Едва прошли мимо, Коля облегченно выдохнул, Майка и не заметила присутствия опасности. Она шагала молча, думая о чем-то своем и глядя вдаль, как впередсмотрящий на корабле.
Сумерки повисли серой пленкой, время точно застыло. Коле вспомнился день, когда они заперли Киселя в доме № 23. Вот он – возвышается крепкой серокаменной фортификацией на фоне осеннего неба – словно то не дом вовсе, а часть репродукции какой-то средневековой картины, натянутой плакатом посреди улицы. Вот и угол Спартаковской, здесь они вбежали в отъезжающий трамвай, который довез их до перекрестка с Аптекарской.
Коля все оборачивался назад. Мальчишки оставили играть в футбол и некоторое время шли за ними, потом куда-то скрылись. Тем временем показался трехэтажный дом бывшего Человеколюбивого общества на Ладожской улице. К Посланникову переулку Коля стал нервничать, что Майка несется как угорелая, а шпаны не видать, значит, спрятались или оббежали переулок дворами и ждут где-то впереди.
Наконец раздался звук трамвайного колокольчика, Коля облегченно с шумом выдохнул – лучше ей поспеть в вагон. Майка вскрикнула: «Трамвай!» – и сорвалась с места, побежала, как на уроке физкультуры, едва заслышав свисток учителя, завернула к Аптекарскому переулку, едва уклонилась от ломового, прикрикнувшего на нее: «Эй, чума!» Сам Коля тоже хорош, смотрел только на нее и едва не угодил под колеса подводы с углем, внезапно выползшей из ворот какого-то дома. Он извиняюще поднял ладони и вновь устремился за девочкой.
Трамвай чуть затормозил, но останавливаться почему-то не стал, проплыл прямо перед их носами. Майка не сдавалась, неслась, но вагон от нее удалялся, а она отставала все больше, пока наконец не двинулась спокойным шагом, сойдя к тротуару.
Сумерки сгущались, прохожих становилось все меньше. Внезапно из темноты распахнутых ворот, примыкающих к двухэтажному дому с пустыми нежилыми окнами, вытянулась чья-то рука и выхватила у Майки портфель.
«Гады, куда!» – шикнула она и устремилась в ворота, намереваясь ухватить обеими руками ускользающий ремень, но тотчас была втянута другой рукой во двор, вслед за своим портфелем. Коля от неожиданности отскочил на другую сторону улицы и уже прижимался к стене здания напротив, не зная, что делать. Все случилось так быстро! Подумать времени не было. Впрочем, что должно – то и свершилось.
Некстати заныли ребра и губа, напоминая болью о предыдущей стычке. Но лишь на мгновение. Через секунду ему словно кто-то в голове потушил электричество и включил какой-то другой источник энергии. И Коля сам не заметил, как оказался в гуще свалки в темном дворе, заваленным строительным мусором. Дважды в невероятной близости мелькнуло лицо Майки со сжатыми в нитку губами. Удивительно, но она и не взвизгнула ни разу за все это время. Мимо пролетали чьи-то локти, кулаки, затылки, подошва истоптанного ботинка – все это неизменно сталкивалось с лицом, грудью и животом Коли. Поначалу его окрылила воздушная уверенность в неуязвимости, он уже имел опыт в драке, не абы с кем, а с таким здоровяком, как Кисель. А тут шпана от десяти лет до пятнадцати. Но никак его кулак не находил цели.
Вдруг произошло странное – двое постарше очень ловко и быстро схватили его с двух сторон, оттащили к стене.
– Держи этого! Навались! За ноги! – писклявым голосочком командовал мальчишка на вид лет десяти, не больше, но юркий, цепкий, зубастый – он укусил Колю в плечо несколькими секундами ранее.
Толпа мальчишек рассредоточилась, а Майка оказалась распластанной на животе. Ей держали колени, локти, один оседлал спину и обеими руками прижимал голову к земле. Она и тогда не закричала – шипела, хрипела, пыталась с себя их скинуть, как Гулливер лилипутов. И это ей почти удалось.
Коля выворачивался, уже высвободил руку и готов был броситься ей на помощь, вдруг мелкий, который командовал, достал финский нож. За воротами было темно, но сталь лезвия где-то поймала луч света – видно, уже зажгли фонари. Коля перестал биться и замер, глядя на финку, кончик которой упирался в Майкин бок.
– Замри – не то зарежу, – сквозь щербатые зубы сплюнул мелкий. Майка замерла. И, убедившись, что его послушались, скомандовал опять: – Давай!
Другой мальчишка, повыше, но костлявый и плешивый, оттянул руку Майки дальше от ее лица и стал поднимать рукав пальто, оголяя кожу. Финка как-то незаметно оказалась у руки девочки – командир разбойничьей шайки прижал плашмя нож к ее запястью. По затылку Коли пробежал мороз – они что, собирались ей руку отрезать? Так ведь не договаривались!
– Только дернись – проткну, – зашипел мелкий и кивнул тому, что держал ноги. Второй шпаненок осторожно отпустил Майкины ботики и вынул из-за пазухи черный бутылек, третий, который прижимал ее голову к земле, схватил за запястье и попытался приподнять ладонь. Майка зарычала и, почувствовав свободу в ногах и голове, опять предприняла попытку сбросить ношу, нож ткнулся ей в бок, заставив замереть. Одновременно вся ватага налегла на нее плотнее. Коля мог видеть только ее руку и то, как кончик финки задел пальто и вспорол карман – значит, хорошо наточен, шутки плохи. Ей пытались перевернуть ладонь, она с рычанием сопротивлялась. Наконец ее руку одолели, перевернули на тыльную сторону, будто она весила пудов десять. И тот, что, держа в руках бутылек, дожидался раскрытой ладони, вылил черную густую жидкость на Майкины пальцы.
