Собрать бы хоть группу на собрание… Но сейчас экзамены, никто не станет ничего обсуждать.
19 мая. Вторник. Теперь я знаю, что значит управлять собою! Какие бы страсти ни клокотали в груди, ты не должен их никому показывать. Внешне я выгляжу спокойной: пишу стихи для стенгазеты, играю на гитаре и пою песни, по просьбе воспитательницы проверяла чистоту в комнатах. Но все это не главное. А главное — во мне. Каждый день приближает заседание суда над Мишей Балдиным и Валериком…
На танцах видела Аню, танцующую с Лешей.
Илья Борисович задержал меня в классе после урока, мы сели друг против друга на парты.
«Ты на меня не обижаешься за прошлое?» — спросил усмехнувшись.
«Нет, Илья Борисович». Я его стеснялась.
«В школе-интернате была ты совсем девочка, а теперь повзрослела. Сейчас с тобой можно говорить по-взрослому. Меня беспокоит твой дневник. Слышал, будто бы записываешь в него подробности своей жизни. Не хотелось бы, чтобы он пошел гулять по рукам. Могут быть непредвиденные неприятности».
«Дневник в надежном месте», — отрезала я.
«Ой ли! Можно его спрятать получше. Я мог бы предложить свои услуги. Лучше бы его запечатать в пакет, с ним ничего не случится».
В его кудрях много седин.
Пообещала ему, что никто не увидит дневник.
Выходила из школы, у подъезда меня ждал Саша Половников.
Аня была с Лешей Пахотиным. Саша неловко подтолкнул меня.
«Ну, Саша, у тебя и культура!»
«Прости, Ксеня». Он услужливо поддержал меня, пытался взять под руку, я вырвалась и убежала.
ТЕТРАДЬ № 13. ПРАКТИКА
20 мая 1964 г. Сдавали экзамены. С 9 утра до 12 часов дня я торчала в читальном зале, готовилась. Потом девочки меня вытащили в коридор и стали наседать… Я рассказывала им о всех писателях и поэтах, потому что знаю литературу лучше других. Пошла сама сдавать экзамен и получила 5. Вышла. Меня окружили. Поздравляли. Я счастлива. Встречала выходящих из класса ребят и девочек и спрашивала, какие кому там, в классе, попались вопросы. Быстро писала короткие шпаргалки, иногда заглядывала в учебник, а многое писала по памяти, отправляла шпаргалки с теми, кто входил в класс.
Подошел Половников.
«Ну, как дела, комсорг?»
«А тебе не все равно?»
«Я слышал, что ты пишешь стихи, а в стенгазету их не показываешь», — сказал он.
«Ты мне мешаешь помогать ребятам», — сказала.
«Может, я тоже помогу?»
«Помоги».
Он засмеялся: «Нет. И тебе не советую, комсорг!»
Смутил меня. Я была растеряна. Понимаю, что писать шпаргалки запрещается. Но и пойти одна против всего класса не могу.
У Саши вид роскошный, он невысок, но хорошо одет — брюки выглажены, со стрелкой. Саша сказал: «Ясно море, всю группу отправляют в Тобольск!»
У него забавное выражение: «Ясно море!» То ли он ругается, то ли радуется, но всегда энергично произносит эту фразу. Ясно море!
«Ты уезжаешь, Саша?»
«Да. Нас туда распределили на работу». Он медлил с уходом. Но тут вышла из класса Найденова. Ей поставили тройку. Она смущалась или плакала. Убежала. Половников заторопился.
«Осторожнее помогай», — предупредил на прощанье. Еще задержался, пригласил меня на занятие литкружка.
«Куда?»
«Потом объясню».
21 мая. Результаты сдачи экзаменов: пять — пятерок, одиннадцать — четверок, девять — троек. Это хорошо.
В пять часов вечера мы поехали с Половниковым на автобусе в центр города. За центральной площадью, за зданием обкома партии, в двухэтажном кирпичном доме, в большом зале Сашу встретили как старого приятеля. Дяденьки, а их было человек десять, сидели на диване и на столах, на стульях, курили и обсуждали стихи. Руководил ими кудрявый, полный, очень остроумный поэт, Анатолий Кукарский. В сторонке смирно сидел другой поэт, иногда улыбался, бросал реплики. Это Федор Андреев. Я мышкой пристроилась в уголке. Когда дошла очередь до Саши, то он заволновался, пальцы рук его дрожали: достал тетрадку и стал читать стихи громко. Была потрясена его голосом, а также спором, разговорами. Откровенностью чувств, обнаженностью их.
Вечер ходит парами
Под звездой падучею,
Струнами гитарными
Улочка озвучена,
В гуще палисадника
Тонко месяц светится.
С юною красавицей
Мне уже не встретиться.
Прокляну бессонницу
С ноченькой-старухою,
Все мои поклонницы
Детвору баюкают.
Стихи читал взрослый мужчина, глядя на меня. Я смущалась, не знала, куда мне себя спрятать.
Саша провожал меня по улице до общежития. Мы с ним шли пешком — это километра два. Он хотел взять меня под руку. Я вырвалась. Он сказал что-то мне вслед развязное. Больше с ним, наверное, не пойду.
Вечером я сама сочинила стихотворение:
Что не радуются очи
Белопенным чашам?
На губах у лепесточков
Поцелуи наши.
Белоснежных лилий струи
Бьют в глаза фонтаном,
Только мне под ваши струны
Петь и плакать рано.
