Остальные партнеры задохнулись. Это было вопиющим нарушением кодекса джентльмена-банкира - необходимость сохранять вежливость на поверхности. Джек довольно смущенно заметил: "Наверное, я зашел слишком далеко? Наверное, мне следует извиниться?". Никто не осмелился заговорить. Тогда сообразительный Дуайт Морроу нацарапал на листке бумаги библейскую цитату и протянул ее Джеку. Там было написано: "Не ради тебя, но ради имени твоего, о дом Израилев!" Поняв намек, Джек взял свою шляпу и отправился в Kuhn, Loeb, чтобы извиниться. В этой истории ярко отражена противоречивая натура Джека - вежливость и учтивость на поверхности, масса бурлящих эмоций внутри, а также напряжение искусственного мира, требующего постоянной вежливости. При выдаче крупных синдицированных кредитов нельзя было враждовать с влиятельным банком, который мог стать союзником в следующем выпуске.
Эта негромкая война разгорелась в сентябре 1915 г., во время создания крупнейшего в истории Уолл-стрит иностранного займа - англо-французского займа на 500 млн. долл. Он в пять раз превышал предыдущий рекордсмен - заем Великобритании на 100 млн. долл. для ведения англо-бурской войны. Мельница Стеттиниуса пережевывала по 2 млн. фунтов стерлингов в день и грозила истощить британские финансовые ресурсы. Уже 1 апреля 1915 года Джек обедал с Ллойд Джорджем и обсуждал вопрос о предоставлении займа в размере не менее 100 млн. долл. для поддержания фунта стерлингов. Тедди Гренфелл и другие директора Банка Англии были обеспокоены импровизированным финансированием войны.
Проблема финансирования обострилась в июле этого года. Британцы аннулировали один из контрактов для русских в Нью-Йорке из-за нехватки иностранной валюты. Чтобы уложиться в долларовый срок в Morgans, Реджинальд Маккенна был вынужден взять американские ценные бумаги, принадлежащие Prudential Assurance, - этот случай отчаяния в полночь вызвал глубокое недовольство премьер-министра Асквита. Это был шаткий способ ведения войны. Для Дома Морганов, упирающегося в запрет Госдепартамента на предоставление займов, это было мучительное время. Единственная загадка, которую Морганы так и не смогли решить, - что делать, когда политика США и Великобритании расходится.
Вильсон выступал против предоставления союзникам крупного кредита, но в конце концов кабинет министров убедил его в том, что без этого пострадает американский экспорт. Министр финансов МакАду в конце августа утверждал, что процветание США зависит от торговли с союзниками. Роберт Лансинг, сменивший Брайана на посту государственного секретаря, резко предупреждал, что без займа "результатом будет ограничение выпуска продукции, промышленная депрессия, бездействие капитала и рабочей силы, многочисленные неудачи, финансовая деморализация, всеобщие волнения и страдания среди трудящихся классов". Вильсон был убежден.
В сентябре британский кабинет направил в Нью-Йорк англо-французскую миссию для организации крупного частного займа. Северная Атлантика кишела подводными лодками, и Гренфеллу было приказано не сообщать Моргансу о составе группы. Комиссию возглавлял лорд Рединг, председатель Верховного суда, в нее входили сэр Эдвард Холден, председатель Мидлендского банка, Бэзил Блэкетт из британского казначейства и мсье Октав Гомбер, представитель Франции. Гарри Дэвисон и Джек спустились на пирс, чтобы поприветствовать "Лапландию", и увидели, что группа разместилась в отеле "Билтмор".
В очередной раз англо-американский роман Моргана был полон размолвок и обвинений. Неизменно поддерживая Великобританию, партнеры Morgan чувствовали себя уязвленными и униженными тем, что им пришлось конкурировать за получение кредита. Тем не менее, они устроили приезжей группе прием с красной дорожкой. Лорд Рединг, некто Руфус Айзекс, представлял собой грозный вызов предрассудкам Джека Моргана. Сын лондонского торговца фруктами, он был англичанином, блестящим, титулованным и евреем. Он дослужился до должности генерального прокурора и занимался перекрестным допросом свидетелей в ходе британского расследования по делу "Титаника". Джек и Дэвисон навещали Рединга в Билтморе, чествовали его в Библиотеке Моргана и развлекали на борту яхты "Корсар". Вопреки всему, личная симпатия между Джеком и Редингом должна была помочь заключить сделку.
Англо-французский заем стал испытанием для Нью-Йорка как финансового рынка. Победившим Морганам пришлось столкнуться с враждебным отношением широких слоев населения к Великобритании. Каждый десятый американец имел немецкие корни, а многие ирландские иммигранты в первом поколении выступали против займа. Озвучивались фантастические цифры - до 1 млрд. долларов, и скептики сомневались, что это возможно сделать. Такие суммы ошеломили и напугали американцев, как и огромные тресты несколькими годами ранее. В ретроспективе англо-французский заем ознаменовал собой становление Америки как главной страны-кредитора в мире. Однако, даже когда Дом Морганов руководил этой передачей финансовой власти, Джек сомневался, что она продлится долго, и уверял Гренфелла, что "когда война закончится, Соединенные Штаты снова начнут использовать европейские денежные рынки в качестве расчетной палаты, как и раньше". Джек не ликовал по поводу упадка Британии, и ему было трудно предвидеть, что его любимый Лондон будет низвергнут.
