ло разобраться, действительно ли были у венгерского паренька контрреволюционные мотивы.
Следом за судьями шел государственный обвинитель губпрокурор Швецов Савелий Илиодорович. Одних с Гренихом лет, роста невысокого, даже щупловатого, но густая седая копна волос, острая бородка благородного черно-серебристого отлива – таких сейчас уже не носили – и медлительная величавость делали весь его облик солидным и по-старомодному представительным.
Киселя, понурившего свою рыжую голову, привели милиционеры и посадили рядом с матерью – сухой, со сморщенным, испитым лицом сутуловатой женщиной лет за сорок.
Секретарь заседания Софья Владимировна – обстоятельная, очень серьезная дама с высокой прической, – раскладывала на столе бумаги. Сбоку притулилась стенографистка, с безучастным видом разглядывающая свои ногти. В зале стоял тихий гул возни.
Комендант суда вызвал Михэли, и все замолкли. Вошел юноша с отсутствующим лицом и забинтованной головой, опустился на скамью справа от судейского стола, ответив председателю, что обвинение он получил.
Следом установили наличие сторон и представителей их интересов: были перечислены поименно все с потерпевшей стороны, со стороны обвиняемого, свидетели, дознаватели, эксперты, обвинители и защита. И Софья Владимировна зачитала дело, проходящее по статье 74 «Хулиганство». Стельмахович дал слово потерпевшему. Кисель вскочил с места, заговорил сбивчиво и нескладно, перемежая такие громкие слова, как «контрреволюционные заявления Мишки Цингера» с «я едва уворачивался от его ударов, замес был такой, что и не разобрать, кто кого».
Когда он наконец сел, председатель обратился к Михэли, в более понятных фразах разъяснил ему суть предъявленного Киселем обвинения. На вопрос, признает ли себя подсудимый виновным, Михэли качнул головой, выдавив угрюмое: «Нет».
И судьи приступили к ознакомлению с первой медицинской экспертизой.
– Итак, – молвил Стельмахович, отложив одну пачку бумаг и взявшись за другую, – следствие посчитало эту экспертизу недостаточной и запросило новую. И здесь эксперт товарищ Грених попросил сам представлять свой протокол.
Константин Федорович поднялся, подмигнув взволнованной Асе, в руках он нес папку со своими личными протоколами и с тем, который составила она. Грених собирался предоставить его в качестве дополнительного доказательства защиты.
– Могу я начать издали, товарищ председательствующий, чтобы было ясно, как и почему мы пришли к решению проводить представленную вам экспертизу?
Тот молча кивнул.
– Следствие запросило переосвидетельствование, ввиду того что первая экспертиза изобиловала пустотами и данными лишь со слов свидетелей, а самое главное: был взят анализ крови на наличие алкоголя только у Киселя Никанора и то спустя двадцать два часа после происшествия. Непонятно, зачем было это сделано. Мой студент, стажер Агния Павловна Грених, супруга, в качестве учебной работы решила побеседовать с потерпевшим Киселем Никанором и с его разрешения взяла у него пробу крови. Вот ее отчет.
И Грених передал Софье Владимировне бумаги, которая, в свою очередь, положила их перед судьей.
– Возражаю, товарищ председательствующий, – подал голос прокурор. – Товарищ Агния Грених, если и получила какие-то сведения, да еще и анализ взяла, это было сделано незаконным образом. Недопустимо производство каких бы то ни было судебно-медицинских исследований другим медицинским персоналом, кроме врачей.
– Согласен, – кивнул Стельмахович и выразительно посмотрел на Грениха, который совершенно не смутился протестом.
– Да, анализ, сделанный стажером Агнией Павловной, нельзя рассматривать как экспертизу. И она не выступает в суде в качестве эксперта. Однако стажер запустила весьма любопытный механизм – она подала нам идею сделать пробу крови, уж коли стоял вопрос о пьяных беспорядках, на определение времени выведения этилового спирта и у потерпевшего, и у подсудимого. В день, когда она посетила Киселя Н. В., тот был в подпитии, то есть в крови его был этиловый спирт. Агния Павловна решила вычислить время, спустя кое спирт полностью уйдет из организма, но только лишь с этой одной пробой. Опыт интересный, но не… м-м… без погрешностей ввиду недостаточности данных, однако содержащий в себе идею.
– Возражаю, – вновь прервал Грениха прокурор, сделав движение челюстями, словно сдерживает зевок. – Не по существу.
– К существу я как раз и подобрался. Позвольте продолжить, – возразил Грених. Его тон из мягкого стал ледяным. Об опытах Аси он не мог говорить без нотки теплоты, а когда перешел к делу, в нем не осталось ничего от влюбленного в свою студентку учителя.
