Кажется, что воздух вокруг становится плотнее. Он как будто застилает глаза. Реальность разрушается. – Что ты хочешь этим сказать? – спрашивает Юэль. По ту сторону двери в ванную в кране бурлит вода. Бьёрн что-то напевает.
Сухие мамины губы растягиваются в улыбке. Зубы серые, липкие от ванильных сердечек.
– Почему все благодаря мне? – не отстает Юэль.
– Ведь это ты привез меня сюда.
Дверь в ванную открывается, и мама поворачивается туда. Радостно улыбается Бьёрну. Идеальная имитация той мамы, которой она когда-то была.
– Только представь, как чудесно, что оба моих мальчика снова со мной, – улыбается она.
Нина
Дагмар пристально смотрит на Нину. Выплевывает полупережеванные куски вареной картошки, растворенные в готовом соусе «Ремулад». Нине стоит немалых усилий, чтобы продолжать сидеть у ее кровати и быть спокойной и собранной. Нужно напоминать себе, что Дагмар ни в чем не виновата. Ей становится все хуже. Нина и раньше видела, как страх и ощущение бессилия провоцируют у пожилых антисоциальное поведение. А Дагмар даже не может говорить. Плевать и пачкать – вот и все, что ей осталось. Жаль ее.
Но это Нине не помогает. Внутри ее что-то зарождается. Ее собственный страх скоро перестанет помещаться в теле. Что-то давит в голове. В любой момент это может сдетонировать. Предохранитель полетит.
– Я могу этим заняться, – предлагает Вера, откладывая вязанье.
Она встает со своей кровати и становится рядом с Ниной, которая отдает ей ложку.
– Вот так, – приговаривает Вера и садится на край кровати. – Вот так, вот так. Ты же можешь.
Она проводит ложкой по губам Дагмар, и рот больной старухи открывается. Высовывается липкий язык. Вера ободряюще кивает и кладет в рот еду, осторожно дотрагиваясь костяшкой указательного пальца до подбородка Дагмар, чтобы та снова закрыла рот.
Когда кажется, будто Дагмар хочет выплюнуть еду, Вера мотает головой.
– А теперь попытайся, – просит она.
И Дагмар запрокидывает голову назад. Мышцы на шее напрягаются. Уголки рта опускаются от усилия. Но она глотает.
– Хорошо, – хвалит ее Вера. – Молодец.
Она продолжает мягко разговаривать с Дагмар. В ее голосе столько любви, столько бесконечного терпения. – Вот видишь, он нам не нужен, – произносит Вера. И тут же быстро косится на Нину. Словно ее застукали за чем-то неприличным.
– Что вы сказали? – спрашивает Нина.
– Ничего, – быстро говорит Вера.
Дагмар причмокивает. Хочет еще!
– Кто вам не нужен? – спрашивает Нина.
– Не понимаю, о чем это ты. Оставь нас в покое, чтобы я могла покормить сестру ужином, – говорит Вера. Нина кладет ладонь ей на предплечье. Поглаживает его. Под ее пальцами дряхлая кожа старушки собирается складками.
– Расскажите, – просит Нина. – Вы должны рассказать о том, что здесь происходит, тогда я смогу вам всем помочь.
Вера упрямо отказывается смотреть ей в глаза. Ложка стучит о тарелку, когда она осторожно приподнимает кусочки рыбы в панировке.
– Вера, – говорит Нина. – Мне страшно.
Но Вера не отвечает. Она протягивает ложку Дагмар, которая охотно открывает рот.
– Пожалуйста.
Вера вздрагивает. Роняет ложку, и та падает на одеяло. – Ты делаешь мне больно, – хнычет она.
Нина смотрит на свою руку. Она сильно вцепилась в Верино предплечье. Слишком сильно. Нина тут же отпускает руку. Ее пальцы оставили четыре четких отпечатка, которые превратятся в синяки – старая кожа очень чувствительна.
– Простите, – извиняется Нина. – Простите, я не хотела. Я только хочу, чтобы вы мне помогли.
– Не могу. Уходи отсюда.
Вера поворачивается к Дагмар. Поднимает ложку и начинает снова обстоятельно двигать ей по тарелке. Нина оставляет старушек, идет в квартиру Г6 через две двери, заходит, не успев засомневаться. Но Моники в квартире нет.
Нина идет в общий зал. Видит Монику, которая с аппетитом ест, сидя напротив Улофа. А тот лениво ковыряет в тарелке с едой.
– С Дагмар все прошло хорошо? – спрашивает Сукди, когда Нина проходит мимо.
– Да, – бросает она, не останавливаясь.
Моника берет стакан с молоком и спокойно пьет большими глотками. Делает вид, что не замечает Нину, которая встает рядом с ней.
– Зачем вы это делаете? – тихо говорит Нина. – Чего вы добиваетесь?
Моника ставит пустой стакан на стол. Смотрит на Улофа, который беспокойно ерзает на стуле. В конце концов поворачивается к Нине. Ее дыхание пахнет скисшим молоком.
– Кое-кто хочет с тобой поговорить, – произносит Моника.
– Кто? – спрашивает Нина. – О чем это вы? Кто хочет со мной поговорить?
Но ответ ей уже известен. И он невозможен.
Мама.
Нина хочет ударить Монику. Будь они одни, возможно, она бы не смогла сдержаться. Перед глазами у нее мелькают заголовок: «Сотрудник пансионата для пожилых избил семидесятидвухлетнего пациента».
