— Какой чудесный вечер, — мечтательно вздохнула жена полицейского.
— Чудесный вечер, — подтвердила трафикантка.
— Да, вот мы и дождались прекрасной погоды, — томно произнес чиновник.
— А над нами опрокинулся небосвод, — сказал учитель Шолтыс скорбным голосом. — И око Божье взирает на нас… Прямо голова кругом идет, когда смотришь в головокружительные бездны небесные…
Все умолкли.
Пан учитель продолжал: — Когда подумаешь, что лучу света для того, чтобы преодолеть расстояние от созвездия Сириуса до нас, нужны сотни тысяч лет, трепет охватывает от сознания своей ничтожности.
Полицейский задумался. «Мне принадлежит земельный участок размером в сто семьдесят пять саженей. Значит ли это, что часть неба размером в сто семьдесят пять саженей над моими владениями тоже принадлежит мне?» Но он тут же отбросил эту мысль, рассудив, что от неба никакой пользы не будет.
— Вы сказали, пан учитель, — заговорил он, — что человека охватывает трепет от сознания своей ничтожности. Да… Но это как посмотреть. Кто-то ничтожен, а кто-то и нет. Я тоже был ничтожным.
Как вспомню о своих юных годах… Отец каменщик, детей полна горница. Меня отдали в ученье к резчику — никчемное ремесло, никакого от него проку. Я не мог найти работу и хватался за что попало. Работал на землечерпалке и нанимался в артели. Так и перебивался кое-как. Ну, а потом приспело время идти в армию. В армии я хорошо все схватывал, держал себя исправно, а потому и по службе продвигался. Отслужил без единого взыскания и без единой помарки в кондуите. Выдали мне бумагу, благодаря ей я и получил место в полиции.
Глава четырнадцатая
— Звезда упала, — мечтательно прошептала жена полицейского.
— Надо загадать желание, — сказала пани Сырова.
— Это всего навсего примета, — назидательно произнес пан учитель, — а ведь по сути это гибель одного из отдаленных миров…
— Когда я еще только начинал в полиции, — продолжил свой рассказ полицейский, — мне хотелось отличиться, поймать убийцу. Знаете, молодые люди всегда усердствуют. И однажды произошел такой случай. Стою я на своем посту и смотрю в оба. Подбегает какой-то мужчина, перепуган до смерти. «У трех маленьких трубочистов», говорит, человека убили.
Со всех ног бегу следом за ним. Сами понимаете, это было как раз то, что мне надо. Влетаю в трактир. За столом сидит компания господ. Завидели меня и давай гоготать. — Где убитый? — спрашиваю. А они заливаются. Один, говорят, уже мертвецки пьян. Вижу, что меня разыграли. Но обижаться я не мог, потому как они меня накормили и напоили, да так, что я не мог…
Полицейский полез в карман жилета, вытащил окурок и закурил.
Выпустив клуб дыма, он вновь погрузился в воспоминания.
— Чего только не случалось во время дежурства. Раз как-то патрулирую я на Малой Стране, комиссариат прикрепил меня к этому району. Подходит ко мне пан Бем, он тогда арендовал винный ресторан «Под ключом». У меня, говорит, сидит человек, думаю, это Сладечек. Прошу вас, заберите его, я не хочу с ним связываться. Претензий к нему у меня нет, пусть только уберется из моего заведения…
В те времена Сладечек был знаменитым вором, его коньком была кража зимних пальто. Я говорю ресторатору: «Моментик». Он мне: «Только, пожалуйста, без эксцессов. Репутация моего заведения должна быть безупречной. Мои посетители сплошь уважаемые люди, чиновники из магистрата. Им трудно будет примириться с тем, что ко мне заходит Сладечек». «Я говорю: „Не извольте беспокоиться“».
Вхожу в зал. Хозяин наливает мне бокал вина. Я приглядываюсь и вроде как не гляжу. Разрази меня гром, если это не Сладечек! Я дождался, пока он вышел в коридор. Там я подошел к нему и говорю: «Вы Сладечек!»
«Какой Сладечек? Не знаю никакого Сладечека».
«Ладно. Пройдемте со мной».
Я надел на него наручники, потому как знал, на что Сладечек способен.
Дорогой он мне говорит: «Вы единственный, кто доставит меня в участок. До сих пор ни один фараон со Сладечеком не совладал…»
Пан комиссар, который его допрашивал, задал ему вопрос: «Признайся, Сладечек, сколько в своей жизни ты стибрил зимних пальто?» «Думаю, поболе трех тысяч», ответил Сладечек гордо. Он умер потом в Картезианской тюрьме от чахотки.
— Да… — вздохнул полицейский, — чего только не бывало в моей жизни. Да и в полиции поначалу было не сладко. Полегчало, когда начальство приметило, что физической силы мне не занимать. Тогда в полиции как раз организовывали спортивный клуб. Я вступил в него и получил множество призов на соревнованиях по тяжелой атлетике. Потом я это бросил. Понял: тут мне ничего не светит. Я состязаюсь, а другие за это получают похвалы и поощрения. Нет, голубчики, так дело не пойдет. Все тренировки, да тренировки… ну вас к лешему! Но кое-какая польза от этого все же была. Меня перевели на телеграф. А это, само собой, служба полегче и поспокойнее, чем ловить воров да разгонять демонстрантов.