В то же самое мгновение их обоих отпустили, мальчишки вспорхнули, как воробьи, и понеслись врассыпную в глубь двора.
– Черная метка! Отцу передай, – крикнул последний, швырнув пузырек во вскочившую на ноги Майку.
– Стой! Не уйдешь, сволочь, – взвился ее звонкий голос, как боевой клич индейцев апачи. Мелькнула ее перепачканная в грязи фигурка. Она добежала до мусорной свалки, схватила кого-то за шею, но жертва вывернулась и поползла на четвереньках на гору мусора.
– Там хода нет! – прокричали ему из другого угла двора.
Мальчишка легко, точно не весил ни грамма, оттолкнулся и спрыгнул с другой стороны.
Это все, что мог видеть Коля через узкую расселину ворот, потому что уже стоял на улице.
Майка вышла из подворотни, утирая грязное лицо. Вид она имела, точно уличный кот после драки за хвост селедки.
– Платок дай, – вытянула она в сторону Коли черную, как клякса, ладонь. – Смотри, что сделали, паскуды. Ишь, черная метка.
– Майка, это ведь неспроста, – протянул Коля свой белый, хрустящий от крахмала, платок.
– Они не здешние. Не знали, как уйти со двора, – девочка принялась оттирать с пальцев черноту, но все тщетно, только платок испортила. Понюхала руку. – Чернила, что ли?
И зачем-то вернулась обратно во двор. Вышла с пустой баночкой из-под чернил, деловито обернула ее в перепачканный платок, потом подобрала валявшуюся у стены свою школьную сумку и сунула в нее трофей.
Мимо стали ходить люди, снова приехал трамвай, высадив человек десять, черными бормочущими и шуршащими тенями устремились прохожие в лабиринт улиц Баумановского района.
– Майка, это же черная метка, – не отставал Коля, взяв ее за плечо и затолкав обратно в ворота. – Ты разве не слышала, что они сказали?
Она непонимающе на него смотрела. Коля сверлил ее взглядом, в надежде передать телепатически то, что не мог сказать вслух. Неужели все напрасно? Неужели она совершенно лишена страха и не усмотрела ни капли угрозы в том, что произошло?
– Ты не читала «Остров сокровищ»? – вопрос прозвучал по-дурацки. Но Майка выдернула плечо и глянула на свою испачканную ладонь. Наконец в ее бесстрастном лице маленького солдата промелькнула какая-то эмоция: не то тревога, не то раздумье.
– Я задела рукой шею одного из них и оставила след. Чернила так просто не стереть. Завтра – воскресенье, школы нет, мы свободны. У меня в портфеле пузырек из-под чернил фирмы «Меркурий» Кроянса Т. А. и Цукермана С. И. На нем адрес: Александровская площадь, угол Бахметьевской, дом пятнадцать дробь один. Можно будет сгонять туда и порасспросить, кто из детворы покупал чернила сегодня или вчера.
Коля едва не вскипел, открыл было рот, но она нахмурилась, останавливая его рукой.
– Они из твоей банды? Ты это хочешь сказать?
– Да! – с губ сорвался форменный крик души. Если бы не последние капли чувства собственного достоинства, он повалился бы на колени и принялся ее умолять не лезть к ним. Но Майка ничего не хотела замечать. Ее забавляла эта партизанская война. Глупая, глупая маленькая девочка.
– Ты, Коля, уже выбрал сторону, – успокоительно похлопала она его по животу. – Тебе не в чем себя упрекнуть. Ты их заметил сразу, оглядывался, увязался за мной, чтобы защитить. Это очень благородный поступок. И дрался ты… хвалю! М-мм… Хорошо, уже лучше. Только вот… – она криво улыбнулась, опустив глаза, – научиться бы тебе уворачиваться от кулаков. А то ты, вместо того чтобы уходить от ударов, подставляешься, будто специально кулаки лицом ловишь. Вон, опять из носу кровь идет. Мать же заругает. Иди-ка домой, я – на 24-й, надо успеть в институт к родителям, там у них всяких химикатов полно, авось найдут, чем свести эту дрянь.
Она хмыкнула, опять глянув на растопыренные пальцы, разглядывая неровные края пятна.
– Тоже мне – черная метка. Детский сад! Напугать хотели? А мы не из пугливых.
Глава 8Майка идет по следу Меченого
Трамвай, как назло, еле полз, будто переевшая листьев гусеница. Майка сидела в хвосте вагона, прижимая к груди портфель, из-под спадающей на глаза густой прямой челки поглядывая на пассажиров, сгрудившихся вокруг нее. Перепачканные в грязи волосы, застрявший в складке рукава пальто желтый листок, взрезанный финкой карман, разбитые коленки и в чем-то черном рука – ее тотчас усадили, предположив, что бедняга где-то упала. Наверное, со стороны она выглядела тем самым грязнулей из «Мойдодыра». Майка ожидала осуждений, но взрослые вокруг лишь жалостливо охали.
На многих улицах горели фонари, грязно-желтый свет проползал сквозь пыльные стекла окошек вагона, то рисуя на полу прямоугольники и квадраты, плавно перетекающие в параллелограммы и ромбы, то выравнивая линии геометрических фигур, когда трамвай ехал прямо по улице, и опять их наклоняя, когда вагон поворачивал. Однообразие движений линий на полу, входящие и выходящие из вагона ноги, прикрытые то юбками, то штанами, обутые в галоши, в ботинки, раскачивание из стороны в сторону – Майка чуть не проспала пересадку на Гоголевском бульваре. Повезло тут же запрыгнуть в другой вагон, который, не в пример первому, промчал ее по Кропоткинской улице, как на тарзанке. Майка взбодрилась.