– Вау.
– Вот тебе и вау. Попытайся изобразить удивление как-то более натурально.
– Слушай, Джейн, а знаешь, что тебе надо сделать?
Она склоняет голову набок, изображая насмешливое любопытство.
– И что же, Саймон?
– Проверь «пальчики» Лорен – вы ведь наверняка сняли у нее отпечатки пальцев, когда нашли ее мертвой.
– Да уж, конечно, сняли, Саймон. Как же без этого.
– Ну тогда сравни их с теми, что найдены на бутылке, которой обездвижили моего отца, прежде чем убить.
Джейн вскакивает с дивана:
– Думаешь, стоит, Саймон? Правда?
– Конечно стоит. В конце концов, если считается, что я накануне экзамена мог прыгнуть в автомобиль, смотаться в Сент-Луис и убить там отца, то почему то же самое не могла сделать и Лорен, которая была в это время в Чикаго? Тем более что ей не надо было сдавать никаких экзаменов, в отличие от меня… Что, разве не логично?
– Логично, Саймон. Еще как логично. И, представь себе, мы действительно сняли у Лорен отпечатки пальцев. И сравнили их с теми, на бутылке. И, представь, они совпали.
– Ну вот и отлично! Значит, дело закрыто. Загадка убийства в Сент-Луисе решена!
Джейн горько улыбается и мотает головой:
– Все спрашивали, чего он ждал так долго? Зачем выбрал для убийства неделю перед экзаменом? А оказывается, ты выбрал ее вовсе не из-за экзамена. Ты выбрал ее потому, что Лорен Лемуан была в это время в Чикаго.
Я пожимаю плечами:
– Знаешь, я понятия не имею, о чем ты. Как я, по-твоему, вообще мог узнать, что Лорен вернулась в Штаты?
– Через «Фейсбук», конечно. – Джейн вынимает из кармана свернутую страницу. Она оказывается распечатанной страницей из «Фейсбука» – с аккаунта Лорен, вероятно – нет, точно оттуда, я сам читал ее в свое время, 12 мая 2010 года:
«Как это волнительно! Я еду в Чикаго, праздновать с родителями их тридцатипятилетнюю годовщину свадьбы! Вплоть до Дня поминовения буду в отеле “Дрейк”!»
Я возвращаю Джейн распечатку, старательно следя за выражением своего лица. Джейн Бёрк – отличный детектив. И все же раз она здесь, значит, сражение она проиграла.
Джейн подходит ко мне почти вплотную.
– Просто чтобы ты знал – я знаю. Знаю, что все три смерти – твоего отца, Лорен и Ника Караччи – твоих рук дело. И все же тебе ничего за них не будет.
Она проходит мимо меня и идет к выходу.
– Эй, Джейн!
Стоя у двери, она оборачивается.
– В полицейском управлении Грейс-Виллидж есть один отличный детектив.
Она отвечает мне невозмутимым взглядом:
– Скажи мне это кто-нибудь, кроме тебя, я сочла бы это комплиментом.
102. Вики
Никакой обед не может длиться вечно. Мы с девочками заказываем еду для Адама, дожидаемся, пока нам принесут заказ, и уезжаем. Весь обед я стараюсь сосредоточиться на детях, на Мейси, которая все еще возбуждена недавней процедурой прокалывания ушей, но ничего не могу с собой поделать – отвечаю на автомате, а сама думаю только о том, что буду говорить прокурору.
А что тут скажешь? Сначала буду все отрицать, а потом, если меня все же припрут к стенке, откажусь говорить.
Где я была вечером 31 октября, офицер? Конечно, у себя, в съемной квартире-студии в Делаване, открывала двери детишкам, которые приходили за сладостями. Там я оставила телефон, по плану. Нет, я не скачивала целый сериал с «Нетфликса», как сделал Саймон, но телефон все же был там. Значит, он отметился на ближайшей вышке по меньшей мере дважды, хотя бы просто в режиме обновления.
