– Ну, Лёнечка, ну что же ты? Не уходи! Все не так плохо… – пыталась она успокоить его. Лёнечка, шатаясь, как пьяный, прошел мимо сидящих Коли и Майки и выскочил на улицу. Лиза – за ним. Вскоре послышался стук колес, звонкий ее вскрик: «Эй, извозчик!» Опять зашумели по мостовой колеса, удаляясь, унося с собой парочку несчастных влюбленных. И сразу стихло.
– Не дал он своего благословения, – мрачно пояснил Коля.
– Как это? – не поняла Майка.
– Ну не разрешил пожениться. Отец к нему, как твой ко мне, относится неприязненно – считает неженкой.
– Неправда, – промычала Майка, смутившись. – Мой – тебя зауважал после того суда. Ты тогда крикнул про дуэль, помнишь? Это было сильно.
Она улыбнулась, ткнув Колю локтем в бок.
– Иди, оденься. Заболеешь ведь. Смотри, посинел весь.
– Не хочу.
– Что, весь день и всю ночь здесь проторчать планируешь?
– Не знаю.
– Ладно, – решилась Майка, вставая и отряхивая пальто. – Давай убежим. Раз говоришь, что хочешь. Иди возьми свое пальто и надень ботинки потеплее, виолончель не забудь. И спускайся.
Коля посмотрел на нее снизу вверх, в удивлении воздев брови.
– Что, правда? Ты пойдешь со мной? Прямо сейчас? А куда… куда нам бежать?
– В Ленинград поедем. Ночным поездом, можно под вагоном зацепиться. А там притворимся, что бездомные сироты, нас определят в детдом. Никто выяснять не станет – беспризорных сейчас пруд пруди.
– А как же твои?
– Когда здесь все утрясется – вернемся. Ну, огорчу их, ну, погорюют недельку, зато ты не застрелишься, у меня под присмотром будешь.
Коля вскочил и, воодушевленный, бросился к двери подъезда, потом вдруг вернулся, подскочил к Майке, обнял, приподнял над землей и как поцелует прямо в губы. Та аж покраснела, хотела выругаться, но Коля уже поставил ее на землю и скрылся за дверью. Майка с нервной брезгливостью провела по рту рукавом.
Его не было четверть часа, полчаса. Она стала замерзать, принялась оттаптывать ботиками танец индейцев, какие те исполняли у больших костров. Потом вышел человек, что приходил час назад. Майка тогда его видела лишь вскользь, а сейчас разглядела хорошо: объемный, прорезиненный макинтош, клетчатая кепка на лицо, горло, густо обмотанное шарфом, – не видать и глаз. Он прошмыгнул на улицу. Сердце Майки екнуло – так одеваются только шпионы. А еще вспомнились слова Бори Нежданова – описание того незнакомца, который с Колей приходил нанимать детдомовских, чтобы облить руку Майки чернилами, и дал им семь рублей. Не помня себя, она помчалась к подъезду, взлетела по лестнице, переступая через две-три ступеньки. До нее донеслась музыка, льющаяся, казалось, откуда-то сверху, потом та стала ближе, ближе, тревожней. Кажется, что-то из «Времен года» Вивальди…
Дверь квартиры Коли была приоткрыта. Осторожно ступая, она вошла.
– Коля, – позвала Майка, заглядывая в гостиную. Меж окнами на маленьком столике разрывался от громких трелей патефон. Скрипки сходили с ума, музыка была похожа на метель.
Дверь смежной с гостиной комнаты распахнулась, вышла мать Коли, густо накрашенная, в знакомом черном кимоно с рукавами-парашютами, с щипцами в руках и с уложенной волосок к волоску прическе. Казалось, она куда-то собиралась, но ее отвлекли. Тревожный взгляд ее уперся в Майку, которая вошла в их квартиру без спроса.
– Что ты здесь делаешь? И что это был сейчас за шум?
– Какой шум?
– Да как будто стреляли!
– Стреляли? – удивилась Майка. – Когда?
– Да прямо сейчас.
– Где Коля? – одними губами бесцветно проронила Майка.
Они обе застыли, в недоумении и страхе глядя друг на друга, потом мать Коли спохватилась и бросилась в переднюю, в спальню, а после к другой двери. Майка за ней. Тут они оказались на пороге небольшого кабинета в одно окно – помещались лишь стол и длинный, во всю стену, книжный шкаф. И мать Коли завизжала.
Первым делом Майка увидела распластанного на спинке стула доктора Бейлинсона в потрепанном восточном шлафроке с тремя черными дырами в груди, а только потом – Колю. Он сидел сбоку от двери на стуле, красный как рак и сжимал огромный черный револьвер системы ««наган»», такой же, как у дяди Леши. Майка отметила перепачканные пороховой копотью руки – значит, стрелял он, быстро перевела взгляд на стены. Одна пуля угодила в книжный шкаф, разбила дверцу, вторая – окно, третья протаранила столешницу и отбила угол стола. Единственное окно кабинета выходило в другой двор, поэтому Майка не слышала выстрелов.
Мать Коли некоторое время визжала, потом обессилела, рухнула в кресло против Коли и, закрыв лицо руками, залилась горькими слезами. Майка стояла столбом на пороге, пытаясь понять, что здесь произошло.
Набежали соседи, передняя переполнилась людьми, Майку сдвинули в сторону, все охали и ахали, кто-то порывался к телефону, вызвать милицию. А она судорожно соображала, как поступить.
