то Екатерина «стоит на краю пропасти», что
«любовь ваша к нему (известная всему Петербургу, кроме родных ваших) погубит вас. Вы и теперь уже много потеряли во мнении света, оттого что не умеете и даже не хотите скрывать вашей страсти к н е м у. Поверьте, о н не достоин вас. Для н е г о нет ничего святого, о н никого не любит. Е г о господствующая страсть: господствовать над всеми и не щадить никого для удовлетворения своего самолюбия. Я знал е г о прежде, чем вы, о н был тогда и моложе и опытнее, что однако же не помешало ему погубить девушку во всем равную вам и по уму и по красоте. О н увез ее от семейства и, натешившись ею, бросил».
Письмо заклинало:
«О н не женится на вас, поверьте мне; покажите ему это письмо, он прикинется невинным, обиженным, забросает вас страстными уверениями, потом объявит вам, что бабушка не дает ему согласия на брак; в заключение прочтет вам длинную проповедь или просто признается, что притворялся, да еще посмеется над вами, и это — лучший исход, которого вы можете надеяться и которого от души желает вам: Вам неизвестный, но преданный Вам друг NN».
Родные Екатерины ужаснулись анонимному письму, не догадываясь, что его написал Мишель; они не хотели его встреч с ней. Весной 1835 года Лермонтов на ее просьбу объяснить свое поведение холодно сказал:
«Я вас больше не люблю, да кажется и никогда не любил».
В незаконченном во многом автобиографическом романе Лермонтова «Княгиня Лиговская» есть такие объяснения:
«…между тем время шло: она сделалась опытной и бойкой девою: смотрела на всех в лорнет, обращалась очень смело, не краснела от двусмысленной речи или взора — и вокруг нее стали увиваться розовые юноши, пробующие свои силы в словесной перестрелке и посвящавшие ей первые свои опыты страстного красноречия — увы, на этих было еще меньше надежды, чем на всех прежних; она с досадою и вместе тайным удовольствием убивала их надежды, останавливала едкой насмешкой разливы красноречия — и вскоре они уверились, что она непобедимая и чудная женщина; вздыхающий рой разлетелся в разные стороны… и наконец, для Лизаветы Николаевны наступил период самый мучительный и опасный сердцу отцветающей женщины…
Она была в тех летах, когда еще волочиться за нею было не совестно, а влюбляться в нее стало трудно, в тех летах, когда какой-нибудь ветреный или беспечный франт не почитает уже за грех уверять шутя в глубокой страсти, чтобы после, так, для смеху, скомпрометировать девушку в глазах подруг ее, думая этим придать себе более весу…»
В письме в марте — апреле 1835 года к А. М. Верещагиной свое поведение поэт объясняет чистосердечно:
«Алексей мог вам кое-что рассказать о моем образе жизни, но ничего интересного, если не считать завязки моих амурных приключений с Сушковой, развязка которых была еще более занимательна и забавна. Я начал ухаживать за ней не потому, что это было отблеском прошлого, — сперва это явилось предлогом для времяпровождения, а затем когда мы пришли к доброму согласию, сделалось расчетом и вот таким образом я увидел, вступая в свет, что у каждого имеется свой пьедестал: богатство, имя, титул, покровительство… Я понял, что если бы мне удалось кого-нибудь занять собой, то другие незаметно займутся мной, сначала из любопытства, потом из соревнования.
Я понял, что С., желая меня словить (технический термин), легко со мной скомпрометирует себя. Поэтому я ее скомпрометировал по мере моих сил, не скомпрометировав себя. Я обращался с ней публично как со своей, давая ей понять, что это единственный способ покорить меня… Когда я увидел, что это мне удалось и что лишний шаг меня погубит, я пошел на смелое предприятие: прежде всего на людях я сделался более холоден, а наедине с ней нежен, чтобы показать, что я ее больше не люблю и что она меня обожает (что по существу неверно). Когда она начала это замечать и захотела сбросить ярмо, я первый публично покинул ее. Я стал жесток и дерзок, насмешлив и холоден с ней при людях, я ухаживал за другими и рассказывал им (по секрету) ту часть истории, которая была в мою пользу. Она была так смущена этим неожиданным образом действий, что сначала растерялась и покорилась. Это дало повод к толкам и придало мне вид человека, одержавшего полную победу. Потом она воспрянула и стала повсюду бранить меня. Я же ее предупредил, и ее ненависть показалась ее доброжелательницам (или недоброжелательницам) оскорбленной любовью. Потом она попыталась вернуть меня притворной грустью, рассказывая всем моим близким и знакомым, что она любит меня. Я не вернулся и воспользовался искусно всем этим. Я не в силах рассказать вам, как все это обернулось мне на пользу, это было бы слишком длинно и касается людей вам незнакомых. А вот забавная сторона истории: когда я увидел, что следует публично порвать с ней, и однако наедине с нею казаться верным, я вдруг нашел очаровательное средство — написал анонимное письмо: «Сударыня, я человек, который вас знает, но вам неизвестен и т. д… предупреждаю, остерегайтесь этого молодого человека. М. Л. — Он вас обольстит и т. д. Вот доказательства (глупости) и т. д.»
