– Хотя мы и так почти сразу решили, что это Саймон, – вмешивается Галли. – Первая мысль, когда убивают богача: кому это выгодно? Кто наследник? Саймон. Наследство большое – сколько, миллионов шестнадцать, семнадцать? Правда, потом мы узнали, что с тех пор как Тед переехал в Сент-Луис, сын ни разу с ним даже не разговаривал. По телефону не звонил. С Рождеством ни разу не поздравлял. Так что, вполне возможно, он даже не знал, что ему причитаются деньги, и сколько, тоже мог не знать.
– Но дело даже не в деньгах, – говорит Таркингтон. – Дело в нем самом. В Саймоне. Когда мы допрашивали его, он был спокоен. Помню, я еще подумала – надо же, как ледышка… Никаких эмоций. А потом из полицейского управления в Грейс-Парк мы получили информацию о жалобе Саймона на Лорен Лемуан в две тысячи четвертом – это когда отец Саймона обманул его мать и позволил Лорен уйти со всеми деньгами, мать парня покончила с собой, а сам он после ее кончины попал в больницу для нервнобольных, где и провел некоторое время…
– Да, мы это читали.
– Ну вот, а потом мы узнали, как он подставил того борца, которому подмешал что-то в газировку. И еще что сразу после гибели Теда его сын позвонил своему психотерапевту, чего не делал уже несколько лет.
– Короче, одни сплошные звоночки, а доказательств никаких, – говорит Джейн. – Я вот чего не понимаю: зачем ему было ждать аж до две тысячи десятого? Мать-то умерла в две тысячи четвертом. В дурке он пробыл не так долго – месяцев восемнадцать-двадцать, что-то в таком роде. Это две тысячи шестой. Так чего он ждал целых четыре года? И почему вдруг решился в ночь перед выпускным экзаменом в колледже?
Повисает пауза. Все участники конференции задумываются над вопросом Джейн. Вдруг Бренда Таркингтон начинает громко хохотать, а Галли подхватывает.
– Я сказала что-то смешное?
– Нет, сержант, ничего смешного. Мы не над вами смеемся, – говорит Таркингтон. – Просто мы тоже задавали себе эти вопросы. Чего он ждал столько лет? Время шло, он получал образование, диплом престижного колледжа был у него почти в кармане, дальше маячила карьера в престижной юридической школе… Еще чуть-чуть, и он будет в полном шоколаде. Так зачем ему было мстить отцу именно тогда?
– И что вы себе ответили?
– Сами эти вопросы и есть ответ, – говорит Галли. – Сначала мы задали их себе и решили, что парень просто не может быть подозреваемым. Зачем ему было столько ждать? Для чего выбирать момент в самом разгаре выпускных экзаменов, когда совершить убийство крайне трудно, если не сказать невозможно? Зачем вообще убивать, когда впереди престижная юридическая школа, успешная карьера и жизнь?
– То есть он играл вдолгую.
– О да, сержант, – отвечает Галли. – Не то слово.
– Похоже, что это его обычный модус операнди[40], – добавляет Таркингтон. – Как с тем борцом, который обижал его в школе, – он ведь не побежал жаловаться, а выждал момент и отомстил.
– Но с отцом все по-другому, – вмешивается Энди Тейт. – Борец ведь сам напросился. Не трогал бы пацана, ничего и не было бы. А так Саймон использовал против него его же собственные слабости. Он манипулировал им, заставил навредить себе самому, а заодно выложить всю историю того, как он обижал Саймона. В случае с отцом никакой манипуляции не было.
– Не было, потому что не могло быть, – возражает Таркингтон. – Отец был слишком далеко. Они не общались. Чтобы затеять манипуляцию, Саймону пришлось бы слишком часто ездить в Сент-Луис, изучать новый образ жизни отца на месте, нащупывать рычаги давления, строить план действий, а потом, после убийства, еще и отвечать на вопросы о том, зачем он бывал в Сент-Луисе. Нет, с отцом все и должно было быть по-другому. Лучшее, что он мог сделать, это устроить себе непробиваемое алиби и под его прикрытием убить.
– А может, это дело было для него слишком личным, поэтому он и хотел сделать все сам? – говорит Джейн.
– Конечно, может, и так. – Галли на экране поднимает указательный палец. – Но чем больше мы допрашивали его, особенно когда полиция Грейс-Парк помогла нам раскопать подробности той давней истории с борцом, тем больше мы убеждались, что парень – прирожденный, талантливый манипулятор. Так что Бренда, скорее всего, права. У него просто не было возможности организовать что-нибудь в Сент-Луисе, иначе он что-нибудь подстроил бы.
Джейн откидывается на спинку стула, кивает и смотрит на Энди – может, у него есть еще вопросы.
– В общем, ребята, – говорит Галли, – если вы хотите привлечь его за убийство Лорен, что, скорее всего, так и есть, то, во-первых, готовьтесь к тому, что у него припасено железное алиби, а во-вторых, забудьте о стереотипах. Этот парень играет вдолгую, как вы сами сказали. Он планирует все до мелочей. И, конечно, не оставит вам ни единого отпечатка.
Таркингтон кивает и улыбается.
– Он все продумает так, – говорит она, – что грязную работу будет делать за него кто-то другой, причем даже не подозревая об этом.
