Фролов слушал Грениха, потирая то лоб, то подбородок, то выбритую щеку.
– За что же он так на этого венгра взъелся? На капитана этого, отца своего? – пробормотал он.
– Ты лучше меня должен знать, Леша. Ты его дело, наверное, хорошо изучил? – Грених поднял увесистую папку, шлепнув ее обратно на стол. Из-под картонной обложки вылезло несколько протоколов, отпечатанных на машинке. – Не было ли у Миклушина сыновей внебрачных? Или от первого брака? Ведь та супруга, что сейчас в Подмосковье обосновалась, слишком молода для того, чтобы быть матерью нашего Швецова.
– Да, первый брак имелся, был и сын 1883 года рождения! Я пытался разобраться и говорил со следователем, который занимался убийством Миклушина. Он поведал… – Фролов призадумался, почесав макушку. – Да, дела! Интересно получается. Он поведал… Этого в деле нет, потому что история туманная, протоколировать такую не стали. Но следователь специально в Богемию ездил в какое-то горное село в Карпатах… В общем… в одну из отставок капитан Миклош, будучи дома, решил заняться воспитанием малолетнего сына… и случайно его убил. Племянники, как один, думают, что мальчик убежал в лес сам, есть слух, что его выкрали родственники со стороны жены и вывезли то ли в Польшу, то ли в Россию, уверяя, что Миклош – безумец и издевался над ребенком. Он вывозил сына в лес, бросал там одного, лупил, держал на цепи, учил так разным способам выживания, готовил к поступлению в «Людовицеум» – военную академию, хотел вырастить истинного бойца.
Грених набрал воздуха в легкие, чуть коснувшись рубашки у второго ребра, там, где у него вынимали пулю. Почему-то всегда кололо в самые неподходящие моменты.
– А ты не думал, что мальчишка-то мог выжить и вырасти в нашего прокурора? – спросил он, пребывая в удивлении, какого и припомнить не мог.
– Нет, конечно. Кто бы связал эту историю с нашим прокурором, а еще и с атаманом Степновым.
– А как его звали, мальчика?
– Влад Миклош.
– Да уж. Выживать Володя Миклош все-таки научился… и не только, – проронил Грених. – Прямо диву даешься, какие жизнь истории порой выписывает. Надо семью Миклоша… Миклушина из Подмосковья сюда приглашать. Будем устраивать очную ставку, показывать ему нашего Швецова без его шевелюры и бородки.
– Вы его заставите бороду сбрить? – ужаснулся Фролов.
– Ты заставишь. Как Петр – бояр. Ничего, потерпит, сейчас все Политбюро безбородое, – пошутил Грених и тут же сдвинул брови. – Если Ольга говорить не захочет, придется ехать в Рязанскую губернию, поднимать дело с ее усадьбой, искать людей, которые еще помнят события тех дней, очевидцев, которые могли бы знать старого Швецова в лицо, а может, все-таки и атамана. Искать родственников Ольги, старые фотокарточки. А на месте убийства Миклушина находили какие-нибудь отпечатки?
– Константин Федорович, подождите! – не выдержал Фролов. – Подождите! Все это так фантастично. И откуда вы знали… что он – венгр? Акцента ведь нет…
– Фролов, ты опять за свое? Акцента нет, потому что он малолетним в России оказался. Неужели так трудно это представить?
– Мы его арестуем, – старший следователь озабоченно стал ходить по кабинету. – Сегодня же, да он у нас под рукой, никуда не денется. Просто все это… в уме не укладывается. Спешить ни к чему. Вы понимаете, что это очень серьезное обвинение? Мы сейчас должны все как следует понять. Все по полочкам разложить.
Он подошел к столу, стал разглядывать фотокарточку Миклушина, опять закрыл ему лоб и усы.
– Как я все это объясню?.. Наш прокурор! Он ведь экзамен у меня принимал. Как же его?.. Избивать женщин, расстрелять собственного отца! Два года на прокурорском месте. Как же так? Что я скажу? Вы уверены в словах Соколова? Ну не брешет ли?
В голосе следователя затаились трусливые нотки.
– Тянуть нельзя, – начал наступать Грених, пытаясь не дать Фролову впасть в сомнения. – Ему там, наверху, уже сообщили, что здесь поведал Соколов при всем следственном отделе.
– Ему некуда деваться.
– Он будет погибать – потащит за собой Колю, сестру его, их мать. Постой! А как же дактилоскопия? Неужели еще не готовы результаты?
Фролов опустил голову, сделавшись еще более смятенным, даже покраснел, молча обошел стол и сел за него.
– Не говори мне, что ничего еще не готово.
– Готово! Я лично сидел над Сербиным в Дактилоскопическом бюро, как вы велели, и ждал, когда он все необходимые вычисления произведет. Я сам проследил, чтобы на Швецова карточку завели и правильно ее оформили. Только вот убийца доктора и Сацука – да, это одно лицо, но не Швецов.
– А кто?
– Сацук… Может… все-таки это он – атаман, а?
Грених замер, глядя на Фролова в упор. В сердце его начало закипать негодование.
– Ты хочешь, чтобы так было! – процедил он. – Ты становишься таким же, как и многие на этой должности. Полно работы, нескончаемый поток дел, свидетелей, нарушителей, обвинителей и обвиняемых. Ты хочешь, чтобы все решалось быстро и просто.
– Константин Федорович! – попытался оправдаться Фролов. – Я ничего не подменял. Вы, что ли, на это намекаете?
– Да у моей жены больше храбрости, чем… Как можно быть таким бесхребетным! Зови дактилоскописта. С карточками. И пусть микроскоп прихватит.
