Свои синие джинсы и неизменную рубашку на пуговицах я оставляю на вешалке на двери кабинета, а сам надеваю спортивные брюки, кроссовки, водолазку и лыжную шапочку. Температура в последние дни едва переваливает за сорок[39], самое то для бега. Зато вечерние потемки немного мешают, особенно когда приходится лавировать в толпе на оживленной улице.
В патио бара почти пусто, хотя там работают обогревательные лампы – после ковида город позволяет ресторанам обслуживать посетителей на открытом воздухе даже поздней осенью. Однако желающих бросать вызов стихиям не так уж много – человек пять-шесть в толстых куртках сидят за столиками и пьют коктейли.
Обычно я стараюсь добежать до переулка к восьми, когда мы обмениваемся сообщениями. Но сегодня пятница, а в пятницу и по выходным мы не переписываемся, так что я здесь не за этим.
Нет, сегодня я хочу взглянуть на место, где живет Кристиан.
Перед фасадом его дома на Винчестер есть изгородь, но не серьезная, а так, чтобы собаки с улицы не забегали. Парадное крыльцо ведет к двери, солидной такой, с домофоном. В боковом проулке – гаражи. Гараж Кристиана – третий от входа, сразу под его студией. Вход в его гараж, как и в гаражи почти всех его соседей, преграждает автоматическая дверь, на удивление надежная.
И все-таки входить лучше всего именно здесь. Меньше риска, что тебя увидят, – в переулке почти нет света. А если воспользоваться гаражной дверью, пока хозяин потягивает коктейли в патио бара «Вива Медитеррейниа», то вокруг совсем никого не будет.
Именно так к нему входит Вики. Не поднимается по парадному крыльцу и не звонит в домофон у всех на виду, не идет по лестнице, где всегда можно нарваться на соседей, а прямо из темного гаража прошмыгивает в квартиру.
Чем же сегодня вечером занят ты, Кристиан, пока Вики в отъезде? Может, выпиваешь и прожигаешь жизнь где-нибудь со своим приятелем Гевином?
Не возражаешь, если я загляну к тебе в квартиру?
Хотя нет. Не сегодня. Может, попозже когда-нибудь…
49. Вики
– Хорошо, что ты приехала. Они любят, когда ты у нас. – Адам протягивает мне бокал пино. Мы сидим и смотрим, как Мейси и Мария, Эм-энд-Эмс, играют друг против друга в баскетбол на подъездной дорожке.
– Мне тоже у вас нравится. – Я застегиваю куртку до самого подбородка. Было бы здесь еще потеплее…
– Еще не передумала переезжать к нам?
– Если вы не передумали, то и я нет. Планирую в ноябре, в районе Дня благодарения.
Я смотрю на Адама. Ему нет еще сорока, но на висках уже проглядывает седина. Адам Тремонт, истинный американец, пышноволосый, улыбчивый и добродушный, с детства не знавший, каково это – жить без денег, из тех, у кого жизнь идет как по маслу. Он и моя сестра Моника были Идеальной Парой, Барби и Кеном, красивыми и харизматичными, излучали энергию и позитивные вибрации. Помню, как, глядя на них, я попеременно то ощущала тошноту от такой идиллической картинки, то начинала умирать от зависти к сестре и ее везению.
Адам встретил Монику в колледже – и сразу вскружил ей голову, в хорошем смысле. Адам вообще всегда был хорошим.
– Вчера, – вдруг говорит он, – Мейси спросила меня, похожа ли она на маму.
– Похожа, – уверенно отвечаю я. – Хотя Мария больше. В детстве она походила на тебя. А сейчас посмотри на ее лицо – вылитая Моника.
– Вижу. Иногда мне даже страшно становится…
Вот и мне тоже. Страшно видеть, как сестра все больше и больше проявляется в облике своих дочерей – женщина, которой я не помогла вовремя…
Я подталкиваю зятя локтем.
– Ну а ты – так и будешь один вековать?
– Хм. – Он допивает вино и качает головой. – Ты про свидания?
– Про них.
– Ну… было у меня… целых два. Ничего серьезного.
Тринадцатилетняя Мария блокирует бросок Мейси, которая младше на три года. Мейси жалуется – так нечестно, Мария выше и старше.
– Знаешь, они тебя поймут, – говорю я. – Сначала, конечно, будет немного неловко, но они привыкнут.
– Не уверен, что я сам привыкну. Все эти онлайн-свидания – это же просто для чокнутых. Мне не нравится. Если у меня и будет еще что-то в таком духе, то только по старинке, как раньше.
– Ты парень красивый, успешный. Думаю, у тебя еще все сложится.
– Я уже в этом не уверен – ни в том, ни в другом.
Эти слова привлекают мое внимание, и я делаю глоток вина, чтобы подумать. Родители Адама открыли в свое время сеть микропивоварен, и дела у них шли хорошо. Адам, единственный ребенок, унаследовал семейное предприятие лет десять тому назад и тоже ни на что не жаловался, пока ковид не нанес его бизнесу сокрушительный удар.
– Рестораны только-только выходят на доковидные уровни, – говорит он. – Хорошо, что мы занялись розничными продажами еще до пандемии, это нас спасло. Уж что-что, а покупать спиртное люди даже под страхом смерти не перестали.
– С деньгами все еще туго? – спрашиваю я так, словно и не думаю ничего выспрашивать, а просто поддерживаю разговор.