Я всегда стремился к тому, чтобы не топтаться на месте, а как-то продвигаться. Говорят, фараон… Да, фараон. А вот пусть теперь поглядят, чего я достиг. Я и с господами могу разговаривать на равных. Потому как я — домовладелец.
Он поднялся и, широко расставив ноги, окинул своих жильцов начальственным взглядом. Он прикидывал, что бы ему еще такое сказать, дабы утвердить свой престиж.
Потом он произнес: — Было время, когда я мог за один присест выпить двадцать пять кружек пива.
— Да ну? — поразился трафикант, — двадцать пять кружек! Вот это да!
— Теперь, конечно, уже не то… Нужна экономия, приходится отказывать себе….
— А-а-а, — зевнул чиновник. — В сон клонит. Подошло мое время.
— Поговорили, теперь пора и на боковую, — сказала пани Сырова.
Собеседники разошлись. Остались лишь трафикант и полицейский.
— Пан домовладелец, — вкрадчиво произнес трафикант, — не зайдете ли к нам? Перекинемся в картишки… Жена заварит чаю с ромом…
Полицейский с минуту колебался. Затем сказал: — Я бы перекинулся. Да вот только давненько не держал в руках карты. Не знаю, получится ли.
— Ну что вы! — с жаром принялся уговаривать его трафикант, — как-никак старый вояка. В очко по шестачку…
— Так и быть, — решился полицейский. — Схожу за зятем и приведу его тоже. Сыграем. Отчего не сыграть?
Полицейский отправился за худосочным шурином, который как раз собирался ложиться спать. Полицейский приказным тоном потребовал, чтобы тот одевался и шел играть в карты. Худосочный в глубине души возмутился, он не был любителем картежных игр и боялся проиграть. Он взглядом попросил жену о помощи.
Но жена сказала: — Ступай, Алоиз… с ним надо по-хорошему. Авось, смилуется и заплатит тебе то, что удержал при расчете.
Вздыхая и проклиная в душе все на свете, шурин поплелся вслед за полицейским. По дороге они встретили лавочника, который запирал ворота.
— А вот, — сказал полицейский, — и четвертый… Пан Мейстршик. Вы оставляете все дела и идете скинуться в картишки. Будем играть всего-то по шестачку. Это все равно, что играть на интерес…
Лавочник подумал: — Видали таких? Ни с того, ни с сего — иди играть в карты. Будто у меня других дел нет. Ведь я обещал жене починить сегодня полочку. Когда я теперь это сделаю? Да провались ты пропадом, фараон — медный лоб!
Но потом он вспомнил, что когда-то полицейский на него составил протокол о том, что он продавал товар в воскресенье с заднего входа. Лавочник почесал затылок и сказал про себя: «Нельзя ему перечить. Иначе эта дрянь станет на мне ездить. Вспомнит о том случае и начнет меня штрафовать. Сейчас фараонам дали такое право».
Вслух он сказал — Ну что ж… Только сбегаю за трубкой и мигом обратно.
Пани трафикантша стояла у плиты и мрачно взирала на гостей, которые курили трубки и смачно сплевывали на пол. «Уборки-то будет, Боже мой!» роптала она про себя. «Спать охота, глаза так и слипаются, едва на ногах держусь. И чего только этот мой выдумал? И ведь они ни за что не уберутся отсюда, хоть ты лопни».
Полицейский был в приподнятом настроении, поскольку выигрывал. Он тасовал и сдавал карты, проявляя сноровку завзятого игрока. Когда он крыл, то так прихлопывал их кулаком на столе, что весь дом сотрясался. А когда он вскричал: «Мне снимать!», то Алина отозвалась на дворе яростным лаем, решив, что в доме началась потасовка.
Когда забрезжило туманное утро, полицейский отправился домой с выигранными шестьюдесятью кронами в кармане.
— Ты что-нибудь выиграл? — спросил он у шурина.
Худосочный мужик меланхолически зашмыгал носом.
— Какое там, — ответил он, икнув, — оставил больше двадцати крон. Проклятая житуха…
— Потому что ты вислоухий осел, — накинулся на него полицейский, — разве можно тебе давать деньги! Оттого я тогда и заплатил тебе меньше, потому как знаю, что у тебя в руках ничего не удержится. И никаких денег в долг на мастерскую ты от меня не дождешься. А не то плакали мои денежки.
Он повернулся и зашагал домой.
Перед глазами у него мелькала дама, размахивающая двумя мечами. Амурчик на десятке червей пронзал стрелой сердце, пригвождая его к колу, увенчанному листьями. Из шляпы какого-то юнца, держащего в руке дымящуюся трубку, вырастала семерка пик. Зеленый валет играл на флейте. Трефовый туз с голубыми ушами держал в когтях два щита и широко разевал пасть. Полицейский провел рукой по лбу, чтобы отогнать видение бубнового короля с отвисающими вниз усами, которое постоянно возникало в его распаленном мозгу, поскольку бубны были его счастливой мастью.
Сердце у него сладко стучало, и он говорил себе:
«Вот как я обштопал этого трафиканта. Выиграл шестьдесят крон. Целых шестьдесят крон… На эти деньги можно купить рубаху.
Шестьдесят крон — это десять кило сахару.
За шестьдесят крон я получу почти два кило кофе.
За шестьдесят крон можно поставить на сапоги новые подметки.