он. Все, кто сидел со мной за одним столом, такие же первогодки, как и я, только отводили глаза. Никто из них ничего мне не говорил. Все знали, что на моем месте они делали бы то же самое, что и я, – то есть ничего.
Митчел был некоронованным королем нашей школы. Представители университетов съезжались отовсюду посмотреть, как он борется, и завербовать его в студенты. Но у него так ничего и не вышло. Сначала Митчел облажался на одном крупном соревновании, потом у него возникли какие-то нелады с законом, и он чуть не загремел в тюрьму.
Так что кто знает, может быть, карма все-таки существует. И, может, мне следует оставить все как есть. Но каждый раз, нащупывая шрам на левой щеке, под глазом, я невольно думаю о Митчеле.
Вечером, в начале восьмого, я выхожу из школы и пробегаю пять миль через Викер-парк. В переулке за «Вива Медитеррейниа» останавливаюсь. Погода сегодня нервная – то дождем брызнет, то теплом поманит, поэтому большого наплыва гостей в патио не наблюдается, но несколько человек в свитерах и куртках все же сидят за столиками снаружи и потягивают коктейли, наслаждаясь последними часами уходящего лета.
Ровно в восемь я достаю зеленый телефон и отправляю сообщение:
Добренького тебе вечерочка, лэсси.
Она отвечает:
Хм, вообще-то Лэсси звали собаку, но ОК.
Ага, дуется. Я пишу:
Дуешься, да?
Ответ:
Плохо спала ночь Кон храпит ужасно (зевок).
Вот это здорово. Даже мужа по имени назвала… Ладно, моя очередь:
Так вот почему я не связался с тобой утром?
Ответ:
Когда он ушел, я до полудня спала.
Ага, годится. Я пишу:
Не могу сказать, что мне приятно представлять, как ты спишь с ним.
Она отвечает:
Это же его дом, не лечи мне мозг.
Точки мигают, и телефон выдает следующую фразу:
LOL не РЕВНУЙ черотов автокорректор пока.
И то верно. Я выключаю телефон, вынимаю сим-карту и кладу то и другое в карман шортов.
Поднимаю голову и смотрю на ряды квартир – точнее, на балконы, выходящие в переулок. Третий снизу пуст, но в окнах за ним горит свет.
Третья снизу квартира принадлежит Кристиану Ньюсому, и он трахает Вики последние две недели.
Конечно, я об этом знаю. Пару раз, прибегая сюда, я даже видел Кристиана на балконе. Иногда он сидит там один. Иногда – со своим другом Гевином. Но никогда не с Вики. Нет, она слишком осторожна, чтобы показываться с Кристианом на людях.
Огорчен ли я, что у Вики секс с другим мужчиной? Конечно. Я же нормальный человек. Кто-то может сказать, что у меня и самого рыло в пуху, так что не мне жаловаться в подобных обстоятельствах.
Я стараюсь проявлять здравомыслие. Иногда это мне удается.
А иногда я беспокоюсь из-за разной ерунды куда больше, чем следует.