– Да, туговато. На той неделе закрылась еще одна пивоварня.
– Я не знала… Мне жаль.
Адам горько усмехается:
– Будь Моника сейчас здесь, она велела бы мне смотреть вперед, а не оглядываться на прошлое.
Точно, она была такая. И я рада, что Адам запомнил ее такой, потому что это была та Моника, которую он встретил в колледже, та Моника, в которую он влюбился, и та Моника, которая родила ему детей. Но не та, которая повредила себе спину, подсела на оксиконтин и сама не заметила, когда пересекла ту черту, за которой ее потребность в оксиконтине как средстве от болей переросла в потребность в оксиконтине как таковом; не та, которая совершила немыслимое – немыслимое для прежней Моники, по крайней мере, – бросила семью и ушла к мужчине, который был более чем счастлив, снабжая ее болеутоляющим опиатом.
В то время именно я была единственным доверенным лицом Моники – если так можно называть человека, которому, в отличие от всех остальных, она дозволяла хотя бы краешком глаза заглянуть в ту бездну, куда уже затягивал ее наркотик, постепенно выдавливая из ее жизни все остальное. Может, сестра и доверяла мне потому, что я сама была неудачницей, черной овцой нашего семейства, и ей было не так стыдно передо мной, как перед Адамом. Да и расстояние между нами было куда больше – триста миль, так что общались мы по телефону. Поэтому я, кстати, и не поняла, насколько далеко у нее все зашло, – ведь я же не видела, какой она стала…
А может, это я только оправдываю себя. Я, младшая оторва-сестра, пыталась уговорить ее издалека, строчила ей эсэмэски. Но ведь она – первая красавица школы, королева выпускного бала, которая поступила в колледж, вышла за богатого и красивого парня и родила ему двух детей, – разве могла она принимать всерьез мои советы? Кто я была такая – неудачница, которую выгнали из школы и которая в жизни не приняла ни одного нормального решения?
И все же я понимала, что Моника свернула не туда, что наркотик лишает ее здравого смысла. Я понимала, что кто-то должен серьезно поговорить с ней, объяснить ей, что происходит.
Сделала ли я все, что могла? Или в глубине души наслаждалась, видя, как мисс Безупречность наконец-то сверзилась со своего пьедестала?
– Тебе нужны деньги, Адам? – спрашиваю я его в лоб.
– А ты что, предлагаешь? – Это вполне в его духе – перевести разговор в шутку. – Ничего, мы справимся. Придется, конечно, немного поприжаться. Может быть, даже закроем еще сколько-то пивоварен… Девочки, холодает! Заканчивайте игру!
Мейси протестующе воет – старшая сестра ведет в счете, и младшей совсем не хочется уходить спать проигравшей.
– Ну, еще чуть-чуть, – канючит она.
Адам, видимо, на это и рассчитывал. С этими девчонками все время приходится торговаться, приказов они не понимают – любое распоряжение для них лишь повод для переговоров. А для самого Адама это повод сменить тему.
Он тяжело вздыхает:
– Надо же, как жизнь поворачивается… Тебе кажется, что у тебя все схвачено, все рассчитано на несколько шагов вперед, все идет по плану, и вдруг… – Он щелкает пальцами. – Все, во что ты верил, все, на что полагался, – раз, и нету.
– Ага.
– Только мы… начали приходить в себя после Моники… Тот год, когда она сначала сбежала и мне приходилось снова и снова объяснять девочкам, что это не из-за них, а из-за наркотиков, а потом умерла, и всякая надежда на ее возвращение…
– Я знаю.
– И только мы начали выползать из всего этого, из этих двух самых страшных лет моей жизни, как на тебе: ковид. Половина моих пивоварен уже закрыта, и сколько еще придется закрыть, кто знает…
Я стискиваю его руку.
– Тише, они услышат…
Адам смотрит на дочек, но те не обращают на нас никакого внимания, продолжая резаться в некое подобие баскетбола на парковке у дома.
– Ой, прости. Знаешь, бо́льшую часть времени я не такой. Только иногда позволяю себе поныть немного, особенно после пары стаканчиков вот этого, – говорит он, приподнимая бокал. – Вот тогда все и накатывает снова.
– Ты имеешь полное право на свои чувства. К тому же все это пройдет, все будет хорошо…
Он улыбается мне:
– Ты тоже советуешь мне смотреть только вперед, да?
Точно. Как всегда говорила Моника: смотреть надо вперед, а не назад.
Хотя назад оглядываться тоже иногда надо.
День после Хэллоуина50. Джейн
– Не знаю, следует ли мне говорить об этом, но… Лорен и Конрад разводились. – Шари Роу откидывается на спинку стула в комнате для опросов свидетелей и смотрит на них, ожидая их реакции. Она – последняя из ближайших подруг Лорен, живущих в городе, которых Джейн Бёрк и Энди Тейт опросили за сегодня.
– Мы знаем, – отвечает Джейн. – Как Лорен чувствовала себя по этому поводу?
– Ну, это, конечно, не самое счастливое время, но… – Шари тридцать шесть лет, она разведена, работает учительницей в одной из центральных школ города. Гламурная, самоуверенная, одна из тех женщин, с которыми Джейн никогда не ощущала родства, но все подруги Лорен были именно такими. Вся страничка Лорен в «Фейсбуке» полна фото этих женщин в клубах, за поздними завтраками на уикендах, на занятиях йогой, в спокойные моменты «киновечеров».