– Как вас зовут, мадемуазель?
Я повел себя вежливо только потому, что она дочь Мадди. Другая на ее месте так и осталась бы за дверью.
– Лиза, месье.
– Отлично, Лиза. Называй меня Джошуа, а не месье. Чем я могу тебе помочь?
Не надо было подпускать ее так близко. Она наверняка что-то задумала.
Когда у тебя есть слабое место, ты уязвим.
Она зашагала по комнате, едва не задела рояль, но не дотронулась до него, одновременно следя за тем, чтобы не наступить на разбросанные по полу исписанные нотами листы. В конце концов схватила один из них. По взгляду, брошенному на него, я догадался, что она не умеет читать ноты. Неужели Мадди не научила ее играть на пианино? Не могу представить, чтобы она не разделила свою страсть с дочерью. В отличие от меня, у нее не было причин отказывать себе в этом. Хотя девочка была неспособна прочесть ноты, увиденное как будто растрогало ее. Она медленно подошла ко мне и протянула исписанный лист, настороженно наблюдая за мной.
– Это вы написали?
– Именно так. Я как раз сейчас пишу музыку.
– Для кого?
Она не спросила “для чего”. Ее вопрос был “для кого”. Смысл совсем другой. Я посмотрел на нее. В глубине души я понимал, что бесполезно с ней лукавить.
– Для женщины, которую люблю.
Едва заметная улыбка обозначилась на ее лице, так похожем на лицо Мадди, с той лишь разницей, что Лиза – раз ее так зовут – была прочно укоренена в реальности.
– Мама рассказала мне о вас.
Она знает. Интересно. Значит, у дочери Мадлен замашки игрока, и она захотела выяснить, с кем имеет дело. Она меня испытывала.
– И?
Ее глаза неожиданно наполнились слезами.
– Когда она слышит музыку…
Ее голос сорвался, и я окаменел. Меня укололо ужасное предчувствие.
– У нее есть привычка, – продолжила девочка, шмыгнув носом. – Она как будто дирижирует…
Мелодия. Ее рука летает, кружится, танцует.
– Почему она так делает? Я всегда задавала себе этот вопрос. А недавно меня осенило: вам это должно быть известно. Скажите мне. Для меня это важно.
Я не мог уйти от ответа на вопрос, который имел для нее такое значение. Она была дочкой Мадди, и ей тоже я не мог ни в чем отказать. И непринципиально, что жизнь ей дал другой мужчина.
– Она приглашает музыку войти в нее.
Она мне грустно улыбнулась.
– Спасибо, Джошуа.
Она устало провела рукой по своим длинным волосам и послала мне опустошенный тоской взгляд. Подошла ко мне, хотела положить ладонь мне на руку, но заколебалась, передумала и молча пошла к выходу. Она оставила меня придавленным грузом вопросов и беспокойства.
С Мадди что-то случилось, я чуял это всеми фибрами души. Происходило нечто очень и очень серьезное.
Глава двадцать четвертая
На западной стороне пляжа
– Мама, проснись… Мама?
Лизин голос был таким далеким, я пыталась сжаться в комок, чтобы справиться с холодом, от которого в последнее время не могла избавиться. Дочка натянула на меня плед.
– Просыпайся… Он тебя ждет… Джошуа тебя ждет.
Мне с трудом удалось разлепить веки, и я встретила ее светлый и грустный взгляд. Лиза погладила меня по щеке, у меня перехватило дыхание, и я вцепилась в ее руку.
– Я только что от него, мне нужно было познакомиться с ним и понять, могу ли я ему доверять… Он пишет для тебя музыку, – с улыбкой сообщила она.
Меня захлестнуло волнение. Какая же храбрая у меня дочь, если она позвонила в дверь мужчины, которого ее мать любила больше всего на свете, но который не был ее отцом. Смерть принимает любые извинения, она разрешает согласиться с тем, против чего в обычное время вы бы бурно протестовали. Расскажи я Лизе о Джошуа до того, как стало очевидным, что я вот-вот уйду, она, возможно, закричала бы, возмутилась, а я бы сочла, что она права, и не обиделась. Но поскольку я умирала, она больше не смотрела на вещи глазами девушки, отвергающей возможность любовной связи у своей матери. Да, она стала более зрелой. Теперь она рассуждала, как женщина… и ее единственным желанием было облегчить мой уход…
А еще она сообщала мне нечто прекрасное, волшебное, невообразимое. Она и представления не имела о подарке, который только что преподнесла. Джошуа сочинял музыку. Он опять сочинял ее для меня. Все эти годы он хранил меня в своем сердце, в своей душе, несмотря на то что я ему сделала. Желание присутствовать при этой сцене было сильным, хотя мне вовсе не обязательно было стоять рядом с ним, чтобы представить сосредоточенного, охваченного любовью Джошуа. Я обожала периоды его творческого возбуждения и часами наслаждалась зрелищем того, как он набрасывается на клавиатуру и исступленно заполняет листы нотной бумаги. И как, сочтя, что написанное его удовлетворяет, он молча приглашает меня к роялю, чтобы я сыграла. Сыграла для нас то, что создано им.
Лиза вытерла текущие слезы.
– Не тяни, прошу тебя.
Она меня умоляла. И была права. От часа к часу мое состояние ухудшалось.
– Позвони папе и теткам, не хочу, чтобы ты слишком долго оставалась одна, и скажи, пусть поторопятся.
