Михелуп берет тетрадь, в которой цифрами обозначена биография машины. Столбец достиг головокружительной высоты. Здесь и суммы, запечатлевшие насмешки и позор, за которые бухгалтер не получил никакого вознаграждения, никаких удовольствий. Плата цыганке за дурацкое пророчество. Штраф за нарушение уличных правил. Чаевые всяким паразитам. Неслыханные счета трактирщика за прожорливых шофера и бабушку. Как много расходов, как много страданий, и так мало радостей и удовольствий! Баланс пассивный. Мотоцикл — это железная корова, ненасытное, лакающее все подряд создание.
Бухгалтер испытывает искушение во что бы то ни стало избавиться от паразита. Вывезти его подальше за город и бросить. Сбежать от него! Изгнать прожорливого крикуна! Может, возьмут его добрые люди и напоят бензином. Может, он отблагодарит своих новых хозяев особой симпатией. Только бы избавиться от этого чужака, от этого узурпатора, постоянно требующего кровавой дани!
Но после кратких раздумий Михелуп отвергает эту идею. Все равно мотоцикл снова к нему вернется. Как паршивый пес, которого в мешке унесли подальше от дома, вновь находит своего хозяина. Мотоцикл с ним неразлучен. Видно, он пригрел на груди яйцо черной курицы, из которой вылупилась ненасытная птица. Впрочем, кто добровольно откажется от собственности? Пока человек жив, он держится за свое имущество. Вещь срастается с владельцем, образуя с ним единое целое. Они связаны цепью огромных расходов.
А хуже всего то, что эта зловредная машина постепенно вытесняет из квартиры предметы спокойные, не стоящие бухгалтеру лишних затрат, вещи, симпатизирующие и преданные своему хозяину, приобретенные с выгодой и скидками, доселе тихо пребывавшие на своем месте и создававшие картину прошлого. Чтобы предотвратить полный крах, Михелуп постепенно продает вещи, с которыми его связывают воспоминания. Отнес антиквару чайный прибор, подарок шахматистов. Отдал ковер «шираз» в руки торговца, который прикасался к нему грубыми пальцами, безжалостно переворачивая со стороны на сторону. Этого живоглота не трогали чужие воспоминания, связанные с вещью. Он обращался с ней, как будто перед ним всего лишь товар; хаял его качество и пустился во все тяжкие, пытаясь добиться наибольших выгод.
— Если не хотите продавать, никто вас не неволит, — цинично объявил он, — я за это добро не держусь. У меня таких полная лавка. Никто на него и не взглянет. Чего вы хотите, уважаемый? Это старая ветошь. Нынче старье никого не интересует. Каждый жаждет новенького. В последний раз вас спрашиваю: отдаете или нет? Коли не хотите, так и не задерживайте, идите себе с богом…
В конце концов Михелуп отступил и продал любимую вещь за мизерную цену торговцу, который бесчувственно швырнул ее куда-то в угол. Так, продавая предмет за предметом, избавляется он от прошлого, скоро в его пустой квартире шаги будут звучать гулко, как в туннеле. При мысли об этом бухгалтер морщит лоб, его сердце сжимается от печали. Пустеет дом, пустеет жизнь. Но он все еще должен ездить на прогулки, не имеет права посидеть дома…
Через стенку, в гостиной, учащийся Гарри Пох готовит со своим подопечным уроки. Маня вырезает из цветной бумаги куколок, напевая:
Мой миленок непокорный
про любовь все знает сам,
да не ведает, что скоро
я ему согласье дам.
Михелуп, вынужденный прервать печальные думы, обрушился на девочку:
— Что ты бездельничаешь? Тебе нечего учить?
— Я все выучила, — ответила Маня и продолжала петь:
Милый друг, настанет срок,
ты душой его почуешь…
— Прекрати пение, — приказал отец, — отправляйся в соседнюю комнату и послушай, что они учат. Это пойдет тебе на пользу.
…зайдешь с милой в уголок,
прямо в губки поцелуешь…
Она прервала пение и возразила:
— Все равно они не занимаются. Болтают всякие глупости.
Кто любит — не должен бояться,
от счастья нельзя отказаться.
— Тихо! Прекратишь ты наконец это идиотское пение? — закричал отец. — Что ты сказала? Не занимаются? Что же они делают? О чем говорят?
— Да… сама не знаю. Раз я с ними сидела, а они меня прогнали…
— Так, — промолвил бухгалтер. — Хорошенькие вещи я слышу. Я плачу добытые кровью и потом денежки, а они не занимаются…
Он встал и на цыпочках подошел к двери гостиной. Прислонил ухо к замочной скважине. Слышал слова, обрывки фраз, но смысла их понять не мог.
— Набрав великолепную скорость, машина фон Штука на одиннадцатом этапе сохранила разрыв.
— …На четвертое место вырвался Нуволари, показавший рекордное время…
— …фон Штук, бывший король гор, стал королем автогонок имени президента Масарика…
— … Варци ехал в довольно хорошем темпе…
— …Карачиола бился как лев…
«Что это? — изумился бухгалтер и чуть-чуть приоткрыл дверь. Он увидел своего сына и учащегося Поха, обоих — с раскрасневшимися лицами. Стоя один против другого, они быстро жестикулируют, и глаза у них горят. Учитель Пох спрашивает ученика:
— Кто улучшил рекорд, поставленный в 1931 году Широном, и насколько?