Кристиан Ньюсом? Никогда о таком не слышала. Ник Караччи? Не-а, тоже пустой звук.
Моя машина? Ну да, у меня «Шеви Люмина» 2007 года. Хотите посмотреть номера и проверить, когда их в последний раз регистрировали камеры скоростного шоссе по дороге в Чикаго или камеры наблюдения в самом городе? Пожалуйста, проверяйте – никогда. Машина не пересекала границу штата Висконсин по меньшей мере год – с тех пор, как я поселилась в Делаване.
Не исключено, что я ездила в Чикаго на «Джипе», но той машины у меня давно нет, а регистрационные номера не приведут ни ко мне, ни к Саймону.
Саймон Добиас? Нет, офицер, я никогда такого не встречала… Ах, это тот парень, который слушал меня несколько часов подряд после моей первой встречи SOS, а пару недель спустя отскребал меня с пола, когда я пыталась по примеру сестры, Моники, отправиться на тот свет, устроив себе передоз, только не окси, как она, а кокаина? Который насильно устроил меня в реабилитационную клинику, оплатил весь курс лечения и встретил меня у ворот, когда я оттуда вышла? Который уговорил, уболтал, убедил меня в том, что жизнь – не такая плохая штука и мне стоит дать ей еще один шанс?
Нет, офицер, я не знаю такого. Никогда о нем не слышала.
Я возвращаюсь назад, к дому, болтаю с девочками, смешу их, сама смеюсь их шуткам, а внутри меня наполняет тупая боль. Но я ко всему готова. «Я понятия не имею, о чем вы говорите, офицер». Мои ответы будут вполне уверенными, хотя и не безупречными.
Выехав на свою улицу, я сразу замечаю, что полицейской машины у дома нет. Какое облегчение! Я ставлю машину в гараж.
– Папа, я проколола уши!
Я не спеша иду в дом, пульс постепенно выравнивается, адреналин уже не бушует в крови. Эм-энд-Эмс носятся по дому, взбегают наверх, ищут отца в спальне, в кабинете, заглядывают в подвал.
– Где папа?
Наконец я замечаю его за домом, он стоит и куда-то смотрит. В руке у него… сигарета?
– Девочки, ставьте разогревать обед. Он за домом. Сейчас я его позову. Я сама, – останавливаю я Мейси, которая уже метнулась к двери. – Дашь нам минутку, да, Мейс?
– Привет.
Адам стоит во дворе, у каменной чаши фонтана, пустой в это время года. Для такой погоды он слишком легко одет: легкий свитерок да джинсы. В руке действительно дымится сигарета.
– С каких это пор ты куришь? – спрашиваю я.
– Да ни с каких. – Он смотрит на сигарету, бросает ее в траву и затаптывает. – Моника закурила, когда пыталась отказаться от окси. Это и тогда казалось мне напрасной затеей, но я бы смирился с чем угодно, лишь бы она отказалась от этих страшных пилюль. Даже сам с ней несколько сигарет выкурил. Вот и теперь, когда вспоминаю о ней, закуриваю иногда… Ну, не тупо ли, а?
– То есть сейчас ты думаешь о ней, – говорю я.
Он смотрит на меня, засовывает руки в карманы.
– Приезжал человек из офиса прокурора штата. Помнишь, я писал жалобу на того типа, когда Моника погибла от передозировки? Так вот, я ее отправил.
– Помню.
Адам смотрит на меня, его губы дрожат, глаза наполняются слезами.
– Он умер, – говорит он.
– Он… кто умер?
– Дэвид.
– Дэвид?
– Дэвид Дженнер. Тот тип, который сначала украл у нас Монику, потом украл у нее деньги, а ее бросил умирать в компании целого пузырька таблеток, которых ей хватило на передоз. Ее красавец-дружок, харизматичный торговец наркотиками, помнишь?