– После получения разрешения от Наркомздрава на повторное освидетельствование потерпевшего Киселя Н. В. и подсудимого Цингера М. А. мы явились на квартиру к Киселю, застав его… в пьяном виде. Он решил, что к нему уже являлась медкомиссия, аж дважды, и больше не придет. Поэтому он был застигнут врасплох. Для проведения подробного вышеописанного анализа мы оставили его на целый день в ИСПЭ под наблюдением нескольких врачей, поставивших ему диагноз: первая стадия алкоголизма. Не было необходимости выяснять время выведения алкоголя. К слову, всего восемь часов. А как известно, чем более подвержен пациент этому недугу, тем скорее алкоголь исчезает. У неалкоголиков этиловый спирт держится пятнадцать часов. С Цингером, по его доброй воле, была проведена подобная проба. Но для этого, повторяю, по его доброй воле, он должен был принять некоторое количество алкоголя. Все это происходило под моим личным наблюдением и присмотром других врачей. Расчеты всех фаз резорбции, диффузии и элиминации, то есть всасывания, распределения алкоголя по средам организма и выведения подробно расписаны в таблицах. Вы можете видеть, как эти фазы протекали у алкоголика Киселя Н. В. и неалкоголика Цингера М. А., и сравнить их.
Прокурор поднял протест.
– Товарищ Грених выносит поспешное суждение, вешая ярлыки «алкоголик» и «неалкоголик», – заявил он.
– Экспертиза предоставляет доказательства, – возразил судья. – Какие еще могут быть после них поспешные суждения? Здесь я вижу суждения, весьма основательно подкрепленные цифрами. Вычисления сложные. И опыт любопытный.
– Таким образом, все свидетельские показания, в которых фигурируют обвинения Цингера в пьянстве, можно считать голословными, – продолжил Грених. – Конечно, имеются и иные свидетели, мать Михэли, например, пара соседей по дому, которые заявляют, что юноша никогда ничего спиртного не употреблял, но я не видел, чтобы их показания были занесены в протоколы. Их там нет. А мнение товарища общественного обвинителя из профсоюза, основанное на том, что Цингер М. А., цитирую: «Не участвует в общественной жизни, поэтому, наверное, пьет», считаю необоснованным ввиду присутствия в этой фразе слова «наверное».
– Возражаю, – механически и как-то безэмоционально произнес прокурор, будто проникся речью Грениха и был с ним согласен, но правила обязывали сделать возражение. – Не имеющее касательства к области научных знаний эксперта его личное мнение не должно звучать в суде.
Стельмахович в задумчивости кивнул, мягко шелестя страницами судебно-медицинского акта.
– Благодарю. Садитесь, Константин Федорович, – только и сказал он.
Следом защита, которую представляла щупленькая девица, вызвала свидетельницей Асю. Та подробно рассказала, что в рамках своей стажерской деятельности пришла с вопросами к товарищу Киселю, тот не отказал.
– Свидетель Грених, вы назвались стажером или заявились на квартиру и представили себя в качестве судмедэксперта? – спросил прокурор.
– Я, конечно, стажер, но ведь работу-то выполняю наравне с передовыми специалистами и стараюсь вести себя соответствующе, – ответила Ася, отчаянно краснея.
– Вы назвались стажером или представились судмедэкспертом? – повторил прокурор механически, но с нажимом.
– Я не назвалась стажером, но сказала, что пришла проводить переэкспертизу, – честно призналась Ася. – Он бы меня тогда не впустил, если бы я сказала, что еще студентка.
– Свидетельские показания, выуженные силой или ложью… – начал было Савелий Илиодорович.
– Но я в протоколе своем указала! – вспомнила она. Грених уже было собирался встрять, но та сама поспела себе на помощь. – Я указала, что я – стажер.
– Свидетельские показания стажера Грених дела не спасут и не испортят. Мы не судим учеников, которые вынуждены обучаться прямо в гуще дел. Спасибо, садитесь, – кивнул Асе Стельмахович. – Мы примем к сведению ваши показания.
После был вызван управдом Сацук Филипп Семенович, столяр по профессии. Высокий, грузный, сутулый, держащий себя несколько по-дворовому вальяжно, в черной кожаной кепке, натянутой низко на брови, – он отказался снять ее в помещении из-за какого-то увечья. Филипп Семенович угрюмо, голову склонив набок и будто делая одолжение, подтвердил, что в доме № 13 беспорядки происходят постоянно, что он действительно часто вынужден звонить в милицию.
– Вы звоните в милицию или напрямую связываетесь с агентом МУРа 5-го района? – спросила адвокат.
– Просто звоню в милицию, – неохотно ответил управдом.
– А с агентом Барановым, который по неизвестным причинам застрелился через день после конфликта подзащитного с товарищем Киселем, вы знакомы?
– Знаком.
– Протестую, – устало встрял прокурор. – Дело Баранова не имеет отношения к конфликту Цингера с Киселем.
Следом были вызваны и опрошены все свидетели с потерпевшей стороны, коих было немало, и все, как один, они несли поклеп на Цингера, называли антиобщественником, нежелающим вступать в комсомол, уверяли, что он пьет, хотя это было опровергнуто экспертизой. Они же превозносили Киселя, величая того будущим героем советского спорта, рубахой-парнем с открытым, отзывчивым сердцем и отличным товарищем.
Адвокат подсудимого задавала им всем довольно ясные и прямые вопросы, касающиеся того дня, когда произошли беспорядки, но все они мямлили и уходили от ответов. Одни ссылались на сумерки, другие на то, что наблюдали драку из окна, третьи, что из-за травм не помнят деталей.