– Коля стрелять не мог, – безапелляционно заявил сосед снизу. Майка знала, что это работник Моссовета, говорил он очень внушительно. – Мальчик порядочный, музыкант. Здесь дело в семейной драме. Я видел, как спускалась дочь Бейлинсона, бежала за своим женихом. А тот трясся в исступлении. Бейлинсон ему два года дает от ворот поворот. Вот он и стрелял. Точно он.
– Оля убила, – высоким тонким голосом прокричала соседка сверху, жившая против семьи Цингеров. Мать Коли оторвала руки от лица, в удивлении на ту уставившись. – У нее да-авно шашни с кем-то.
– Да что вы – с ума, что ли, все посходили, – заявила соседка из квартиры слева, обнимая подскочившую Ольгу Витольдовну, давая ей уткнуться в свое плечо. – Вы не слышали о суде, который признал невиновным хулигана из десятой? Пока в доме живет этот беспризорник, покоя не ждите. Драки, дебоши и вот… докатились до убийства!
Она явно делала намек на Мишку. И Коля не сдержался.
– Это я убил, – поднял на секунду голову он и вновь ее уронил, сцепив зубы, чтобы не заплакать. Тут Майка и решила, что Коля невиновен. Хотя она в этом не сомневалась и раньше. Его заставили.
Она еще раз оглядела комнату, отметив, что три пули, которые угодили в окно, шкаф и стол – Колины, а три другие, что застряли в груди профессора, – того в макинтоше. Бесспорно, стрелял профессионал! Майка просияла от мысли, что все можно расшифровать и доказать. Дядя Леша с папой все распутают!
– Стоп, – прокричала она, заметив за спиной кого-то еще входящего в гостиную. Люди всё появлялись и появлялись. – Выйдете все, сейчас же! Вы натопчете здесь, испортите следы и сотрете все улики. Я звоню в прокуратуру губсуда!
Она решительным шагом подошла к телефонному аппарату, висевшему в передней, и набрала домашний номер старшего следователя Фролова, сообщив ему о происшествии таким ледяным голосом, что тот не понял, кто звонил, и ответил, обращаясь к Майке на «вы», что выезжает тотчас же. Потом набрала свой домашний номер.
– Папа, здесь убили Колиного отца, у Коли в руках «наган». Но я точно, совершенно точно знаю, что это не он убил! Папа, сделай что-нибудь! Он не виноват.
Глава 10Залог
Грених стоял между следователем в его кабинете и сидящим против того Колей, уперся обоими кулаками в стол, с беспомощной злобой глядя перед собой. Майка сидела на подоконнике, она выступала свидетелем. Все молчали. Профессор пытался собрать в голове картину злоключений Коли и представить, что мог чувствовать мальчик его возраста, склада характера и интересов, чтобы угадать его мотивы. Но неизменно он скатывался к примитивному чувству ревности. Ему никогда не нравилась Майкина с ним дружба, но он позволял ей быть только из уважения к дочери, ее выбору и взглядам. Он был уверен в трезвости ее рассудка и старался не видеть в отношении к Коли ничего большего, чем простая детская привязанность. Но почему же так сводит зубы?
Силой воли Грених отмел злость и опять вернулся к вопросу, который сегодня задал себе десятки раз: с чего все началось? Со слов Майки, первым проступком юноши был конфликт с Киселем. Она утверждала, что именно Кисель втянул ее друга в баталию с рабочими и Михэли, якобы это было посвящением в бандиты. Зря тогда они с Фроловым не отнеслись серьезней к словам Майки. Грених чуял, что за проступком Коли стоит что-то серьезное, хотел поговорить об этом с Николаем Ивановичем. Но и с Бейлинсоном – вечно отстраненным, лениво-сонным и равнодушным – у него отношения сложились не особенно теплые. Грениху чудилось, что тому тоже не нравится дружба сына – будущего музыканта, утонченного интеллигента – с девочкой, которая провела полдетства в деревенском захолустье и хвасталась, что знахарка обучила ее колдовству, а местный поп гонялся за ней, чтобы изгнать дьявола.
Нет, Грених не стыдился Майки, напротив, отчаянно себя ругал, что не был достаточно хорошим отцом, не отправился искать ее сразу, как отгремела революция и кончилась Гражданская война, предавался отчаянию в подвалах Басманной больницы, и мысли не допустив, что дочь могла выжить. Но время назад было не вернуть. И хорошие качества в себе так сразу не выработаешь. Прошло три года, прежде чем он смог почувствовать себя человеком и только-только начал выстраивать отношения с людьми.
Но что происходит с Колей? Грених опять выдернул себя из раздумий, обведя кабинет следователя взглядом. Надо выстроить хоть какую-то версию.
Итак, стал мысленно перечислять Грених, почти сразу после суда мальчик зачем-то отправляется в детдом, курируемый Мосздравотделом, и подговаривает тамошних ребят – а это совершеннейшая дикость! – облить руку Майки чернилами. С их общих слов выходило, что расчет был на ее испуг, мол, она бы тотчас пожаловалась отцу, а тот, естественно, запретил бы ей ходить к Коле на квартиру и вообще появляться в Баумановском районе. Коле нужно было избавиться от ее назойливого присутствия, отчасти он по-джентльменски не хотел, чтобы Майка с ее упрямым любопытством и склонностью совать всюду нос нажила неприятности, – в конце концов, мальчишечьи дела не предполагали участия барышень, отчасти его могли опять принудить. Кому-то не нравилось, что дочь сотрудника Института судебной экспертизы постоянно вмешивается в его – или чьи-то еще – дела. Вот Коля и решился. Идея могла принадлежать только трусливому мальчишке, который сам бы перепугался, получи он такую черную метку. Струсил бы любой ребенок. Но не Майка. Она поднялась, отряхнулась и нашла обидчика.