тты, отмечал логичность ее мышления, умение отстаивать свое мнение, что «и у мужчин-то встречается не часто».
Академические успехи обеих сестер были столь очевидны, что, когда полгода истекли, чета Эгер предложила англичанкам остаться еще на полгода, но теперь уже в качестве преподавателей, Шарлотте прочили место учительницы английского языка за 16 фунтов в год, Эмили — музыки.
Возвратиться в Англию, в любом случае, пришлось: неожиданно умирает тетушка Брэнуэлл. После похорон сестры в Ховорте задерживаются, в Брюсселе они обрели столь необходимые профессиональные навыки, что грех ими не воспользоваться: Шарлотта начинает давать уроки французского, Эмили учит детей играть на пианино. А также увлеченно пишет стихи из Гондолского цикла (на что не хватало ни времени, ни вдохновения в Брюсселе), вместе с Табби Акройд, преданной, многолетней служанкой, ведет хозяйство, ездит на концерты, в Ховортском хоровом обществе слушает Гайдна, Генделя, ходит на лекции — научные (медицинская ботаника), политические (чартизм).
Эгеры меж тем ждут сестер обратно, мсье Эгер искренне сожалеет, что Шарлотта и Эмили в Брюссель не торопятся.
«Поверьте, сэр, — пишет он Патрику Бронте, — мы руководствуемся отнюдь не личной заинтересованностью, а привязанностью. Мы искренне желаем благополучия Вашим дочерям, относимся к ним как к членам нашей собственной семьи, их способности, энергия, исключительная работоспособность — единственная причина, которая вынуждает нас вызвать Ваше неудовольствие».
Никакого неудовольствия высокопарное, сверхвежливое письмо Эгера у Патрика Бронте не вызвало. Напротив, пастор был только рад, что дочери вновь едут в тихую, благополучную Бельгию: в Англии неспокойно, чартистские бунты вспыхивают по всей стране, в том числе и в Ховорте.
Но в конце января следующего 1843 года в Бельгию отправилась только «мадемуазель Шарлотт». Эмили, несмотря на свои безусловные успехи и лестное предложение Эгеров, возвращаться в пансион раздумала. No place like home19 — это хорошо известное английское выражение — формула жизни Эмили Бронте.
12
Была ли связь Эгера и Шарлотты всего лишь интеллектуальной, или же их связывали отношения более близкие? Мнения биографов, для которых этот мотив в жизни Шарлотты Бронте едва ли не самый важный, расходятся. Основываются рассуждения об этой близости исключительно на письмах Шарлотты Эгеру после ее возвращения в Англию — письма Эгера к Шарлотте не сохранились, очень может быть, их не было вовсе. Что лишь добавляет масла в огонь, придает этим отношениям (если они вообще имели место) оттенок таинственности, драматизма, дает повод для пересудов и самых смелых внелитературных гипотез.
О чем можно судить наверняка? Вклад Эгера в становление, интеллектуальное и психологическое, отрешенной, неуверенной в себе, очень способной и болезненно восприимчивой молодой англичанки, по всей видимости, и в самом деле был очень значителен — особенно во время ее вторичного пребывания в Брюсселе, когда она, в отсутствие Эмили, была полностью предоставлена самой себе. И когда, как в свое время в Роу-Хэд, невзлюбила своих учениц, да и атмосферу пансиона в целом.
«Народ здесь некудышный, — с нескрываемым раздражением пишет она в мае 1843 года брату, — из сотни воспитанниц наберется от силы одна-две, которые хоть чего-то стоят… И я не привередничаю, они не могут похвастаться ни умом, ни воспитанием, ни добронравием, ни чувствительностью — решительно ничем. Ненависти они у меня не вызывают — столь сильных чувств они не заслуживают».
Во второй приезд изменилось, и существенно, ее отношение к мадам Эгер: чем тесней Шарлотта сходится с мсье Эгером, чем больше проводит с ним времени, тем меньше нравится ей его супруга. Вот и директриса недовольна, что учительница английского языка откровенно пренебрегает обществом других наставниц, держится особняком, в этом она видит вызов себе и своему заведению. Шарлотту же раздражает, что ее кумир смотрит жене в рот, не перечит ей, неукоснительно следует ее советам и пожеланиям.
«Мсье Эгер на удивление покладист, слушает мадам во всем, — пишет она в сентябре того же 1843 года Эмили. — Я не удивлюсь, если выяснится, что и он тоже неодобрительно относится к моей замкнутости. Он уже прочел мне короткую лекцию о пользе bienveillance20 и, убедившись, что лучше я не становлюсь, махнул на меня рукой. Так что теперь я живу жизнью Робинзона Крузо — существование веду совершенно одинокое, обособленное».
Шарлотта сама себе противоречит: с одной стороны, она не желает общаться с коллегами, их сторонится, с другой, обижается, что мадам Эгер не уделяет ей внимания, ее игнорирует.
«Когда все отправились на праздник, — жалуется Шарлотта Эллен Насси, — она, хоть и знает, что я осталась совсем одна, в мою сторону даже не посмотрит».
Мадам Эгер и не думает ревновать Шарлотту к мужу, ей, женщине решительной, без комплексов, такое и в голову не придет; да и до ревности ли ей: пансион, несколько десятков учащихся да еще шестеро собственных детей. Более того, в присутствии других учителей она всячески Шарлотту расхваливает, ставит в пример ее эрудицию и добросовестность. Шарлотте кажется это чистейшим лицемерием и вызывает у нее еще большее раздражение, еще большее желание поскорей вернуться домой.
