24 августа. Работали весь день весело. После обеда Ваня пригласил меня на заседание комитета. Я чувствовала себя больной, не пошла. Доработала смену, отправилась по улицам города. Вдруг-то встречу Подкидышева. Чувствую вину перед Валериком…
25 августа. Работали в детсадике. Является мастер, потирает руки: «Нужно десять девушек-добровольцев в командировку!» — «Что случилось?» — спрашиваю. «Стройуправление просит помощи — оштукатурить дома на лесном участке». — «Но мы же практиканты!» — возражаю ему. «Ты, Комиссарова, комсорг, не мути воду!»
Да я и не мучу. Но должна же я защищать интересы молодежи?
Сгорел наш «огонек». Не останется ни стихов, ни песен, ни музыки. А мне так хотелось показать, что я не маленькая, моего роста достаточно, чтобы быть артисткой. Девочки запротестовали, но я уже встала на сторону мастера.
«Поедемте, куда пошлют! Это даже интересно…»
27 августа. Переполнена виной перед Подкидышевым. Говорили о нем девочки. Оба они, Балдин и Валерик, будут работать в колонии и учиться в школе. Боюсь, что мне придется вновь встретиться с Валериком.
30 августа. Нас повезли по колдобистой дороге в тайгу.
Для девчонок идеалы
Только платья на сезон:
Потаскали, замарали,
Ищут новенький фасон.
Для мальчишек идеалы —
Самолеты, корабли,
Расставанья на вокзале,
Поцелуи без любви.
Везли нас в крытом брезентом грузовике. Подбрасывало на ухабах так, что мы падали друг на дружку. Всю дорогу я пела под гитару частушки. Играла сама, затем гитару взяла в руки Аня.
Девочки дружно хлопали мне, пели сами, хохотали. Я старшая, комсорг, и бригадир. Мастер Федоров посмеивался, не вмешивался в наше веселье.
Прибыли в крохотный поселочек. Десять домов, видна буровая вышка. Тайга мохнатая и темная вокруг. Ездят тяжелые машины. Разместились мы в одной комнатехе. Скособоченный барак, в нем, в одной из комнат, живут какие-то мужики. В нашей комнате пусто — кроватей даже нет. Выдали постели, мы расстелили их на полу. Федоров спал в соседней комнате, вместе с прорабом, там телефон. Утром, едва рассвело, зарокотал за стеной бас прораба Черномора, слышен на всю округу. Медведи от такой ругани разбегутся по тайге. Думаю о Подкидышеве. Я виновата в его несчастье…
1 сентября. Группа ребятишек утром идет в школу. В красных галстуках, в белых рубашках, в костюмчиках, чинно несут портфели. Возле наших окон остановились. Где мое детство? Далеко, далеко… Любовалась на девочек, на их бантики в волосах, на цветы, которые они держали в руках.
После обеда Люба Найденова заговорила об Алибекове и опять заплакала. Я не сдержала слез. Ночью плохо спала. Думы мои о Валерике. У нас не может быть любви, но я согласна выйти за него замуж. Хочу искупить свою вину. Буду жить в тайге.
2 сентября. После смены бродили с Гулей по тайге. Осень выкрасила кроны осин в красный и желтый цвета, будто седину вплетает в березы. Кедры и пихты пока зеленые. В тайге много грибов. Мы наломали подосиновиков, подберезовиков, принесли в «келью». Приготовить не в чем. Нашли большой чугун, сварили грибницу на костре возле общежития. Ели ложками, которые дали нам парни из других комнат.
3 сентября. Сказочная страна — лес. Иголки и листья сверкают от солнца, будто перья фантастических птиц. Воробьи и другие пернатые поют. Кроны шумят, для меня это музыка. Слушаю замерев. Лучше всякого концерта. Гуля удивлялась, ахала, никогда не слушала таких концертов. Ей хотелось кружиться в танце, прыгать, восхищаться, выражать себя пением, криком. А я стояла и молчала. После дуэли Валерика с Кириллом мы повзрослели…
Нашу группу мастер разбил на три звенышка. В моем звене Люба Найденова и Гуля. Звеньевой второй группы назначена Аня Царьградская, третьей группы — Оля Саврасова. Работаем азартно. Отделываем гараж. Аня со своим звеном отдирает сухую штукатурку в доме. Чем быстрее закончим дела, тем скорее вернемся в Сургут. А там — и в родную Тюмень.
4 сентября. Из-за леса приплыла черная туча, стала поливать дождем. Мы работали в сапогах. Холодно. Смену начали в восемь утра, а вернулись в нашу комнату в десять вечера. Хорошо, что нет Федорова, он бы запретил работать столько часов. Хочется скорее закончить задание. Надели на себя все теплые вещи, которые взяты с собой.
Холодновато. Вечером летели хлопья снега.
5 сентября. Лес в снегу. Ели сверху белые, снизу зеленые. Солнышко окатывает деревья лучами, но холодно. Я не потеряла надежду стать актрисой. Ребята принесли в комнату гитару, играю и пою. Вокруг меня собираются и слушают. Работали очень напряженно, без «перекура». Заканчиваем аккордный наряд, завтра пойдем помогать группе Царьградской.
6 сентября. Трудились весь день. Упарились. В гараж приходили командированные парни, их словам никто не верит. Вернулись в комнату, девушки попросили меня петь и играть на гитаре. Я им пела. Они мне помогали хором. Никуда из комнаты не выходили, никого к себе не пускаем.