Приходится делать вид, что для меня это новость.
– Конечно помню. Еще бы мне забыть…
Он вздыхает:
– Вот и я не забыл, как ни стараюсь. Кстати, его совсем не так звали. Мы еще тогда догадались, что имя подставное.
– Помню.
– А звали его Николас Караччи. И он покончил с собой.
– Самоубийство, да?
Адам качает головой.
– Он, видно, пытался провернуть похожий трюк с какой-то леди в Чикаго. Но… что-то пошло не так. Обратка ему прилетела вроде.
Я кладу ладонь ему на плечо.
– Ну и как ты себя чувствуешь?
– Как чувствую? Жену я хочу назад, вот как я…
Он не выдерживает – прячет в ладонях лицо и громко, взахлеб всхлипывает. Я похлопываю его по спине, а сама надеюсь, что девочки не видят.
– Что я ей наговорил, – бормочет он.
– Адам. Не надо.
– Когда она ушла. Она уже опять подсела, по полной программе, сошлась с этим красавчиком, который отсыпа́л ей пилюли полными горстями, как конфеты. Я сказал ей тогда, чтобы она близко не подходила к детям.
– А что ты еще мог сказать?
– Я сказал ей, что не хочу, чтобы девочки видели, как их мать трахается за наркотики, словно дешевая шлюха…
Я обнимаю его, прижимаю к себе, а он плачет и всхлипывает.
– Ты должен был защитить детей, – шепчу я. – Ты пытался помочь ей, и смог бы. И она смогла бы все преодолеть. Но появился он и таблетками завлек ее на темную сторону. Он сделал из нее совсем другого человека. Нельзя же было допустить, чтобы девочки все это видели…
Я тоже хорошо помню это время. С Моникой я говорила по телефону каждый день; иногда мне звонил и сам Адам, вне себя от горя. Я должна была помочь тогда сестре, но не смогла – слишком глубоко меня затянула собственная зависимость. К тому же я чувствовала себя не в своей тарелке, ведь раньше мне никогда не приходилось давать советов сестре, которая преуспела в жизни, а я – нет.
– Я принял бы ее назад, – говорит он дрожащим голосом.
– Я знаю.
– Принял бы, когда он обобрал ее дочиста и смылся, а ее бросил в грязи и в нищете, чуть ли не в сточной канаве. Я вернул бы ее, я помог бы ей снова стать собой, и мы могли бы… я точно знаю…
– Да, Адам, да. Здесь нет твоей вины.
Кажется, ему становится чуть легче. Адаму не с кем поговорить об этом, о своей вине. Он не из тех, кто будет исповедаться перед кем-то в ассоциации переживших самоубийство, не пойдет к психотерапевту. Все это не для таких парней, как Адам.
Вот мне было с кем поговорить. У меня был Саймон. Саймон слушал. Он слушал все, что сыпалось у меня с языка. Слушал мои признания в том, что я, оказывается, очень любила сестру, но поняла это только после ее смерти, и в том, как я люблю ее дочек. И он не осуждал меня, когда я объяснила ему, зачем переехала в Чикаго, – я наняла частного сыщика, который выследил Ника, и решила ждать, когда тот снова вернется в Чикаго, чтобы убить его там.
Правда, Саймон пытался отговорить меня от убийства. Говорил, что оно ничего не изменит. Убеждал меня, что теперь, когда я очистилась, вернулась к трезвой жизни, мне нужно сосредоточиться на ней, стараться проводить больше времени с девочками. Он даже предлагал мне выйти за него замуж, мечтал о времени, когда у нас будут свои дети. И не отказался от меня, когда я сказала ему твердое «нет». Говорил, что я должна смотреть в будущее и идти вперед. Как сделал он после той истории с Лорен. Он просто повернулся к ней спиной и пошел вперед, в будущее. Вот и я должна была поступить так с Ником.