Чтобы сделать какие-то выводы, я покажу вам дневник Ксении Комиссаровой, девочки, которая когда-то училась в нашей Лесной школе-интернате. В ее записках вы увидите честное отражение событий, связанных и лично со мной… Я дам вам возможность сравнить трагедию, которая случилась с Юлечкой Князевой, с драмой, которая произошла в годы учебы и со мной, с моими товарищами. И наконец, я покажу вам, как наши комсомольцы изучают характер Лермонтова…
Это вам удивительно? Конечно. В школе у нас была учительница литературы и русского языка, маленькая, аккуратная девушка, только что окончившая институт, и она на всю жизнь внушила нам, особенно мне, любовь к Лермонтову. Вы только задумайтесь, обращалась она на уроке, а иногда и после уроков, — как много успел сделать Михаил Юрьевич! Поэт, художник, воин, спортсмен, музыкант, светский лев и бунтарь. Его короткой жизни, тех подвигов и поступков, которые он успел совершить, хватило бы на многих талантливых людей… Беседы о Лермонтове-человеке запали в меня, и теперь, став сам учителем, я вместе с ребятами изучаю характер гениального человека; и это помогает нам понимать и строить свои характеры.
Так что же в действительности случилось с Юлией Князевой? — спросите вы меня.
Одноклассники собрали биографические сведения о Юле. Это была красивая, крепкая сложением крестьянская девочка. В возрасте десяти лет пережила страшную трагедию: ее мать, спасая младшую дочь, погибла вместе с ней в огне горящего дома. Отец сильно горевал. Сам воспитывать Юлю не мог, отдал ее в детдом и уехал на Север. Затем она была переведена в нашу Лесную школу-интернат, поближе к родной деревне, где у нее жила тетка. Юля была скрытной, застенчивой, но волевой. Не любила откровенности ни с подругами, ни с учителями. Поэтическая натура со светлой фантазией, с возвышенными мечтами, любила уединения, природу, охотно пасла колхозных телят, не тяготясь одиночеством.
Подруги видели, что девочка отличается непреклонной волей, самолюбива и душевно ранима. Они рассказали: однажды, когда задали на дом задачки, Юля легко решила их, но не позволила никому из своих близких, кроме одной подруги, переписать решение. Хотела отличиться и получила пятерку, как и та девочка, которая списала у нее решение. Опасаясь, что еще кто-то заглянет в тетрадь, Юля держала тетрадку подруги в своем портфеле! Вот какая она была упрямая. Летом, во время работы в колхозе, девочка влюбилась в сына директора школы — Романа Кореня. Мы не можем утверждать, что Роман совсем уж плохой парень, но это, конечно, избалованный отцовской любовью «жених», который не собирался жениться на Юле.
Узнав о ее беременности, он настаивал на аборте. Об этом свидетельствуют пометки в тетрадке и записки самому Ромке, которые она передавала через подругу. 20 июня она в дневнике писала: «Люблю тебя, Ромка! Никогда тебе не скажу об этом первая». А 23 августа уже: «Маски, маски, маски… Все скрытные, говорят не то, что думают. Неужели нельзя доверить себя никому?» 24 августа: «Меня охватывает отчаяние, что я прячусь с Ромкой, таю свои чувства. Мне стыдно и страшно, но я люблю его и готова на все».
«Все» — не было еще приговором себе. Это была лишь страсть. Но уже и признание себе, что беда началась. Да, девочка попала в двойной или даже в тройной стресс. Она влюбилась в Ромку, переступила порог запрета, забеременела, но друг не стал ее спасителем, он не умел и не хотел ринуться ей на помощь, объявить о том, что готов жениться. Во-вторых, сделав попытку вырваться в город, в больницу, девочка из-за безалаберного и малотолкового бригадира потеряла несколько телят, которые, оставшись без надзора, объелись зеленями в поле… В-третьих, оставшись вдвоем в лесу, в машине, Юлия повздорила с Романом и, видимо, случайно вытолкнула его из кабины. Как это получилось, установить трудно. Роман выпал из кабины, ушибся, может быть, немного симулировал потерю сознания, нескольких минут было достаточно, чтобы девочка в ужасе бросилась бежать в деревню. Самолюбие и страх не позволили ей исповедоваться во всем подругам, тетке или кому-то еще. Отчаяние, стрессовая ситуация, невроз и гибель…
Беда с Юлией — приговор застольной педагогике, годами убеждающей ребят складывать перед нею руки на столах, это крах теории пассивного послушания, «бесконфликтных детей», якобы «духовно богатых», «сознательных» в отличие от подвижных, инициативных, но «бездуховных» и «несознательных». Юлия жертва — «обучая, воспитывать… лишь на уроке». Эксперимент поставила жизнь. Для нас поучение: «Воспитывать нужно в поступках». Что ждет нас на этом беспокойном пути?
Глава втораяТРЕТЬЯ ЛЮБОВЬ ПОЭТА
Я всегда настойчив и горяч, а мое сердце довольно холодно…
Хотелось побывать в Лесном, но от Москвы до сибирского поселка без малого две тысячи километров. Апрельское письмо Половникова разожгло мое любопытство: 9 мая, в День Победы, команда парашютистов-десятиклассников наметила покинуть самолет над родной школой. Мне доводилось видеть прыжки с парашютом опытных спортсменов — и групповые, и одиночные, и затяжные, с трюками, и на армейских учениях. Тут к спортивному действу готовились школьники! Тренировал их сам директор вместе с инструктором школы ДОСААФ.
