Она возвращается к квартире Г6. В последний раз прислушивается к звукам в конце коридора, а затем нажимает на дверную ручку. Открыв дверь, она сразу слышит слабый лязг изнутри квартиры. Но когда она заходит в комнату, Моника крепко спит. Бортик кровати слегка подрагивает. В пазу звенит развинченный болт. Рита кладет руку на холодный металл бортика, и вибрации сразу прекращаются. Моника открывает глаза. Они совершенно белые, как сваренные вкрутую яйца, которые воткнули в череп. Рита вскрикивает. Это всего лишь оптический обман, ты же понимаешь? – мягко говорит Моника. Она моргает, и глаза снова становятся обычными. Чего только себе не вообразишь. Ты становишься такой же, как мы. Я чувствую это по запаху. Твой мозг совсем прогнил.
В комнате отдыха опять работает телевизор. Воздух насыщен электричеством.
В комнате для персонала снова и снова звенит микроволновка.
Тебе дорога сюда, к нам, говорит Моника, смеясь, и от ее хриплого кудахтанья в животе у Риты все переворачивается. Сукди будет менять тебе подгузники. И все твои коллеги будут знать, что тебя никто не любит, потому что никто не будет тебя навещать. У тебя будут только я, Петрус, Виборг и остальные, а потом ты умрешь.
Юэль
– Ты отдаешь себе отчет, что мы вообще это обсуждаем? – спрашивает Юэль.
Нина мотает головой. Кажется, она уже немного пьяна. Наверное, не привыкла пить. Самому ему, наоборот, не удается опьянеть, как бы того ни хотелось.
– Это как бы… Моника, – говорит Нина. – Она же никогда дурного слова ни о ком не говорила. А теперь…
Она сбивается.
– Может, именно поэтому… – Юэль наполняет стакан. – Может, она столько всего носила в себе все эти годы, что теперь это выходит наружу.
– Деменция не так работает.
– Но это же не деменция. Или не только она. Разве нет?
Нина пожимает плечами. Пытается казаться равнодушной, но безуспешно.
Юэль смотрит прямо на нее. Не хочет видеть гостиную у нее за спиной. Дверь в мамину спальню приоткрыта.
Ему показалось, что раньше этим вечером он слышал звуки, идущие оттуда.
– Мне жаль, что тебя в это втянули, – говорит он. – То есть я, может, и заслуживаю, чтобы мама набрасывалась на меня… Но ты ведь не имеешь к этому отношения.
Юэль растерян – в глазах Нины сверкает злоба.
– Ты действительно не понимаешь? Когда ты уехал, я просто исчезла. Бросила ее после всего, что она для меня сделала.
Он молча смотрит на нее.
– Моника была мне как мать, – продолжает Нина. – Мне есть за что ее благодарить. Но я никогда этого не делала. И теперь она мстит.
Сквозь взрослую Нину Юэль видит Нину-подростка. Словно два слоя лежат один на другом.
– Ты чувствовала себя настолько виноватой? – спрашивает он.
– Да. Конечно.
– Прости. Я не знал.
– Да, не знал. Ты не понимал тогда и никогда не поймешь. Ты всегда воспринимал свою мать как должное.
– Нина…
– Если бы в Стокгольме не сложилось, ты всегда мог вернуться домой… к Монике… А мне было некуда возвращаться.
В голосе Нины больше не слышится злобы. Скорее, задумчивость. Будто она осознает все это в тот момент, когда произносит эти слова.
Но теперь Юэль злится:
– Я не мог вернуться. Если ты не заметила, то знай: ничего у меня не сложилось, и я здесь почти не появлялся, потому что не хотел, чтобы во мне видели гребаного лузера…
– Но я была лузером. По-настоящему. Ты никогда не понимал, что этим-то мы и отличались. – Нина снова сбивается, беспомощно смотрит на Юэля. – Я понимаю, что здесь тебе было очень тяжело, люди тут жутко недалекие, но вместе с тем я чувствую… С тобой вечно сюсюкались, совали тебе в руку ведерко и лопатку… и все такое. У тебя здесь все было надежно, даже если ты этого не хотел. Тебе никогда не пришлось бы оказаться на улице, ты мог вернуться домой. А у меня такой роскоши не было.
Юэль открывает рот, чтобы ответить, но не знает, что сказать, и закрывает его снова.
Они смотрят друг на друга.
– Ты и правда только что сказала про ведерко и лопатку?
Нина хихикает:
– Похоже на то. Не знаю, откуда это взялось. Я даже не знаю, о чем говорю. Это было неправильно.
– Тебе не надо чувствовать вину перед мамой, – говорит Юэль.
Нина отводит глаза:
– Наплевать. Это уже не важно.
Теперь стало так много того, что Нина считает неважным. Она отстраняется. Как и Юэль. Только другими методами.
В возникшей тишине он косится на дверь в мамину спальню. Там пусто. И лампы горят не мигая.
Он понимает, что всегда думает об этой комнате как о маминой спальне, но когда-то это была их общая с папой спальня.
Папа.
Юэль отпивает виски, чтобы отогнать холод, разливающийся по телу.
Нильс ждал меня.
Воспоминания сменяются внутри него, образуя новый рисунок.
Нильс последовал со мной, но ему тяжело оставаться здесь на земле. Его не должно здесь быть.
И потом. Второй раз, когда он навещал маму в «Соснах».
Нильс нашел это место.
