Если верить позднейшим полицейским показаниям, все проявили феноменальное мужество. Джесси Морган, женщина с твердым самообладанием, бросилась на стрелка. Ее смелость дала время здоровенному Джеку броситься на него и схватить; он получил две пули в пах, пока удерживал его. Пока слуги связывали ему руки, Джесси и Джек вырвали у него два пистолета. Затем, с такой точностью, что это напоминает голливудскую постановку, Физик вбежал и разбил кусок угля о голову мужчины, лишив его способности к дальнейшим злодеяниям. (Этот великолепный прием, увы, не упоминается в полицейских показаниях.) Только после того как Морганы подчинили себе мужчину, они увидели, что из его кармана торчит большая динамитная шашка. Покушение закончилось тем, что слуги Моргана погрузили динамит в воду и крепко связали мужчину веревками. Доктор Джеймс Маркоу, семейный врач Морганов, был срочно доставлен в Глен Коув для лечения пулевых ранений Джека.
В тюрьме округа Нассау стрелок назвал свое имя - Фрэнк Холт, что оказалось псевдонимом Эриха Мюнтера. Человек с теневым прошлым, бывший преподаватель немецкого языка в Гарварде, Мюнтер исчез в 1906 году после того, как ему было предъявлено обвинение в отравлении жены мышьяком. На допросе он признался, что является пацифистом, выступающим против экспорта американского оружия в Европу. По его словам, он не собирался убивать Джека, а лишь удерживал его в заложниках до тех пор, пока не прекратятся поставки боеприпасов. У него было бредовое, похожее на сон ощущение могущества Моргана. Дознаватель спросил его: "Вы думаете, что в одиночку смогли бы остановить все веяния эпохи?" "Нет, но мистер Морган смог бы". "Как вы думаете, он мог бы контролировать эти страны?" "С помощью своих денег, если бы его деньги не текли в их денежные ящики, и остановить поток боеприпасов". Чтобы дополнить атаку на Моргана, Мюнтер накануне спрятал бомбу в зале заседаний Сената США. Были ли у Мюнтера единомышленники, мы так и не узнаем. Через две недели он покончил жизнь самоубийством в тюрьме округа Нассау.
Внешне Джек отнесся к стрельбе флегматично и даже клинически, как будто прошел через малоприятный эксперимент и записывал его результаты. Чудесным образом пули задели все жизненно важные органы, и раны быстро зажили, пока он восстанавливался на борту Corsair III. "Это был очень неприятный опыт, хотя и не такой болезненный, как я себе представлял, когда в меня стреляли", - сказал он. Он приписал хладнокровию Джесси заслугу в предотвращении заговора и сказал, что поступил так, как поступил бы любой родитель в случае, если бы злоумышленник направил оружие на его семью. Не считая себя храбрецом, он был ошеломлен поздравительными посланиями, которые захлестнули местную телеграфную контору. 16 августа, когда он вышел из дома 23 Wall после первого дня работы в банке, его приветствовали ожидающие толпы, когда он садился в свой лимузин. По-мальчишески удивленный, он прикоснулся к околышу своей шляпы и слегка помахал рукой. Не привыкший к публичному поклонению, он на мгновение обрел статус национального героя.
Спокойствие Джека было обманчивым, поскольку стрельба имела глубокие последствия, которые он скрывал под непринужденной манерой поведения. Хотя факт заговора так и не был доказан, Джек настаивал на том, что Мюнтер был не отдельным сумасшедшим, а частью террористической схемы. В своем убежище в Адирондаке, в лагере Ункас, он приказал управляющему "избавиться" от немцев и австрийцев, находившихся на службе. Тени внезапно наполнились врагами. С борта "Корсара" Джек писал Тедди Гренфеллу, что у Джесси "создается впечатление, что люди пытаются нанести мне еще один удар, и мне приходится следить за этим даже больше, чем в противном случае, чтобы удовлетворить ее". Было много напоминаний о том, что Мюнтер был не одиноким морганенавистником. Когда известие о выстреле 1915 года достигло Вены, оно было отмечено фейерверками, речами и ликующими толпами.
Стрельба укрепила затворничество Джека, его склонность к уединению в богатых усадьбах. В результате он, вероятно, стал больше времени проводить в английских загородных поместьях или в круизах на своей яхте; не случайно он восстанавливал силы на борту "Корсара". Съемки также наполнили его ощущением вездесущей опасности, что сыграло на руку маскировочной стороне его личности. Он часто передвигался скрытно. Навещая во время войны своего старшего сына Джуниуса в Балтиморе, он написал другу о размещении в гостинице: "Я бы очень хотел, чтобы в гостинице меня не заставляли регистрироваться или говорить, что я приезжаю, так как, по-видимому, немцы все еще преследуют меня, и моя семья просит меня не сообщать, куда и когда я еду в других городах". После съемок Джека сопровождали телохранители - команда бывших морских пехотинцев. Такая усиленная охрана, к сожалению, еще больше отдалила Джека от обычных людей и сделала для него еще более далекой повседневную картину человеческих страданий.
Безопасность Джека также постоянно волновала его высокозащищенных партнеров. Он часто не замечал охранников в толпе. В Париже старший партнер Герман Харджес уведомлял генерального поручика о каждом визите Джека. Детективы держались рядом, но не выдавали своего присутствия. Джек двигался за невидимым щитом, который полагается главам государств.
