Глаза Майки расширились, как у кошки, выследившей мышь. Она быстро прикрыла дверь, выдернула цепочку из заводного отверстия.
– Ну что? Он это? Атаман нашелся? – отступая назад, она впустила Фролова в квартиру. Они прошли по пустому коридору.
– Нет, Майка, не он, – вздохнул тот, входя и прикрывая за собой дверь. – Не его пальчики. Все было напрасно! Обвинить в убийстве губпрокурора – это же такой скандал. Что теперь будет?
– Какого губпрокурора?
Майка заметила, как Фролов прикусил язык, сделав глаза круглыми, как у кролика, подавившегося морковкой.
– Да, там, э-э… – начал он, но осекся под ее взглядом, который всем напоминал отцовский, а значит, действовал устрашающе.
– Это Коли касается? – спросила она, сурово сведя брови.
Фролов смотрел на нее, предпочитая отмалчиваться, кивать и медленно отступать обратно к двери.
– Я позже зайду.
– Подождите! – Майка бросилась к письменному столу, схватила ворох бумажек – их с Колей записок и подлетела к старшему следователю, протягивая ему. – Вот, почитайте! Его дядя взаперти держит в пустой квартире, забыл про него, кухню запер, он и воды выпить не мог. Боится его до чертиков! Трясется от страха, с дуру галлюцинировать начал – думает, его отец голодом морит. То есть он уже мертвых видит! Вы почитайте, почитайте, что он пишет. «Если отец заметит, что ты приходишь, он меня пришибет».
Фролов с недоумением взял протягиваемые ему исписанные цветными карандашами разными детскими почерками тетрадные листочки, пробежался глазами по ним.
– А как вы это умудрились переписку затеять? Ему нельзя ни с кем общаться.
– Под дверь просовывали и в окошко выбрасывали. Дядь Леш, так нельзя с детьми обращаться! Куда комсомольская ячейка, деткомиссия и учком смотрят?
– Но он же не беспризорник. У него семья.
– Нет у него никого! Я говорю! А вы меня не слышите, – исступленно вскричала Майка. – Он уже так ослаб, что к двери не подходил. Я думала, он умер!
Все это время, пока отец находился с Асей в больнице и бегал по каким-то своим взрослым делам, Майка пыталась пробраться в пустую квартиру Коли, чтобы отпереть шпилькой дверь в кухню. Его дядя приходил раз через три дня и давал ему лишь стакан воды и ломоть хлеба. Но стакан воды и кусок черствого хлеба недельной давности в день – это невозможная в наши советские дни жестокость, считала Майка. Почему он так поступал? И почему Коля упорно называл его отцом? Это она обдумать не успела, потому что вся ее голова была занята только одним – как попасть в квартиру. Большая дубовая входная дверь запиралась на сложный замок, такой она открывать не умела, да и поначалу боялась поцарапать, испортить полировку и красивую резьбу. А потом, когда Коля не отзывался и перестал показываться в окне, она основательно исцарапала дерево вокруг замочной скважины, уже и со злости, но замок не поддался.
Пришлось идти к соседям, живущим над Колей, чтобы просить разрешения спуститься по веревке из их окон в квартиру пленника – у него оставалась открытая фрамуга. Но загвоздка состояла в том, что над Колей жил Мишка Цингер, а он до сих пор не простил однокласснику его поступок, а из-за того, что Майка продолжала дружить с таким отпетым негодяем, гордый венгр и на нее обиделся. Всегда, проходя мимо девочки, отворачивался, на приветствие не отвечал. Она уже поднималась к ним, звонила в дверь, хотела рассказать, что Коля тоже жертва, да еще и кого – настоящего атамана, но юноша ее не впускал и своим братьям и сестрам строго-настрого запретил отворять ей дверь. Майка билась в нее по нескольку раз в день, пока однажды не открыла мать Миши. Окруженная кучей черноволосых лохматых мальчиков и девочек мал мала меньше, как какая-то лесная колдунья, она строго посмотрела на Майку.
– Ну что тебе нужно? Чего шумишь?
И Майка, впервые в жизни чуть не ударившись в слезы, принялась рассказывать про несчастного пленника из квартиры снизу, про то, как жестоко с ним обращается его дядя после смерти отца, желая наказать за то, чего он не совершал. Мать Мишки недоверчиво смотрела на нее, слушала, обстоятельно вытирая руки о цветастый фартук. Майка задыхалась от поспешности, стараясь высказать все, пока перед ней не захлопнется дверь.
Тут за спиной тети Белы показался сам Мишка, сказал матери что-то на мадьярском и повернулся к Майке.
– Что за атаман, о котором ты говоришь? – спросил он с интересом, которого ранее не выказывал.
– Атаман Степнов. Он в Москве и каким-то образом терроризирует семью Коли. Это он на него плохо влиял, понимаешь? Кисель был его пособником.
– И что? – Мишка почесал голову и скривился – у него до сих пор постреливал затылок, заживало долго.
– А теперь Коля в квартире один и его дядя – прокурор – в воспитательных целях мучает его голодом.
– За то, что отца застрелил? – Мишка был непреклонен.
– Он его не убивал. Коля ведь сознался уже, что наврал.
– А зачем наврал? Он же – пионер.
– Когда тебе смертью грозят, будь ты пионером, тысячу раз подумаешь и жизнь выберешь, – не выдержала Майка. – Все это пионерство яйца выеденного не стоит, если оно не будет стоять на справедливости. Вот так вот! А ты, – она ткнула его пальцем, да так больно, что Мишка отскочил. – Чего ломаешься, как девчонка! Неужели с первого раза нельзя было понять, что Коля ни в жизнь тебя бы и пальцем не тронул, если бы не обстоятельства.