Был суд. Были споры и страсти.
15 сентября. После смены ходили в клуб смотреть фильм.
У каждой из девочек свое настроение. Кажется, уже обо всем переговорили друг с другом. Но вот заметила я, что Оля Саврасова грустит как-то по особому. Стала с нею беседовать наедине. И она открылась мне. Это было нынешним летом. Ее отец живет в Томске. Она скопила денег и поехала к нему. В Новосибирске сошла с поезда, хотела купить билет на Томск. Но решила прежде заглянуть в магазин. И какой-то парень вытащил у нее кошелек с деньгами. Оля вернулась на вокзал. Сходила в кассу, без денег ей билет не дали. Жила на вокзале пять суток, спала на скамейке. Случайно нашелся какой-то журналист, стал ее расспрашивать, почему болтается по залу. Призналась ему во всем. Он дал ей пять рублей. Устроил в гостинице, отбил телеграмму в училище. Ей прислали денег. Она вернулась в Тюмень. У отца так и не побывала. Да и что там ей делать? У него новая семья… Грустная Оленька. Слушала я ее и думала, какие же мы еще глупые! И журналист назвал се дурочкой. «Ты же комсомолка, шла бы в обком комсомола, тебе бы помогли». Оля не могла до этого додуматься.
Эх, комсомольская работа… Это не только собрания, воскресники и диспуты. Узнавать друг друга, понять товарища и помочь ему. А то я в последние месяцы так была занята сама собою, что никого, кроме В. П. и К. Ф., не замечала…
20 сентября. До субботы превратим дом во дворец. Темп работы ударный. Члены комиссии хвалили нас. «Ай да девушки, ай да ученицы!»
21 сентября. Лужи замерзли. Холодно. Разожгли костер возле окна общежития. Грелись. Тайга запорошена снегом. Все машины заглушены. Тишина удивительная.
Уже уснула, как в форточку залетела горящая детская игрушка. От дыма я зачихала. Быстро оделась, сунула ноги в сапожки, толкнула дверь — она заперта. Кинулась в окно, растворила створку и выпрыгнула на улицу. Смотрю — от меня убегают маленькие хулиганы-пацаны. Поймала одного, дала ему подзатыльника, он заплакал. Едва вернулась в комнату, как Гуля закричала, что сопляки опять подступают к окнам. Тут мы выскочили. Даже Найденова оставила свою кровать и вышла на улицу. Поймали пять ребятишек. Окружили пленников. Я узнала того, который попал мне в ногу кирпичом. Он испугался, стал просить прощения. Без наказания оставить нельзя — решила я, и приказала ему сходить за водой. Дала в руки ведро, сама иду за ним. По дороге пленник признался, что их послали сюда парни. Простила пацана, сама зачерпнула из колодца воды и принесла в комнату. А нога-то болит.
26 сентября. Завтра уезжать, а наряды не закрыты. Гуля начала ругаться. Я спокойна. «Прекратите!» Мы первый раз остались для самостоятельной работы, без мастера и нянек. Первый раз чувствуем себя бригадой и комсомольской группой. Посоветовала девушкам работать добросовестно и без нервов, а сама пошла к прорабу. Его не застала на месте. Сказали, что уехал в трест и будет не скоро. Вернулась домой страшно расстроенная.
Вечером пели песни хором. Я пообещала, что договорюсь с кем-нибудь об отправке нас в Сургут. Уж постараюсь…
27 сентября. Писать дневник некогда. Наряды закрыты. Нам выдали даже премию! На эти деньги накупим себе платьев. А я поищу сережки, такие, как у Гули. Уезжаем. Прощай, лесной поселок. Опять думаю почему-то о встрече с Валеркой…
На душе семнадцать колец,
Как у срубленной березки,
Посмотрите эти кольца:
Вот изгиб, а вот излом.
Круг — Валеркино сердечко,
Круг — Кириллова бороздка…
Милый, слепленный из воска, —
Из фантазии моей.
ТЕТРАДЬ № 23. СМУ-14
15 мая 1966 г. Друзья мои, знакомые, обожатели мои и любимые, все люди нашего города, народ Страны Советов и мои потомки! Эх, как я люблю вас! Вы еще не знаете по-настоящему, что в 1966 году живет и здравствует на планете Земля (для потомков моих — жила и здравствовала) Ксения Комиссарова! Мне девятнадцать лет, и я впервые узнала, что такое Счастье. Сегодня я уверена, что зажглась новая звезда моей жизни… Не улыбайтесь скептически… Главный режиссер городского народного театра официально пригласил меня на работу. Да, я стала актрисой! Правда, второй категории… Но мне дали ставку! Я увольняюсь из СМУ и начинаю новую жизнь. Зарплата в два с лишним раза меньше, чем у штукатура…
Идеал, мой идеал
В поднебесиях витал,
Длинноногий журавель
Прокурлыкал в колыбель,
И зовущий горний крик
В глубь души моей проник,
Погонюсь за ним всегда
На гастроли в города,
И во сне и наяву
В златоглавую Москву.
Журавель, мой журавель!
Крик оплел меня, как хмель,
Деву-вербу на лугу,
На зеленом берегу.
Мастерок, мой мастерок,