Взял командировку в Томск, скорехонько завершил там свои дела и поездом выехал в Лесной. Снег уже согнало с полей, на них ползали, урча, тракторы; озера полны водой, разлившиеся реки закрыли луга, вступили в перелески, затапливали дома и даже улицы низинных поселков. Май озарял рощи, овраги, села, бросая в окно купе зеленый оптимизм весны, подмигивая с пригорков подснежниками, помахивая пушистым вербняком.
И вот поезд прибывает на станцию Лесная. Железнодорожный мост через реку, слева высокие горки опилок лесозавода, три железных трубы местной электростанции, вагоны, нагруженные пиломатериалом. Избы с огородами, куры в палисадниках, поленницы дров возле изгородей. На перроне в негустой толпе пассажиров и встречающих коренастой фигуры в гимнастерке и военных брюках не видно. Из Томска я отправил в школу телеграмму, надеялся, что меня встретят. Пунктуальный Александр мог в последний момент выскочить из-за угла здания вокзала. Однако не выскакивал. Оставшись на насыпи дороги после ушедшего поезда, я огляделся и заметил у штабеля шпал двух велосипедистов: один — длинный, тоненький, в клетчатой рубашке, мотал русой головой на худенькой шее, ища кого-то глазами, другой — крепыш, этакий гриб-боровик, в пиджачке, в фуражке; оба паренька держали возле себя велосипеды. Мое появление их обрадовало:
— К нам в школу? — Маленький крепыш уверенно протянул мне руку. — Я Аркаша Дронов, член комитета комсомола, послан встретить вас директором школы.
Второй смущенно улыбался, не отваживаясь подать руку.
— Леня Комлев, — назвался тихо.
— Поедемте скорее в поле! — заторопил Аркаша, садясь в седло. — Вот и вам велосипед. — К моему изумлению, мне была припасена техника. — Вы чуть-чуть не опоздали. Вся школа уже за канавой, ждет самолет.
Оседлав транспорт, мы выбрались на просторную поселковую улицу с добротными особняками, украшенными резными ставнями, балясинами на мезонинах, опушенными купами цветущих яблонь. И так, ныряя из одного проулка в другой, выбрались на площадь с кирпичным из серого силиката зданием школы, свернули еще в один проезд, и он вскоре привел нас на высокий берег небольшого озерка.
Аркаша объяснил, что прыгать будут семь юношей и одна девушка, Ира Мануйлова, а также директор школы и еще инструктор ДОСААФ. Все спортсмены много раз ездили в город, там тренировались, а сейчас команда на другом, большом озере, километрах в десяти отсюда, в гидропорту; самолет скоро доставит всех сюда для прыжка в поле.
— Не страшно за товарищей? — спросил я вдогон мчавшихся впереди меня ребят.
— А что страшно-то? — обернулся Аркаша. — Завтра всем восьмым «А» прыгнем с парашютной вышки. — Покинув руль велосипеда, он энергично нажимал ногами на педали, а руками лихо балансировал в воздухе.
— Кто додумался до такого вида спорта?
— Комитет комсомола, кто же еще! — Велосипед под Аркашей то вставал на заднее колесо, передним поднимаясь в воздух, то танцевал на месте, как скакун, то метался из стороны в сторону: наезднику не терпелось показать свое искусство.
Вот здесь я и услыхал слова о тренинге как действии, тренировке, целенаправленных упражнениях.
— У каждого человека, — притормозил, ожидая меня, комсорг, — двадцать три ветви характера, чтобы их окультурить, придумываются разные поступки.
— Испытания, что ли?
— Конечно, испытания! — убежденно крикнул Аркаша.
— И совсем необязательно, — робко возразил Ленька.
— Почему ветвей характера двадцать три?
— А сколько же? — Аркаша притормозил, поехал со мной рядом. — Александр Илларионович сказал: двадцать три. Мы считали — выходит то же самое.
— Загадочное число, — покачав головой, я не стал возражать.
— Да вы не сомневайтесь! — загорячился Аркаша. — Вот парашютисты прыгнут, это ли не упражнение для четырех ветвей. Мы завтра тоже покажем свей четыре.
— Какие?
— Волю, совесть, храбрость и эмоции, — выпалил Аркаша.
— Не ври, — нахмурился его товарищ. — Здоровье забыл, голод, находчивость и коллективизм.
— Это ты не ври! — заспорил с ним Аркаша. И вспыхнула словесная баталия. Один стал уверять, что при парашютном прыжке с высоты теряется до килограмма веса тела, спортсмены потом голодные, как волки, много едят; другой настаивал, что никакой тренировки в культуре питания при прыжке с парашютом нет.
— И сообразительности нет? — прищурился на Арка-шу его товарищ.
— Зачем она? — Тот резко рванулся вперед, сделал зигзаг, поворот и вернулся. — Всех с самолета вытолкнут, а их парашюты привязаны веревкой к каркасу. Прыг — и парашют сам откроется. Чего тут соображать? У кого шелк запутается, того Александр Илларионович затяжным догонит и схватит, они вдвоем приземлятся на одном парашюте.