Ученик отвечал:
— Рекорд, поставленный в 1931 году Широном, на 29,7 секунды улучшил Ганс фон Штук со временем 13 минут 51,1 секунды.
— Правильно, — похвалил учитель, — а кто поставил новый рекорд во втором заезде для машин тяжелого класса?
— Пожалуйста: Фаджиоли, — отвечает ученик, — время — 13:39,5.
— И за это я плачу! — бормочет бухгалтер.
— Тацио Нуволари! Ганс фон Штук! Широн! Варци! Фаджиоли! — Имена гонщиков выкрикиваются с таким энтузиазмом, с каким набожный человек взывает к святым и особо почитаемым божествам. Бухгалтер присутствовал при поклонении идолам, служении современным божкам. Текст этого Евангелия распространяют корыстные газетчики, радио, киножурналы, изображающие героев различных рекордов с лавровыми венками на шее; это божество прошамкает с экрана несколько английских слов — послание новой веры и воссияет в небе всего на несколько мгновений, потому что вскоре будет повержено новым, в чем-нибудь его превзошедшим.
— Я, — мечтательно произносит учащийся Гарри Пох, — я буду как Варци. Красная машина, синий спортивный костюм, белый шлем и сигарета во рту. Это мой тип.
— А я, — подхватывает ученик, — буду Ганс фон Штук, выносливый работяга, непреклонно добивающийся успеха…
— Мой портрет будет помещен в газете, — кричит Гарри Пох, — я буду получать уйму монет, а девушки будут бросать мне цветы. Провалюсь на экзаменах — и наплевать. Брошу ученье, стану гонщиком.
— Я тоже провалюсь! И пускай! — вторит ученик. — Буду гонщиком и прославлюсь на всю страну!
Михелуп резко распахнул дверь и влетел в гостиную. Учитель и ученик застыли. Очкастый гимназист только моргал. Бухгалтер насладился их растерянностью, потом проговорил:
— Ай-ай-ай! Так-то вы занимаетесь! И я это терплю! Очень мило…
— Мы, папочка, — пробормотал очкастый гимназист, — мы уже повторили все предметы и теперь разговариваем…
— Ах, вот как… разговариваете… — ядовито подхватил Михелуп, — хорошо же вы разговариваете! Теперь я понимаю, почему тебе не дается ученье. Ясное дело, раз у тебя такой учитель, который, вместо того, чтобы учить прилежанию, еще толкает тебя на безобразия…
Учащийся Гарри Пох закурил сигарету и сунул руки в карманы.
Набрав в легкие побольше воздуха, бухгалтер заорал:
— Вот! Вон из моего дома!
Учащийся Гарри Пох выдыхнул дым, брезгливо передернул плечами и процедил сквозь зубы:
— Ежели вы думаете, что я заплачу, так ошибаетесь. Я только рад. И так чуть не сдох у вас со скуки.
Протянув вперед руку, Михелуп повторил:
— Вон!
Гарри Пох взял шапку, бросил:
— Я пошел.
И исчез. После его ухода отец пригрозил сыну:
— А с тобой мы еще поговорим, балбес несчастный!
И в тот же день поместил в газете новое объявление, что ищет шофера.
Михелуп пообедал и собирался прилечь на диван баронессы Аспас, когда пришла прислуга с сообщением, что бабушка не встает с постели и не притронулась к еде.
Обеспокоившись, бухгалтер встал. Невозможно было постичь, как это старуха, всегда отличавшаяся прекрасным аппетитом, вдруг ни с того, ни с сего отказывается от пищи. Не сердится ли на что-нибудь, — пытался вспомнить он, но память ничего ему не подсказывала. В задумчивости бухгалтер спустился на первый этаж.
Бабушка лежала в постели, непривычно розовая, руки ее беспокойно перебирали бахрому одеяла. Черные брови быстро двигались, она смотрела в потолок и что-то бормотала.
— Что с вами, бабуля? — спросил бухгалтер. — Почему вы ничего не ели?
Она взглянула на говорящего, но, казалось, не узнала его.
— Есть необходимо, бабушка, — уговаривал ее Михелуп, — не будете есть — ослабеете. Вы заставляете нас волноваться. Хоть несколько ложечек супу… Руженка сварила вкусный суп, вы меня слышите, бабушка? С печенкой, вы такой любите…
Но бабушка не слышит, все перебирает бахрому, и ее пересохшие губы что-то шепчут. Вдруг, повернувшись к бухгалтеру, она сообщила ему с судорожной веселостью:
— Наконец-то мы дождались. Пришло письмо из Линца.
— Какое письмо, бабушка? — удрученно спросил бухгалтер.
— Пришел экипаж, из него вышла Ленорка и привезла детей. Подойдите ближе, дети, я хочу на вас взглянуть. Как вы выросли! Закройте глаза и откройте рот. Я припрятала для вас конфетки. Их привез Оскар…
— Боже мой, — испугался Михелуп. — Она больна…
— Бабушка! — закричал он. — Бабушка, вы меня слышите? Что с вами? Что у вас болит? Вы не должны хворать…
Старуха продолжала выкрикивать:
— Дети, давайте играть. Кто хочет со мной играть? — Хлопала в ладоши и тоненьким голоском пела: — Fuchs, du hast die Gans gestohlen, gib sie wiederher».[38]