Миша посторонился, стараясь не глядеть на мать, которая уже готовилась вступиться за Майку.
– Ладно, идем, посмотрим, что можно сделать, – сказал Мишка. – Комната, где спят маленькие у нас, – как раз над его гостиной. У него форточка открыта?
– Да, – Майка проскочила в переднюю, стянула на ходу за пятки ботики, сбросила сумку и пальто на пол и исчезла в дверях комнаты. Она быстро сориентировалась, поняв, какое окно совпадает с тем Колиным, у которого осталась открытая фрамуга. Забралась на подоконник и, смешно прижавшись к стеклу, расплющив о него нос, глянула вниз. Заходящее солнце косо светило в комнату, делая окна фасада матовыми, непрозрачными, почти черными.
– Ого, высоковато. А простыни у вас найдутся?
– А ты сама спустишься? – Мишка тоже, прижавшись лбом к стеклу, пристреливался взглядом.
– За кого ты меня принимаешь? Конечно, сама! – она бросила на худого и нескладного юношу оценивающий взгляд. – У тебя еще сотрясение не прошло. Так что и не мечтай.
– Да, но ведь это очень опасно, Майя, – подошла к окну и мать Мишки.
– Нет, теть Бела, не опасно, если все сделать математически точно. Подоконники не скользкие. Хорошо, дождя нет. Так что надо прямо сейчас и действовать.
Женщина смотрела на Майку с недоверием, сузив глаза.
– Ох, и влетит мне потом от твоей мачехи, если я позволю из моих окон к соседу лазать.
– От Аси-то? – дернула бровью Майка. – От нее уж точно не влетит. Она добрая да к тому же сейчас в больнице лежит. Так что не вижу препятствий.
Тетя Бела пожала плечами и стала снимать простыни с детских кроваток, под нос бормоча, что делает это, только чтобы не дать Коле умереть с голоду. Сбросила их у окна, отправилась в другую комнату. И Майка с Мишкой сели за дело – связывали простыни концами, затягивая тугие узлы. Мать его принесла еще партию, некоторые были новыми, хранимыми дочерям в приданое. В общем, ушло простыней довольно много – почти все, что были в квартире, придется младшим братьям и сестренкам Мишки поспать денек на голых матрасах. Один конец длинной веревки Майка привязала к железной кровати, на которую сверху уселся сам Мишка, чтобы та не покатилась по полу и не вылетела вслед за Майкой в окно.
– Когда я залезу внутрь – дерну веревку, ты ее отвяжи, – давала она указания. – Я ее сразу втяну за собой, потому что неизвестно, сколько там пробуду. Может, Коля умирает и его надо возвращать к жизни. Такие вещи обычно затягиваются, сам знаешь, – она деловито почесала за ухом. – Нехорошо, если из ваших окон будет свисать веревка, люди заподозрят неладное, вызовут милицию. Я бы давно уже милицию вызвала, это будет нашим запасным планом, но Коля очень просил этого не делать. Поэтому прежде уж разберемся, что там с ним.
– А если тебе уходить надо будет? – спросил Мишка.
– Легче же вниз. Привяжу у них к столу и… вжик, – она присвистнула, изображая ладонью быстрый полет аэроплана.
– Ты, Майка, в инженерный институт поступать должна, – заметил Мишка, и глаза его улыбались. – Мыслишь как инженер.
– Нет, я математиком хочу стать. Это мне нервы успокаивает. В мире корней, логарифмов, интегралов все нормально, понимаешь? Просто и логично! Если плюс – то плюс, если минус – то минус. Не то что… – она кивнула в сторону распахнутого окна, делая намек на Колю и его семью. – Ладно. Разговоры в сторону.
Майка критически оглядела свой сарафан в клетку, вздохнула, что нет на ней ее штанов с манжетами под коленками, и перевесилась через подоконник, оглядывая улицу. Дождавшись момента, когда внизу не стало никого из соседей и прохожих, влезла на подоконник, встала спиной к улице, обеими руками крепко взявшись за скрученные в жгут простыни и, как скалолаз, принялась спускаться по стене. Она рассчитывала толкнуть фрамугу внутрь коленями и, оказавшись обеими ногами в помещении, скользнуть на подоконник в Колину гостиную.
Но на деле все вышло гораздо сложнее.
По стене она протопала бодрым пионерским шагом, но вот обеими ногами попасть во фрамугу ей никак не удавалось – только одной. Почему-то оказалась страшно отпустить обе ноги в воздухе. К тому же простыни сразу натерли ладони, надо было взять хоть митенки или варежки, но не догадалась. Пытаясь отпустить вторую ногу, она едва не разбила стекла, скользнула ниже, чем рассчитывала, тело болтало туда-сюда, стекло поскрипывало под ней и трещало. Замешкавшись, она оказалась ниже фрамуги. И единственным выходом оставалось – перенести руки на раму и подтянуть себя к ней. Пальцы дрожали, плечи и шею ломило от тяжести собственного тела. Майка с усилием разжала пальцы сначала одной руки, бросив ее к фрамуге, точно та весила полтонны, потом подтянулась к окну и перенесла вторую руку, при этом лбом сильно влетела в стекло – еще чуть-чуть, и оно бы треснуло. Как большой таракан, Майка вползла в узкое отверстие фрамуги и полетела в комнату головой вниз, попутно столкнув с маленького столика патефон. Грохот раздался оглушительный. Она вскочила на ноги, приготовившись к схватке с невидимым врагом. Но в квартире словно никого не было. Вообще-то там должен был находиться Коля, но он на шум не вышел.