Нина оглядывает стариков. Интересно, кто из них вступал в контакт с тем, что Моника привезла с собой сюда. Что постояльцы знают о том, что происходит.
Сукди выносит стопку тарелок. Еще немного, и нужно будет помогать старикам ложиться спать, а потом приниматься за отчеты.
Отчеты.
Папка.
Все дни, которые Моника провела здесь, задокументированы.
Нина замечает, что Виборг идет прямо к ней с решимостью во взгляде. Медленно, но целеустремленно. Поднимает маленькую, похожую на птичью руку. Подзывает ее к себе.
– Ты должна прийти.
Виборг хватает Нину за рукав, тянет ее за собой к коридору Г с удивительной силой.
– Поторопись, пока они не ушли, – говорит она.
– Я приду, Виборг. Успокойтесь.
Дверь в квартиру Г1 открыта настежь. Внезапно Нине становится очень страшно.
– Виборг, там кто-то есть?
Старушка мотает головой.
– Но ты увидишь, что я была права, – шепчет она.
Они заходят в квартиру. Одеяло валяется на полу так небрежно, словно Виборг сбросила его в спешке. Телефонная трубка лежит на боку на прикроватном столике. Старушка осторожно берет ее и протягивает Нине.
Нина смотрит на серый пластик. Качает головой, но Виборг настаивает, и Нина неохотно берет трубку.
Она теплая от руки старушки. Кажется, что почти живая.
Нина подносит трубку к уху. Слышит только шум – волны, шумящие где-то вдалеке, ветер, беснующийся в кронах деревьев.
– Алло?
В трубке что-то шумит и трещит – мертвое эхо Бог знает скольких километров телефонных линий.
– Там никого нет, – с облегчением говорит она, протягивая трубку старушке.
Но Виборг снова прижимает ее к уху Нины:
– Есть. Слушай внимательно. Они же очень далеко.
Нина прислушивается к шуму. Он становится то громче, то тише. Гипнотизирует.
Шепот. Едва различимый. Но он присутствует.
Виборг энергично кивает.
– …я иду, Нина…
Мама.
– …думала, тебе на меня просто наплевать…
– Это не ты, – говорит Нина.
Кажется, в трубке она слышит смех, но, возможно, это статический треск. Она бросает трубку. Смотрит на нее и молчит.
– Почему ты сказала, что мои родители умерли? – торжествующе вопрошает Виборг. – Они же живы, это кто угодно услышит. Скоро они приедут и заберут меня.
Юэль
Они сидят на улице и едят пиццу прямо из картонных коробок. Пьют из горла пиво, которое привез Бьёрн, лениво отгоняя мух и первых вечерних комаров.
– Мне показалось, что мама чувствует себя хорошо, – говорит Бьёрн. – Интересно, прижилась ли она в «Соснах».
Она просто издевается над нами обоими, но ты этого не понимаешь. Естественно, не понимаешь.
Невозможно обо всем рассказать и при этом не показаться безумным. Именно на это и был расчет.
– Бывает по-разному, – отвечает Юэль.
– Хотя она сильно похудела, – продолжает Бьёрн, словно он ничего не слышал, отрывает кусок пиццы с говяжьим филе и кладет его в рот. – Почему? Их недостаточно хорошо кормят?
– Сиделки утверждают, что следят за всем, что попадает в организм и выходит из него.
– Что? – Бьёрн кажется потрясенным.
– Ты не видел дневник дефекации на двери туалета?
– Фу, черт! – Бьёрн вытирает с подбородка соус беарнез. – Я же ем.
– Ты сам спросил.
Бьёрн ополаскивает рот пивом. На его лице гримаса отвращения. Он берет столовые приборы, но они повисают в воздухе.
– Сорян, – усмехается Юэль.
– Все нормально. – Бьёрн сосредоточенно вырезает кусочек из середины пиццы. – Просто было тяжело видеть маму в таком месте. Тебе, наверное, тоже так казалось поначалу?
Юэль кивает. Мама переехала в «Сосны» почти месяц назад, но кажется, что прошло гораздо больше времени.
– Ясное дело, – соглашается он.
Как быстро он забыл, каково было приехать туда с мамой в первый раз! Как он сомневался, правильно ли поступает! И тогда мама явно была не в себе. Не то что сегодня.
– Остальные ведь совсем ку-ку, – говорит Бьёрн. – Ты видел ту, с мягкой игрушкой?
– Виборг? Да, – кивает Юэль.
– И безногого старика, который сидел перед телевизором в инвалидной коляске, с которой свисал мочеприемник. Черт, оказаться там просто кошмар! – И Бьёрн вздыхает.
Потом он откладывает приборы, перепачканные тестом и соусом.
Юэлю кусок в горло не лезет. Он делает глоток пива. По саду проносится ветер. Юэль уже успел забыть, как любит здешний воздух в такие вечера, как сегодня. Прохладный, соленый, настоянный на хвое.
– Слушай, – говорит он. – Что ты помнишь о папе?
Бьёрн вопросительно смотрит на брата.
– Мы же никогда о нем не говорили, – продолжает Юэль. – Каким он был?
– Что ты хочешь знать? – спрашивает Бьёрн.
Он из таких, кто мог бы вернуться оттуда и захватить мамино тело?
– Да все! – восклицает Юэль.
Бьёрн вздыхает. Кажется, вопрос его раздражает, и Юэль понимает, что спрашивать надо было после еще нескольких бутылок пива.
– Я же тоже был маленьким, – медленно произносит Бьёрн, и Юэль понимает, что брат не разозлился. Он просто подбирает правильные слова.