Но все это было задумано до того, как Грених вспомнил о своей давнишней встрече с настоящим Швецовым, до нападения на Асю и до убийства Сацука. Объявить мужа-рогоносца самоубийцей, устранить сующую нос в их дела Асю, а потом предложить убитому горем Грениху их покрывать – был их прежний план. И Ольга, не зная, как поменялись за ночь обстоятельства, без задней мысли выдала его Грениху.
Он смягчился. Надо оставаться в роли исповедника еще некоторое время, прежде чем Ольга поймет, что Грених не тот орех, который так просто щелкнуть.
– Этот Володя, он ведь потом вернулся с войны? – спросил он после паузы.
Ольга не ответила, но из рук ее выпала пластинка.
– Володя – это атаман Степнов? – Грених внимательно следил за ней.
Пауза. Страх в лице, попытка отвернуться.
– Я не могу ничего больше добавить.
Грених откинулся на стуле, осмотрел комнату, глаза зацепились за неуместные здесь манекены, скользнули к выкройкам на столе, к патефону на подоконнике. Это было его логово! Квартира тоже принадлежала Швецову. Он заставил ее швейными принадлежностями, может, даже прописал тут какую-то сотрудницу театра для вида. Но обитал здесь сам, тайно проводил время с Ольгой, пока не убил ее мужа. Предметы мебели, гобелены, картины, старинные книги в кожаных переплетах в высоком книжном шкафу, этот чертов патефон и кресло-качалка – все как он любил.
– А что сталось со Швецовым, вашим кузеном Саввой? – Константин Федорович опомнился, перестав оглядываться.
– Я не могу ничего больше добавить, – по-прежнему монотонно ответила Ольга.
– Вы не можете ничего сказать о прокуроре, вашем родственнике? – Константин Федорович изогнул бровь. – За которого собрались замуж.
Ольга повернулась к нему в страхе, не понимая, сказала ли она лишнее, сделала ли что-то незапланированное. Грених продолжал ее путать.
– Вы знали, что он умер? Ваш кузен Швецов Савелий Илиодорович умер в 1917-м.
Ее качнуло, она закрыла глаза, схватилась за подоконник и долго стояла бледной, неживой статуей, смежив веки, взвешивала, что мог знать Грених еще, стóит ли с ним говорить дальше.
– Я не могу ничего больше добавить, – наконец выдавила она из себя эту оборонительную фразу.
– Почему вы оставили Колю одного? Почему бросили в такую тяжелую минуту?
– Он не один! Он с ним, – слетело с ее губ машинально. Она слишком долго пребывала в муках совести, слишком долго варилась в страданиях, разрывающих ей сердце, чтобы не бросить в свою защиту это оправдание. Вся ее боль, негодование, страхи вот-вот выплеснутся наружу тягучим бурлящим варевом, едва кинешь щепоть соли на растравленную рану, задев материнский инстинкт.
– С отцом? – подхватил безжалостный Грених. – Он со своим родным отцом, да? А вам он велел уйти, так? Он думает, вы Колю настраиваете против него. Ведь он пытался закалить его характер, испытать, бросая в какие-то нелепые переделки? Вам это не нравилось.
– Ох, замолчите! – она стиснула пальцы, с силой закусив губу. – Вы ничего не знаете. Коля тоже хорош. Он чуть его не убил. Все произошло так неожиданно. Николай… он… он оказался там, между ними, случайно. Это случайность!
– Швецов убил вашего мужа? Не Коля?
Несколько секунд Ольга молча качала головой.
– Самое ужасное, что я не знаю, – спрятала она лицо в ладонях.
Она заговорит. Ее нужно немного подтолкнуть. Она уже созналась в самом главном, и теперь ее разрывало желание открыться до конца, схватиться хоть за чью-то руку помощи, она устала пребывать в вечном страхе перед человеком, который умел плести тугую и крепкую паутину и столько лет стягивал на ее шее удавку.
– Что делал атаман Степнов в вашей усадьбе? – пытался помочь ей Константин Федорович. – Все знают, что три года там была его ставка.
– Он считал, что усадьба принадлежит ему. Явился как к себе домой в форме венгерского кавалериста с пятью возами винтовок и кучей оборванных дезертиров. Все они были русскими, некоторые малороссы, некоторые из Чехословацкого корпуса, одеты кто во что горазд и где-то уже ограбили артиллерийский склад. Они взяли наш дом в плотное кольцо, в лесу было удобно прятаться… – начала она и опять остановилась, будто вела мысленный подсчет тому, что уже сообщила. Она все время боялась сказать лишнее и сделать что-то не так. Грених понимал ее. Швецов не оставляет в живых тех, кто не справляется с поставленной задачей. Кисель был удавлен, как только попался, Сацук не смог убить Асю и тотчас стал быстро разыгранной картой, хотя, судя по послужному списку, занимал должность придворного вассала и был назван братом.
– Значит, Володя вернулся с войны с отрядом? А когда он на нее отправился?
– В шестнадцатом. До того пропадал невесть где, лишь изредка приезжая в усадьбу. Но ни я, ни Николай его не видели. Только Коля. Сын маленьким был, года четыре… Лопотал что-то о мужчине в черном, который приносил ему всякие детские безделки, вместе они слушали патефон. Мы не обращали на это особого внимания. Коля рос с нянькой, француженкой, она им занималась, жил в другом крыле. Нам хотелось думать, что это какой-то из ее хахалей.