Хэллоуин77. Саймон
Без десяти семь. Через десять минут хождения за сладостями прекратятся и, не считая отдельных фонарей, расположенных на приличном расстоянии от домов, Грейс-Виллидж погрузится во тьму. Я, как могу, коротаю время; мимо меня со стороны Таргет проходят двое парнишек постарше – в руках у них магазинные пакеты, подростки почти не наряжены, как подобает случаю, только под глазами нарисованы черные круги: явно надеются, что в последние минуты хозяева домов с радостью сбудут им остатки праздничного угощения.
– Президент Обама! Олл райт! – приветствует меня один из мальчишек и дает мне пять, а сам наверняка удивляется, почему я в перчатках, но без пальто, в одном синем костюме с красным галстуком, какие обычно носил Обама.
У Томас-стрит я замедляю шаг – до дома Лорен отсюда всего полквартала. Навстречу мне движется еще одна группа ребятишек, тоже подростков, но, не поравнявшись со мной, они сворачивают и идут на запад по Томас.
Из чьего-то окна доносится музыка, вполне подходящая для Хэллоуина: вариация темы «Кошмара на улице Вязов».
Вдруг я вижу его и едва не подпрыгиваю от неожиданности: он движется на восток по Томас, в сторону Латроу.
Мрачный Жнец, черный, зловещий, а главное, без лица – его голова скрыта капюшоном.
Ну здравствуй, Кристиан.
Пятница, 15 августа 2003 года. Наутро после того, как я застукал тебя, Лорен. Застукал с раздвинутыми ногами на угловом столе в кабинете отца, где он трахал тебя до умопомрачения.
Утром пятницы я стоял в дверях кабинета помощников юристов, который ты делила с тремя другими сотрудниками. В груди у меня горело. Руки и ноги дрожали. В животе было пусто, как будто меня выпотрошили.
Ты была в кабинете одна, сидела за столом, перебирала какие-то документы. Увидев меня, вздрогнула. И на короткий миг даже смутилась, как будто сожалея о сделанном.
– Как… как?.. – прокаркал я голосом, сиплым от душивших меня эмоций.
Но ты уже успокоилась и подняла подбородок.
– Мы – взрослые люди, Саймон, и действуем с обоюдного согласия.
– Но как же тогда… как же…
– Закрой дверь, – приказала ты.
Я подчинился.
– Надеюсь, это не из-за того раза в моем доме, – продолжила ты. – Это была всего лишь забава. Подарок на день рождения. Надеюсь, ты не вообразил, что мы поженимся?
И засмеялась – вернее, усмехнулась негромко, как пошутила. Я был для тебя шуткой.
Можно подумать, что это я вел себя безрассудно. А ведь я даже не собирался заговаривать с тобой о том разе. Я пришел говорить с тобой о другом – вернее, о другой, – но тебе и в голову не пришло, что речь может идти о ком-то, кроме тебя.
– А как же… моя мать? – спросил я, давясь словами.
– О. – Ты отвела глаза. – Серьезная болезнь твоей матери, конечно, осложняет ситуацию. Я это понимаю. И не пытаюсь встать между ним и ней. Даже не пробую.
– Но ты… уже встала.
– Послушай. – Ты поднялась из-за стола и подошла ко мне. – Пойми, теперь отношения твоей матери и отца совсем не такие, как раньше. Ты знаешь, что я имею в виду. Но он никогда ее не бросит. И никогда не перестанет заботиться о ней. А я – просто другая часть его жизни.
Но его жизнь – с мамой. Пока смерть не разлучит…
Ты подняла руку, точно давала клятву.
– Я никогда не сделаю ничего для того, чтобы твой отец оставил твою мать. Он всегда будет с ней рядом. Будет заботиться о ней. Любить ее. Я ни за что, никогда в жизни не стану этому мешать.
Я не знал, что и сказать. Твоя реакция казалась мне невероятной, я не мог тебя понять. Неужели люди на самом деле могут вести себя вот так? Неужели ты действительно так думаешь?
Мне хотелось вопить, орать, вцепиться в тебя обеими руками и сделать с тобой что-нибудь нехорошее. Но мои ноги точно приросли к полу. В горле разрастался ком, который мешал мне дышать. Это было похоже на кошмар, когда хочешь закричать, разеваешь рот, а голоса нет.
Ты взглянула на часики.
– Я должна помочь Биллу с приобщением материалов к делу. Я уже опаздываю.
Я не шелохнулся. Ты схватила свои вещи и прошла мимо, едва не оттолкнув меня с дороги. А я все стоял, неподвижный, как статуя, глупый мальчишка, бессильный, бесполезный скрипач, играющий, когда вокруг него горит и рушится Рим…
С того дня до нашей последней встречи прошло девятнадцать лет.
Три месяца спустя. Канун Дня благодарения, 2003 год. Я разговаривал с матерью, сидя у ее постели, пока она не уснула, чуть похрапывая, на спине.
Тогда я надел куртку, перчатки и вышел на задний двор глотнуть свежего воздуха. На улице заметно похолодало, но мне было все равно. У меня давно вошло в привычку выходить подышать после того, как я укладывал маму спать. Хотелось других запахов, других ощущений. Сам я никогда не болел по-настоящему и потому даже представить себе не мог, что она сейчас чувствует. Зато знал, каково это – изо дня в день наблюдать за деградацией любимого человека.