24 мая. Ребята из группы № 40 разъехались по домам. Саша робко постучал в дверь, вызвал меня в коридор. «Уезжаю в деревню, — сказал, держа в руке сумку. — Отдохну и поеду работать в Тобольск».
«А что будешь делать в деревне?»
«Отдыхать! Там у меня друзья. — Глаза у него ясные, голубые, лицо полное, розовое. — А может, помогу колхозу на сенокосе. Я ведь, когда в школе учился, работал на сенокосилке, на комбайне. Мы раньше жили всей семьей в деревне, а потом я жил с сестрами. Стихи буду писать. Люблю природу».
«Считаешь себя поэтом?»
Он страстно уверял меня, что мне, если думаю стать актрисой, нужно непременно встречаться с актрисами драмтеатра. Постояли у дверей спальни, он, приземистый, в кирзовых сапогах с загнутыми голенищами, затопал большими шагами по коридору, размахивая руками. Оглянулся на лестнице.
«Буду писать! Ответишь?»
«Если напишешь стихами!»
Обстоятельный, энергичный, по-крестьянски простой. Расстались с ним навсегда.
27 мая. В нашем звене шесть девушек. Каменщики завершили кладку второго яруса. Мы в первом ярусе заканчиваем обработку низа стен и боковых откосов окон. Этаж разбит на две захватки по четыре квартиры, в каждой работает звено. Мастер снует, подсказывает, покрикивает. А у меня голова занята Кириллом. Предчувствовала его приезд. Выглядывала в окно. И тут влетает Булатова, что-то бормочет мне в ухо. Сердце мое замерло и вдруг застучало часто-часто.
«Он!» — завопила Гуля и указала рукой на дверь.
Торопливо подправила прическу, вышла на крыльцо. Впереди маячат две фигуры. Узнаю — Лешка и Кирилл. Дожидаюсь, пока сами приблизятся ко мне.
«Приветик». Кирилл надвигается с серьезным лицом, руки не протягивает. Пахотин за его спиной переступает с ноги на ногу, неторопливо ретируется, прячется за угол дома.
«Приветик». Не тороплюсь.
«Ну вот и все». Кирилл стыдливо оглядывается, не увидев дружка, галантно уступает мне дорожку, и я иду вперед на мягкую пушистую травянистую поляну, расписанную узорами желтых одуванчиков.
«Куда?» — меланхолично оглядываюсь.
«На старое место», — уверенно показывает рукой. И мы отклоняемся в сторону, туда, где лежит поваленное дерево, испещренное именами, знаками сложения и равенства, вырезанными перочинными ножами.
«Царьградская с кем-то дружит?» Кирилл седлает дерево.
«Да». — «С кем?» — «С тобой, разумеется». — «Опять ехидничаешь?» — «Опять злишься». И оба одновременно хохочем. «А ты с кем-нибудь дружишь?» — «Без этого не обошлось». — «Как понимать?» — «Как умеешь».
Невесело отламывает ветку полыни, мнет в руках, распространяя ее резкий запах, потом наклоняется и рисует на песке сердце и стрелу.
«Девчат много…»
«Никто тебя ко мне не привораживает. — Встаю и хочу уйти. — Сам будешь плакать!»
Он уязвил меня. Но тотчас хватает за руку и удерживает, усаживает на дерево.
«Какая стала строптивая, — в голосе неуверенность. — Может, посвятишь в свои…»
«Вместе с Половниковым ходила в редакцию газеты».
«Ага… ну и…»
«Твой секундант уехал в деревню, а потом будет работать в Тобольске».
Меня ждала работа в доме. Мы вернулись. Кирилл проводил меня до крыльца.
28 мая. Написала стихотворение Кириллу:
Обречена я на любовь,
Не верила: улыбка — благо…
О, подари глоточек влаги
В пустыне раскаленных слов.
Ждала Кирилла в комнате, надеялась, что придет и я прочитаю ему стихотворение. Вышла во двор, а он сидит на скамейке рядом с Аней Царьградской, и оба задорно смеются. Мое появление заставило его вскочить.
«Мне некогда, спешу!» Посадила его, быстро прошагала мимо. Побродила вокруг домов, украдкой вернулась в общежитие. Тоскливо на душе, выть хочется.
Желанья, поступки, привычки,
Характер как дерево в листьях,
Кирюша, ты гордая личность,
Люблю твои кудри разливом.
Люблю твои острые мысли,
Удары острот справедливых,
Я буду верна тебе, милый,
Да стану ль с тобою счастливой?
29 мая. За корпусом училища три березки, там жердиночка. Булатова зашла в комнату, когда я перед зеркалом занималась своей прической, и сказала, что Кирилл ждет меня «в условленном месте». Я догадалась — у жердиночки. Быстро спускаюсь вниз, огибаю угол корпуса и приближаюсь к «трем березкам». Кирилла нет. Побродила взад-вперед, села на жердинку. Осмотрела окрестности. Туман подымается над пустырем. Где-то кричит коростель. Вот сейчас, думаю, Кирилл выскочит из куста, бросится ко мне. Нет. Не выскакивает. Вернулась в комнату. «Пусть зовет второй раз!»
Минуту спустя вбегает Надя Ишимбаева: «Ах, вот ты где! Тебя Кирилл ищет!» Вместе с нею пошли вниз. Иду по тропинке неторопливо, отпинываю ногой камушки. Кирилл на жердинке. Села рядом.