«Мадам Эгер вежлива, благорасположена, обходительна, но я ей больше не верю», — пишет она Эллен Насси и на следующий день записывает в дневнике: «Брюссель. Суббота. Утро 14 октября 1843 года. Первый урок. Мерзну, камина здесь нет. Как же хочется домой к папе, Брэнуэллу, Эмили, Энн и Табби. Устала я жить среди иностранцев, какая же это безотрадная жизнь — во всем доме есть лишь один человек, который заслуживает хорошего к себе отношения. Есть и еще один, на вид этот человек — сладенький-пресладенький леденец, а на самом деле — подкрашенный кусок мела».
Решение принято, «человек, заслуживающий хорошего к себе отношения», заранее поставлен в известность, «подкрашенный кусок мела» — естественно, тоже. И в воскресенье 31 декабря 1843 года, пробыв в пансионе «Эгер» в общей сложности без малого два года, Шарлотта с дипломом в кармане и с разбитым сердцем (мсье Эгер не стал ее отговаривать) пускается в обратный путь: Брюссель — Остенде — Лондон — Лидс — Ховорт. Про разбитое сердце Элизабет Гаскелл в своей биографии ни слова: в Ховорт, если верить автору «Жизни Шарлотты Бронте», Шарлотта возвращается из-за неважного состояния здоровья отца, с каждым днем он видит все хуже; из-за забот по дому, из-за тревоги за брата, сестер — такова официальная версия.
И не успевает приехать, как радость от возвращения домой сменяется тоской. Шарлотта — в который раз — впадает в глубокую депрессию, она, как и ее героиня Джейн Эйр, «очнулась от дивных грез и убедилась в их лживости и тщете», «вырвать из своей души ростки любви» она не в состоянии, ее жизнь «лишена красок», а будущее «сулит унылую безрадостность».
«Мне иной раз начинает казаться, — признается она Эллен Насси вскоре после приезда, — что все мои идеи и чувства, за вычетом некоторых привязанностей (мы понимаем, о ком речь), в корне переменились: былого энтузиазма как не бывало, у меня стало гораздо меньше иллюзий. Сейчас мне необходимо активное усилие, цель в жизни. Ховорт кажется мне теперь таким заброшенным, далеким от мира; я больше не ощущаю себя молодой, мне скоро двадцать восемь, и, думаю, мне следует бросить вызов суровой реальности этого мира, как это делают другие…»
«Активным усилием», «вызовом суровой реальности» стало возрождение позапрошлогоднего проекта — открытие собственной школы, тем более что теперь у Шарлотты есть иностранный диплом о преподавании в пансионе «Эгер». Школы на дому, прямо в пасторате, что, естественно, обойдется семье гораздо дешевле. Патрик Бронте идею поддерживает, сестры преисполнены энтузиазма, Энн рвется обратно домой, Торп-Грин ей надоел, одно из стихотворений, которое она пишет в это время, так и называется «Домой» и кончается недвусмысленно: «Oh, give me back my HOME!»21 В другом, написанном примерно в это же время, есть такие, созвучные строки:
To our beloved land I’ll flee,
Our land of thought and soul…22
В этом сестры Бронте единодушны, с радостью под этими словами бы подписались — впрочем, под «beloved land» можно ведь понимать не дом приходского священника, а воображаемый Гондал, «любимую землю» Эмили и Энн. Эмили идея собственной школы тоже пришлась по душе — ей лишь бы из дома не уезжать; «Гондолских стихотворений» уже набралась целая тетрадь; преподавать в домашней школе Эмили не хочет, будет «организовывать учебный процесс». Места для учениц хватает: Энн и Брэнуэлл пока отсутствуют, и их комнаты свободны. Объявление написано и помещено в местную газету:
Учебное заведение мисс Бронте
Проживание и обучение юных леди
Наличие мест ограничено
Дом приходского священника
Ховорт (вблизи Бедфорда)
В число предметов входят:
письмо
арифметика
история
грамматика
география
вышивание
А также:
французский
немецкий
латынь
музыка
рисование.
Стоимость обучения — 35 фунтов в год
Пользование фортепиано — 5 шиллингов за три месяца
Стирка — 15 шиллингов за три месяца
Каждая юная леди обеспечивается простыней (одна), наволочками (две), полотенцем (четыре), десертной и чайной ложкой.
Все внушает оптимизм. Все, кроме одного: желающих учиться в «Учебном заведении мисс Бронте» не нашлось. Эмили не расстроена вовсе: она, как всегда, погружена в себя, увлечена своими стихами, Гондалом, домашним хозяйством, собаками, школа на дому в ее жизни мало что изменила бы.
«…Школы не получилось, — записывает она в дневнике в январе 1845 года. — И слава Богу, мне она совершенно не нужна, да и никому из нас тоже. Денег нам хватает, мы все здоровы — вот только у папы плохо с глазами, и у Брэнуэлла дела не ладятся, но мы надеемся, со временем и у них дела тоже пойдут на лад… И собой я довольна, полна энергии, не ленюсь, как раньше, научилась мириться с настоящим и в будущее смотрю без прежнего беспокойства, всего ведь себе все равно не пожелаешь…»