– Что вы меня туда-сюда вечно гоняете?! Я что, собачонка, что ли? То принеси, за этим сбегай!
– А я тебе кто, за тебя работу всю делать? Кто тебе свидетеля против Швецова с того света достал, кто дочь Бейлинсона нашел, а убийцу Миклушина? Ася тебе список жертв ценой собственной жизни составила! Быстро мне сюда результаты экспертизы… иначе мы сейчас поубиваем друг друга, я за себя не отвечаю.
Разобиженный Фролов стиснул зубы и стал набирать номер угрозыска.
– Вот бы и сидели оба у себя в ИСПЭ, нечего было моих свидетелей по городу собирать. Можете на меня обижаться, но пока я все так вижу, будто вы там, в 17-м, не то голову повредили, не то сами и прибили этого Швецова! А теперь концы сшить пытаетесь, – проворчал он, дожидаясь, когда снимут трубку в МУРе.
Грених, стиснув кулаки, уже собирался залепить ему хорошую затрещину, чтобы привести в чувство. Но Фролов присел, закрываясь локтем.
– Ладно, ладно, вот же, звоню!.. Сербина к телефону, будьте добры.
Сербин опять был как штык через десять минут и невозмутимо стал устанавливать на подоконнике второго окна свой микроскоп, а Грених тем временем рассматривал дактилоскопические карточки.
Внутри все кипело. Не хватало, чтобы Фролов думал, что он убил Швецова. И действительно, ну зачем ему все это нужно? Почему он не может просто делать вскрытия и проводить освидетельствования преступников, зачем все время идет дальше и роет, как беспокойный спаниель, который забыл, где спрятал кость? Он сверял рисунки ладоней двух человек, пытаясь вспомнить руки Сацука и музыкальные пальцы Швецова. И тут вспомнилось: среди напряженной тишины кабинета он услышал слова Лёни: «…Управдом – высокий, плечистый, сильный, руки как лопаты, – он бил Лизу до тех пор…»
– Руки как лопаты, – произнес он вслух, опуская на стол листы с дактилоскопическими оттисками.
– Что? – повернулся Фролов.
– Да, Соколов так говорил про Сацука… – Грених нашел стопку документов, к которым был прикреплен рисунок ладони и пальцев управдома, поднял его к свету, льющемуся из окна. – Это не рука Сацука, – недоуменно разглядывал он его дактилоскопическую карту. – У него пальцы были узловатыми. Как хорошо, что начальник угрозыска не отказался от фалангометрии. Потому что вот это вот, – он поднял другой лист, основательно потрясся им в воздухе, – не Швецов!
– Как не Швецов? – Фролов устало прикрыл веки. – Что вы такое говорите?
Грених стиснул зубы.
– Фома ты неверующий, – проворчал он, взял у Сербина лупу, линейку и принялся изучать папиллярный рисунок, пытаясь подсчитать количество линий и гребней на расстоянии одного миллиметра, попеременно брал то один, то другой лист, сверяя оба образца.
– Вот здесь, – сказал он, указывая на предположительно отпечатки управдома, – мужчина лет сорока пяти. А здесь, – Грених ткнул пальцем в другой образец, – мужчине где-то за восемьдесят! Всем известно, что расстояние между линиями расширяется с возрастом.
И тут он вспомнил, как Швецов прибыл в Институт судебной экспертизы перед самым вскрытием Сацука, – привез разрешение от Наркомздрава. Зачем было прокурору покидать свое насиженное логово и ехать в такую даль? Швецов не делал лишних движений без острой надобности. Ему нужен был морг, а точнее, труп. Пока Грених вскрывал Сацука в секционном зале, через стенку Швецов снимал отпечатки пальцев с кого-то из покойников. Кстати, там он и запачкал манжету рубашки. Грених виделся с ним и на следующий день, когда ворвался в его кабинет требовать исполнения протокола. На манжете было чернильное пятно – пятно от типографской краски, которого он в спешке не заметил.
Швецов понимал, что когда-нибудь Фролов все же наберется смелости и придет к нему с требованием снять дактилоскопическую карту, и решил позаботиться о том, чтобы заранее иметь чужие пальцы.
Грених посмотрел на присевшего у стола Сербина. План прокурора был мало осуществим без помощника в лице человека, в руках которого были все регистрационно-дактилоскопические карточки.
– Почему я вижу в этих бумагах подлог? – проговорил Константин Федорович, чеканя каждое слово и глядя в упор на маленького, серенького Сербина, который под взглядом профессора стал еще меньше.
– Откуда мне знать? – взъярился тот, на секунду вытянув шею, в голосе его прозвучал испуг.
– Признавайтесь!
– В чем мне признаваться?
– Эта рука, – Грених опять ткнул в образец отпечатка, который сличал с отпечатками, найденными на месте убийства доктора Бейлинсона и на предсмертной записке Сацука, – с длинными, гибкими пальцами – не Сацука рука, а Швецова. Он с самого начала вместо отпечатков своего подельника сунул свои, чтобы слить на него убийство доктора. На предсмертной записке он тоже оставил свой отпечаток. Записку Швецов написал за Сацука сам, аккуратно подделав не только почерк, но и манеру излагать мысли, да и грамматическими ошибками присыпал. Писать такую сложную подделку в перчатках не вышло бы, перчатки бы стесняли движения пальцев. Пытался, конечно, не сильно наследить, но не коснуться бумаги – это было бы верхом эквилибристики. Отпечаток все же остался. Надо было выдать его за отпечаток Сацука. Так что в его случае помогло бы только одно – сунуть свои отпечатки в дело Сацука, а вместо своей – руку безымянного покойника, которого он навещал у меня в институте.