Лиза помогла мне переодеться, предложила расчесать волосы, потому что у меня не было на это сил, немного накрасила. При этом я старательно избегала глядеть на свое отражение в зеркале.
– Мама, для него ты всегда будешь самой красивой. Я прочла это в его глазах, – успокоила она. – Я сейчас делаю все только для тебя. Хочу, чтобы тебе было комфортно.
Ее усилия не будут вознаграждены, никакие уловки не скроют маску, которая приклеилась к моему лицу и никогда больше не отлепится от него. Но я не мешала ей ухаживать за мной, получая удовольствие от прикосновений ее нежных пальчиков к коже и волосам, от аромата духов, которые она брызнула на мою шею.
– Я бы хотела пройти по пляжу. Дай мне то, что твои тетки приготовили на экстренный случай, мне это понадобится, чтобы продержаться.
Она без возражений выполнила мою просьбу.
Почувствовав, что достаточно окрепла, я прошла по дому, откладывая в памяти каждую деталь жилища Софи, поскольку думала, что никогда больше его не увижу. Я радовалась, что успела побывать здесь. Каждая картина былого счастья, каждый глоток воспоминаний умиротворяли меня и облегчали мой последний шаг.
Я протянула руку к Лизе.
– Проводишь меня немного? Мы ведь ни разу не прошли по пляжу вдвоем.
Она бросилась ко мне и спряталась в моих объятиях. Потом высвободилась, уступив натиску горя, и долго плакала, повторяя шепотом: “Мама, я люблю тебя, мама”. И я, тоже шепотом, говорила ей о своей бесконечной любви, о благодарности за то, что она позволила мне пойти к нему, а еще много раз подряд просила у нее прощения.
Стояла хорошая погода, зимнее солнце ярко светило и отражалось в воде. Мне повезло, оно провожало меня на главное свидание моей жизни. Мы с Лизой осторожно, ступенька за ступенькой, насколько мне позволяли малые остатки энергии, спустились по лестнице, дочка крепко сжимала мой локоть. Я питалась ее силой и насыщалась ее теплом.
И наконец мы вышли на песок.
Я заулыбалась.
Этот пляж был самым красивым из всех, на которых я бывала. А ведь с Васко я любовалась многими пляжами, и действительно один был великолепнее другого. Но никакой не мог сравниться с этим. Океан бушевал, жил по собственным законам, глубокий синий цвет встречался с сияющим и нежным изумрудно-зеленым. Ад и рай справляли в воде свадьбу. У самого берега дно резко опускалось. Когда я была маленькой и потом, с Джошуа, входя в море, я неожиданно оказывалась на серьезной глубине. Меня это забавляло, а он пугался. Ты считаешь себя в безопасности, твои ноги стоят на песке, вода достает до талии. Делаешь еще шаг – и тебя накрывает с головой. Ты погружаешься в воду и видишь только ее. Ты задерживаешь дыхание. Поднимаешь ресницы. Вслушиваешься в глухие звуки. Позволяешь волнам качать тебя. Любая, чуть более сильная уносит тебя.
Я хотела бы, чтобы мое существование остановилось именно так.
Мы шли медленно. Времени у меня оставалось мало, и все же я не торопилась. Каждая секунда была драгоценной. Лизины глаза не отрывались от моих, мои – от дома Джошуа. Мне недоставало храбрости, чтобы встретиться взглядом с дочкиной печалью. Скорее всего, я бы сразу, прямо здесь рухнула, если бы позволила себе это. Поэтому я сосредоточила внимание на восточной оконечности пляжа. Дом Джошуа нависал над берегом… Он господствовал над бухтой, океаном, стихиями. Именно в нем наша история завершилась, пусть и не реальным разрывом. Последние воспоминания об этом доме были ужасны. Но все-таки мы были в нем и очень счастливы, и безмерно влюблены. Мое воображение заполонили картинки: Джошуа на террасе. Вот он стоит над миром, как будто парит над ним, и я парю вместе с Джошуа. Я прижимаюсь к нему, мы всматриваемся в открытое море, звуки наполняют наши головы, и мы бесконечно далеки от всего остального. От того, что нас ранит.
– Мама, к нам идет Натан.
Я вынырнула из грез и улыбнулась дочке.
– Давай его подождем.
Она удивилась, но спорить не стала. Только еще сильнее обняла меня, чтобы я не шаталась. Я повернула голову к бежавшему к нам сыну Джошуа.
– Лиза, – с большой нежностью произнес он и только потом обратился ко мне. – Здравствуйте, мадам, не уверен, что вы помните меня, я…
Молодой человек сиял, и от него исходило чувство надежности. В то же время нельзя было не заметить присущую ему мягкость, которой его отец никогда не давал волю.
– Здравствуй, Натан… зови меня Мадлен.
Он отступил на шаг, разглядывая меня, потом закатил глаза к небу, обрадованный и взволнованный.
– Мадлен… Это вы… Как я сразу не догадался! Я законченный идиот! Вы же та самая папина Мадди! Когда он изредка спит, он говорит о вас во сне.
Если бы я могла, я бы покраснела.
– Я как раз иду к нему.
Его лицо просияло еще больше, если такое возможно – Натан явно был безумно счастлив. Косвенно я и его заставлю страдать. Зато он, возможно, лучше поймет своего отца в том будущем, частью которого я уже не буду.