Письмо на четырех страницах! Я ловко направил письмо так, что оно попало прямо в руки тетке. В доме гром и молния! На следующий день я отправляюсь туда рано утром, так чтобы ни в коем случае не быть принятым. Вечером на балу я с удивлением рассказываю все это Сушковой. Она мне поверяет ужасную и непонятную новость. Мы пускаемся в догадки. Наконец, она мне говорит, что ее родные запрещают ей разговаривать и танцевать со мной. Я в отчаянии, но я остерегаюсь нарушить запрещение тетки и дядюшек. Так происходило это трогательное приключение, которое, конечно, составит вам обо мне хорошенькое мнение! Впрочем, женщины всегда прощают зло, которое причиняется женщине (афоризм Ларошфуко). Теперь я не пишу романов, — я их делаю.
Итак, вы видите, что я хорошо отомстил за слезы, которые заставило меня проливать кокетство m-lle С. пять лет тому назад! О! Дело в том, что мы не свели еще счетов. Она заставила страдать сердце ребенка, я же подверг пытке самолюбие старой кокетки, которая возможно еще более того… но тем не менее я в выигрыше — она сослужила мне службу. О! дело в том, что я очень изменился. Я не знаю, как это делается, но каждый день придает штрих моему характеру и моим взглядам. Это должно было случиться, я это всегда знал…»
В октябре 1838 года, спустя три года после разрыва с Лермонтовым, Екатерина вышла замуж за дипломата А. В. Хвостова. Шафером со стороны жениха был Лермонтов. Он был и в церкви во время венчания. Екатерина Александровна жила за границей — в Венеции, Турине, Марселе, Генуе.
В 1844 году в «Библиотеке для чтения» появляется двенадцать стихотворений молодого Лермонтова, — «Из альбома Е. А. Сушковой». Е. А. Хвостова-Сушкова умерла 10 сентября 1868 года. Осенью следующего года был напечатан сокращенный вариант, а в 1870 году полный: «Записки Е. А. Хвостовой, рожденной Сушковой. 1812—1841. Материалы для биографии Лермонтова».
Забегая вперед, скажу, что утром мы с Александром обсудили факты биографии М. Ю. Лермонтова. Особенно заинтересовали меня сочинения ребят о различных ветвях характера поэта, где учащиеся сами объясняют те или иные поступки Михаила Юрьевича. Вот, например, отрывок из сочинения Гаврика Матюшкина «Происхождение поэта».
«Лермонтов знал, что его род происходит от Георга Лермонта, выходца из Шотландии, который был взят в плен русскими войсками осенью 1613 года. Родился Михаил Юрьевич в Москве, в семье бедного дворянина Юрия Петровича Лермонтова; трех лет потерял мать. С детства терзался мыслью, что незнатного происхождения, презирал надменных потомков известной подлостью прославленных отцов. Провел детство в усадьбе бабушки Елизаветы Алексеевны в Тарханах. «Ужасная судьба отца и сына Жить розно и в разлуке умереть», — писал поэт. — «Мы не нашли вражды один в другом. Хоть оба стали жертвою страданья! — Не мне судить, виновен ты иль нет». «Зачем семьи родной безвестный круг Я покидал? Все грело там, все было мне наставник или друг, Все верило младенческим мечтам».
А вот что написала Света Кислякова в сочинении «Страсти и поступки поэта»:
«Лермонтов — натура в высшей степени эмоциональная, впечатлительная, бурно реагирующая на окружение — на природу, на события страны, международной жизни и даже на свои собственные мысли… Он сам искал переживаний, сильных страстей. «Я жить хочу! хочу печали Любви и счастию назло; Они мой ум избаловали И слишком сгладили чело». «Что без страданий жизнь поэта?» А в стихотворении «К Другу» пятнадцатилетний поэт признается: «С деятельной и пылкою душой, Я не пленен небесной красотой, Но я ищу земного упоенья».
Настроение Лермонтова беспрестанно движется, меняется, в стихах он передает тончайшие оттенки чувств. «Жажда бытия Во мне сильней страданий роковых. Хотя я презираю жизнь других», — признается поэт. «Жизнь ненавистна, но и смерть страшна, Находишь корень мук в себе самом, И небо обвинить нельзя ни в чем». Жизнь поэта — это цепь поступков, жажда действия. «Я не чувств, но поступков своих властелин», — заявляет он. «Я чувствую — судьба не умертвит Во мне возросший деятельный гений». И он не только декларировал свою жажду поступков, обличал бездеятельность своего поколения, но сам принимал быстро решения, смело, без колебаний вступал в конфликты… Быстро ушел из благородного пансиона, не закончив его, быстро покинул университет, тоже не закончив, быстро поступил в Школу юнкеров. Был решителен в распространении стихотворения «Смерть поэта», отличался отвагой во время военных стычек с горцами…»
— Каждая ветвь характера великого поэта для ребят увлекательнейшее занятие для оценки, сравнения со своими натурами, — говорил Половников. — У некоторых ребят характеры очень эмоциональны, они глубоко переживают малейшие мелочи жизни… Горе, радость, сомнения, страхи, гнев порой возникают по пустякам. Но ведь у ребят еще нет опыта! Поэтому комсомольская организация задается целью понять и развивать каждую ветвь натуры… Вот вы прочитали дневник Ксении Комиссаровой… Он до краев переполнен «мелочами» страстей. Но это с высоты нашего возраста отроческие переживания — «мелочи». Они — не мелочи!