После почетного обеда в библиотеке Моргана Джек пригласил Рединга в свой кабинет на втором этаже выкурить сигару. Ему и его партнерам пришлось гасить завышенные ожидания британцев. Сквозь дымку сигар Джек небрежно отбросил несколько сотен миллионов долларов от суммы кредита. "Читатель, - сказал Джек, - на твоем месте я бы не просил миллиард. Я думаю, что вам было бы разумнее ограничиться первым крупным выпуском облигаций в полмиллиарда". К удивлению Джека, Рединг согласился на выпуск облигаций на сумму 500 млн. долларов (100 млн. фунтов стерлингов). После того как были учтены комиссионные синдиката, процентная ставка составила внушительные 6%. Джек сказал, что Дом Моргана откажется от дополнительного вознаграждения как управляющий синдикатом.
Увлеченный лордом Редингом, Джек был озабочен его религией:
Лорд Рединг произвел на меня огромное впечатление. Его ум настолько ясен, и он так быстро видит суть каждого момента, что обсуждать с ним вопросы было большим удовольствием. Единственным его недостатком было то, что он был, да и должен был быть, настолько связан с евреями, что в некоторой степени принимал их точку зрения. Это, конечно, естественно, но если учесть, что большинство евреев в этой стране настроены совершенно прогермански, а очень многие из них - против Дж. P. Morgan & Co., было бы желательно, чтобы он не имел с ними столь тесных связей.
Это было любопытное письмо. Позиция лорда Рединга как главы миссии по займу должна была развеять все сомнения в его лояльности и разрушить представления о монолитности еврейской точки зрения; вместо этого Джек неправдоподобно представил себе некий общий знаменатель между Редингом и немецкими евреями. На самом деле, когда Рединг встретился с Якобом Шиффом, последний выдвинул самоубийственное условие участия Kuhn, Loeb в займе - ни одного пенни не должно достаться союзнику Англии, России. Рединг прямо ответил, что "ни одно правительство не может принять условия, дискриминирующие одного из его союзников в войне". Одним махом Kuhn, Loeb стали персонами нон грата в лондонском финансовом секторе, расчистив тем самым дорогу для триумфального шествия Моргана.
Еще более разрушительными оказались разногласия в компании Goldman, Sachs, где партнеры пользовались правом вето при решении важных вопросов. Преданный Германии Генри Голдман отказался участвовать в эмиссии, спонсируемой Морганом, что спровоцировало кризис в фирме и привело к ее добровольному изгнанию с Уолл-стрит из финансовой сферы военного времени. По словам Стивена Бирмингема, когда "банк Kleinwort в Лондоне передал в Нью-Йорк сообщение о том, что Goldman, Sachs находится под угрозой внесения в "черный список" в Англии", Генри Голдман был вынужден уйти из семейной фирмы. Чувства были настолько высоки, что Голдман и Филип Леман, прозванный "самой горячей командой андеррайтеров Уолл-стрит", перестали разговаривать друг с другом. В течение целого поколения еврейские банки на Уолл-стрит были ограничены в своих возможностях из-за своей принадлежности к Германии.
Англо-французский заем на сумму 500 млн. долл. был намного крупнее, чем любой выпуск облигаций, организованный Пирпонтом. Шестьдесят один андеррайтер и 1570 финансовых институтов занимались маркетингом облигаций. (Дом Морганов был возмущен тем, что его не назначили единственным агентом, ответственным за выплату процентов по облигациям). Продавать облигации было крайне сложно, особенно в изоляционистских районах Среднего Запада. Чтобы подсластить сделку, банкам-участникам разрешалось некоторое время держать часть привлеченных денег на депозите. Также широко рекламировалось, что деньги будут расходоваться только в Америке. Несмотря на все эти меры, к синдикату присоединился только один крупный банк в Чикаго, где прогермански настроенные вкладчики угрожали бойкотом, и ни одного банка из Милуоки. Партнеры Моргана привлекли к сотрудничеству многих известных людей, включая Эндрю Карнеги и даже Сэмюэля Унтермайера из известной компании Pujo, а также поставщиков военного имущества, таких как братья Гуггенхайм и Чарльз Шваб из Bethlehem Steel, которые сочли необходимым сохранить свой процветающий военный бизнес. Но они не смогли компенсировать низкие показатели Среднего Запада, и к концу года синдикат остался с непроданными облигациями на сумму 187 млн. долл.
Чтобы собрать дополнительные доллары, англичане ввели налог на дивиденды, полученные по американским акциям, и британские граждане поспешили передать свои акции правительству. Ценных бумаг было предложено так много, что зал суда Банка Англии оказался завален сертификатами. Morgans ликвидировал эти ценные бумаги на сумму 3 млрд. долл., аккуратно выпустив их на нью-йоркский рынок, чтобы не допустить обвала цен на акции.