Этот выстрел стал лишь одним из целого ряда эпизодов, омрачивших мировоззрение Джека и породивших в нем устойчивую злобу к своим врагам. Эти эпизоды заставили его почувствовать себя напуганным и осажденным и усилили его стремление наброситься на своих врагов. При всем своем богатстве и могуществе Джек чувствовал себя уязвимым перед неподвластными ему силами.
Джек рассказывал друзьям, что после стрельбы он стал еще более ярым антигерманцем и стал больше стремиться к тому, чтобы Соединенные Штаты вступили в войну на стороне союзников. Он называл немцев "гуннами" и "тевтонскими дикарями" - ему нравились красочные эпитеты - и проявлял скрытое предубеждение против Германии, унаследованное от отца. Как позже объяснил его партнер Джордж Уитни, Пьерпонт "всегда обвинял немцев в том, что они его обманывают... . . Поэтому был издан указ о том, что мы никогда не будем вести дела с немцами".
Первая мировая война стала, пожалуй, последней войной, в которой банкиры вели себя как суверенные государства, потакая своим предубеждениям и проводя собственную внешнюю политику. На Уолл-стрит военные трофеи делились строго в соответствии с политическими и религиозными разногласиями между банкирами. Дом Морганов занимал превосходное положение. Через свои лондонский и парижский дома он помогал Франции финансировать франко-прусскую войну, а Англии - бурскую. Джек даже был неравнодушен к царю, которому он предоставил кредит.
Если для янки с Уолл-стрит война стала удачей, то для еврейских фирм, обремененных антироссийскими и прогерманскими симпатиями, она обернулась катастрофой. Якоб Шифф, самодержавный глава Kuhn, Loeb, был возмущен русскими погромами, называя царское правительство "врагом человечества"; в отместку он финансировал Японию в русско-японской войне 1904-5 гг. Тем не менее, после 1914 г. он умерил свои немецкие симпатии, поддержал мир, заключенный путем переговоров, и "послушно перестал говорить по-немецки со своей семьей на людях". Менее осмотрительный Генри Голдман из Goldman, Sachs придерживался прогерманских взглядов, разглагольствовал о Ницше и прославлял прусскую культуру - к большому огорчению своих партнеров. Гуггенхаймы, имевшие немецкоязычное швейцарское происхождение, подавляли в себе любые симпатии к Германии по мере поступления заказов на поставку боеприпасов.
Во время войны на Уолл-стрит и в Сити было много грязных нападок на якобы нелояльных евреев. В 1915 г. Эдвард Крафтмайер из британской компании Nobel приехал в Нью-Йорк, чтобы предупредить дю Понов о том, что их компания, крупнейший союзный производитель бездымного пороха, может попасть под контроль "прогерманской" Kuhn, Loeb. Существовали опасения, что Коулман дю Пон может продать им свой крупный пакет акций. Чтобы противостоять этой угрозе, дю Поны получили от Morgans кредит в размере 8,5 млн. долларов, наглухо заблокировав свои акции в холдинговой компании Du Pont Securities. (Когда сэр Уильям Уайзмен, глава британской разведки в США, расследовал предупреждение о Kuhn, Loeb, он счел его необоснованным). Проникновение немецких финансов вызывало беспокойство и в Сити, поэтому Банк Англии "англизировал" банки, принадлежащие иностранцам; например, он привлек группу Pearson для поглощения Lazard Brothers, опасаясь, что лондонский дом может попасть в руки немцев, если будет поглощен его парижский филиал.
В этой напряженной атмосфере пробританские пристрастия Джека Моргана и его антисемитизм стали подпитывать друг друга. В сентябре 1914 г. он жаловался Тедди Гренфеллу, что "разговоры о "мире" разжигаются и раздуваются в значительной степени немецким еврейским элементом, который очень близок к немецкому послу". Антагонизм по отношению к немецко-еврейским банкам обострился в декабре, когда Дом Моргана предоставил России кредит на 12 млн. долларов; в следующем месяце Великобритания инициировала военные закупки для царя через Дом Моргана. Отметив такое отношение России к евреям, Шифф жестко запротестовал перед Джеком, который должен был действовать осторожно, поскольку оба они совместно управляли крупными выпусками облигаций. Синдикатная структура инвестиционного банкинга превращала его в мир острых, но упрятанных в ножны рапир. Проявляя самообладание, Джек писал Шиффу: "Я не думаю, что мы должны пытаться изменить отношение России путем оказания финансового давления. Мне кажется, что вопрос о том, является ли Россия хорошим и платежеспособным должником, вряд ли можно смешивать с вопросами внутреннего социального или полицейского регулирования". Конечно, сам Джек не относился к иностранным займам столь беспристрастно и часто смешивал свои политические и финансовые убеждения.
Трения между Джеком и Шиффом привели к напряженному обмену мнениями в мае 1915 года, когда немецкая подводная лодка у берегов Ирландии потопила судно "Лузитания" компании Cunard, одно из двух роскошных судов, построенных в ответ на судоходный трест Пирпонта . Погибло более тысячи человек, в том числе 63 ребенка. Среди 128 погибших американцев был и Альфред Гвинн Вандербильт. Горе охватило всю Америку. В то утро, среди тяжелого мрака, Шифф подавил свою гордость и принес свои сожаления в "Уголке". Надменный и формальный, он никогда не делал подобных звонков. Когда он вошел, то застал Джека в комнате партнеров. Вместо того чтобы вежливо принять Шиффа, Джек пробормотал несколько сердитых слов и ушел, оставив Шиффа в недоуменном молчании. Он вышел один.