Она была так уверена. И казалась счастливой. Правда ведь?
Он спит. Он еще слаб. Ему надо беречь силы.
Это было на третий день.
Папа, которого Юэль никогда не знал. Разве что по фотографиям и маминым рассказам.
Мама, которая никогда не хотела признавать, что что-то не так, никогда не хотела вспоминать плохое.
Мы же постоянно слышим о людях, которые гораздо сильнее, чем кажется. Ты же знаешь, есть мамы, которые способны поднять машину, чтобы спасти своего ребенка, и тому подобное.
Возможно, Бьёрн более прав, чем думал Юэль. Перед глазами встает мама, бьющаяся в припадке, ее изгибающееся назад тело. Так мама пыталась сопротивляться? – Папа был с ней с момента инфаркта, – вздыхает Юэль. – Она верила, что он следовал за ней с той стороны.
Нина во все глаза уставилась на него:
– Думаешь, это Нильс? Она ведь любит его. Она только об этом и говорила.
– Не знаю… – Юэль снова поглядывает на спальню. – Черт, я вообще ничего не знаю. Но только в «Соснах» он стал достаточно силен, чтобы находиться рядом с ней все время.
Нина не отвечает. Юэль снова поднимает свой стакан. – Они же случайно не построили дом на старом кладбище или что-то типа того? – говорит он.
От смеха он фыркает в стакан с виски, и нос наполняет запах алкоголя. Нина вопросительно смотрит на Юэля. Возможно, он все же довольно сильно опьянел.
Он отставляет стакан. Встает и ставит чайник:
– Хочешь кофе?
Нина мотает головой. Юэль насыпает в чашку растворимый кофе. Пытается хвататься за привычное дело. – Кто-нибудь, кроме Лиллемур, говорил что-то о маме? – спрашивает он.
– Только Сукди. И Горана сказала, что Моника была совершенно не в себе в тот раз, когда сломала руку… но ты должен понять, что все то, о чем мы сейчас говорили, происходит в «Соснах» постоянно.
– Да уж, спасибо, я уже понял.
Юэль повышает голос, чтобы перекричать шум чайника.
– Я же не могу просто спрашивать всех подряд, не считают ли Монику выжившей из ума, – говорит Нина. Внезапно она выпрямляется на стуле: – Подожди-ка. Возможно, есть один человек.
– Кто?
– Она раньше работала у нас. Только я не знаю, как ее спросить. Что говорят в таких случаях?
Юэль берет чашку с кофе и садится.
Нина смотрит на него. Качает головой:
– Черт, Юэль, а что, если мы все это выдумали? Это же полный бред. Но если все так, ты знаешь, что это означает? Не только для Моники, но… вообще для всех. Ты вообще понимаешь, о чем мы здесь говорим?
Когда до Юэля доходят эти слова, голова у него идет кругом. До сих пор он не позволял себе осознать, какие серьезные проблемы связаны с загадкой вокруг мамы. Жизнь. Смерть. Все, что между ними. Все, что после.
Юэль закуривает. Замечает, что руки трясутся.
Нина тихо плачет. Юэль хочет обнять ее, но не представляет, как она отреагирует. Между ними почти никогда не было физического контакта, даже тогда, когда они были лучшими друзьями, не считая ночей, когда они спали вместе. Темнота и притворный сон здорово это облегчали.
– И что мы будем делать теперь? – спрашивает Юэль и глубоко затягивается.
Нина допивает виски и встает. Пошатываясь, задвигает стул:
– Сейчас я поеду домой.
– Уверена? На дорогах темно, а на велике нет фары. Нина кивает. Юэль оставляет попытки переубедить ее. – Я провожу тебя до сарая, – предлагает он.
Они выходят в прихожую. Нина берет рожок для обуви, висящий на шляпной полке, и надевает кеды.
– Если это твой папа… – говорит она. – В таком случае мы, пожалуй, можем с ним поговорить.
Она открывает дверь, и кажется, что в дом снаружи вваливается темнота.
Юэль уже знает, что этой ночью не уснет.
– Думаешь, мы бы получили ответы? – спрашивает он.
Как будто Нина может это знать!
– Если это Нильс, то он ведь уже с нами разговаривает, – отвечает она. – Может, мы выясним, чего он хочет.
Нина
Голова болит так, что, спускаясь по лестнице, Нине приходится держаться за перила. Она останавливается на кухне и выпивает два стакана воды подряд. Желудок сжимается, угрожая выбросить все обратно. Нина ждет, пока это ощущение пройдет. Наполняет стакан еще раз и кладет туда аспирин и шипучую таблетку витаминов. – Маркус?
Она берет стакан и идет по дому, снова зовет мужа. Надевает босоножки и выходит в сад.
– Маркус?
Он полулежит в одних трусах на шезлонге на заднем дворе. Читает детектив. Когда Нина становится перед ним, он медленно опускает книгу.
– Ты же намазался солнцезащитным кремом? – спрашивает Нина. – Сейчас середина дня.
– Знаю. Я проснулся несколько часов назад.
Маркус снова поднимает книгу. Листает страницы. Плохой актер, который притворяется, что его захватил сюжет.
– Ночью я вернулась поздно, – говорит Нина.
– Я заметил.
Нина потягивает шипучий напиток. Вдруг ее поражает мысль, что осуждающий взгляд, которым, как ей казалось, Юэль будет смотреть на ее жизнь, возможно, на самом деле принадлежит ей самой.