– А в каком месяце восемнадцатого он окружил усадьбу?
– В апреле. К тому времени Рязанский губисполком уже развернул работу по установлению советской власти, вовсю действовал ревком, в распоряжении которого было множество революционных отрядов в составе красногвардейского полка. Он уже столкнулся с уездной милицией и разбил несколько маленьких ее отрядов. Степнов испытывал беспокойство, слыша отовсюду о вновь открывающихся партийных ячейках, которые пополнялись возвращавшимися с войны солдатами, – не сегодня завтра его могли взять. Он понимал, что нужно осуществить плавный переход на чужую сторону. А это можно было сделать, только если будут люди на той стороне. Тогда он приманил в свою ставку одного из красных командиров, сказал ему, что он анархо-коммунист и готов принять советскую власть. Наивный юноша был тот командир – едва пух пробился над губой, чуть старше моего Коли. Поверил вздору, что нес Володя, выслушал его условия, сиял как медный таз, мысленно представляя, как приведет в исполком большой отряд вооруженных до зубов анархо-коммунистов. Володя потребовал, чтобы его людям были выданы красные нашивки – две тысячи, хотел, чтобы большевиков напугало это число, и желал иметь своего человека либо в военном комиссариате, либо в чрезвычайке, а взамен обещал взять на себя белых офицеров полковника Любомирова и Козловского. От своей банды в губисполком Степнов отправил Швецова…
– То есть себя самого? – кивнул Грених. Хоть и не было произнесено, что этот таинственный Володя и есть нынешний Швецов, Грених быстро это понял.
– Да, себя самого, – вздохнула Ольга. – Он заставил юнца написать письменное поручительство… мол, ручается за честность этого Швецова, за преданность партии Ленина и все такое. На войне погиб мой кузен, у Володи был его царский паспорт. Ведь тогда еще не вклеивали фотокарточек… А того юнца он сразу запер в подвале. Сказал, на время, но отряду и председателю Рязанской губчека Бирюкову по приезде рапортовал, что командир революционного отряда пал смертью храбрых под пулями белых. И тут и началось самое невозможное. Тут-то Степнов и превратился в легенду и показал себя во всей красе. Будучи в чрезвычайке комиссаром, узнавал на сходках, какие имения подлежат конфискации и куда направились выборные представители крестьян и земельный комитет, и тотчас им вслед отправлял своих – у всех красные шевроны на рукавах. Они грабили имение, а представителей, которые пришли конфисковывать, в основном отпускали, иногда тоже запирали у нас в подвале, чтобы иметь возможность выкупа. Но кулаков, помещиков, прятавшихся по углам, жестоко убивал… отрубал им головы, насаживал на частоколы, расчленял тела, приводил пленными в дом и устраивал под окнами над ними казни и расправу. Его не интересовали земли, поместья он бросал пустыми, а позже их забирали под совхозы и артели представители губисполкома. Его интересовала только кровавая бойня, безнаказанная возможность кормить внутреннего зверя, алчущего крови… При этом сам он участия в расправах не принимал, наблюдал из окон, обозленная солдатня сама была рада кровавым развлечениям. Больше двух лет так жили… Вскоре совсем рядом в Тамбовской губернии разбили банду атамана Антонова, в Воронежской поймали атамана Колесникова, а наш все держался. Часть антоновцев к нему перебралась.
– Получается, все два последующих года кто-то оставался в усадьбе за атамана?
– Да, Володя руководил своими, находясь в губчека, в Рязани, иногда приезжал сам гарцевать на коне в синем своем мундире. Два года его банда продолжала держать весь Спасский уезд в страхе, а он ее якобы ловил.
Грених ухмыльнулся. Он не стал говорить, что Швецов ловил самого себя по приказу партии.
– Неужели совершенно никто его не мог узнать в лицо?
– Никто. Как подтвердишь его личность? В Рязани с ним только бумаги и были, Бирюков поверил бумаге, выписанной командиром революционного отряда. Володя разыграл отменного представителя РКП(б), успел от кого-то нахвататься большевистской прыти. Правда, однажды ему пришлось убить соратника – тот стал о чем-то догадываться. Он отрубил ему голову, положил в ящик. Выдал это за послание от атамана Степнова, а обезглавленное тело сбросил в сточную канаву. В чрезвычайке он быстро перестрелял всех ему неугодных, оставил тех, в ком был уверен. Два года водил за нос губисполком, находясь в двух местах одновременно. Ведь, по сути, атамана Степнова не существовало, это была пустая одежда – синий мундир венгерского офицера. Кто его надевал – тот и Степнов. Так и играл он на два лагеря. А когда уже невозможно было это делать, сжег и поместье, и мундир, как лягушечью шкурку, и атаман Степнов исчез. Сам же он стал начальником губисполкома, по одному втягивал своих людей в структуры нового строя… Все эти бесконечные обкомы, исполкомы, наркомы, ячейки, отделы, подотделы. Всю шайку перетащил, всюду насовал своих. Мой муж был устроен заведующим рязанским подотделом медицинской экспертизы, Сацук – начальником губчека. Один покрывал другого в случае каких-то конфликтов. Теперь вы знаете все…