«Что мне делать, не знаю: я слишком крепок, чтобы умереть, и слишком несчастен, чтобы жить, — пишет Брэнуэлл Лейленду в июне того же года. — Рассудок мой видит перед собой лишь самое безотрадное будущее, вступать в которое мне хочется ничуть не больше, чем мученику, поднимающемуся на костер».
В это время Брэнуэллу, и в самом деле близкому к самоубийству, было не до стихов — чужих по крайней мере. И он вряд ли обратил внимание на то, что 7 мая в Лондоне в небольшом издательстве «Эйлотт и Джонс» вышел скромным тиражом тоненький, неприметный сборник стихов трех братьев Белл — Каррера, Эллиса и Актона.
14
Брэнуэлл Бронте нарушил шестую заповедь: не прелюбодействуй. Шарлотта — седьмую: не укради. Украсть не украла, но не удержалась и заглянула в поэтическую тетрадь Эмили, что было равносильно воровству: Гондал и Ангрия жили каждый своей самостоятельной, независимой жизнью, и «ангрийцам», Шарлотте и Брэнуэллу, читать «гондалцев», Эмили и Энн, было строжайше запрещено: у вас свои стихи и проза, у нас — свои.
Спустя несколько лет в своих «Биографических заметках» Шарлотта вспоминает, как было дело:
«Как-то раз, осенью 1845 года, мне по чистой случайности (?!) попала в руки тетрадь со стихами, написанными почерком Эмили. Я, конечно, ничуть не удивилась, так как знала, что Эмили может писать — и пишет — стихи. Я пробежала стихи глазами и была потрясена. Сомнений не оставалось: то были не обычные поэтические излияния, совсем не те стихотворения, что имеют обыкновение писать женщины. Мне они показались немногословными, изысканными, сильными и искренними. Я ощутила в них какую-то особую музыку — необузданную, печальную и возвышенную.
Моя сестра Эмили необщительна, она не из тех, кто позволяет даже самым близким и дорогим людям безнаказанно заглядывать в тайники ее мыслей и чувств, и у меня ушел не один час, чтобы примирить ее с моим нежданным открытием, и не один день, чтобы уговорить ее, что такие стихи достойны публикации».
Что же касается Энн, то она, человек миролюбивый, покладистый, сама продемонстрировала старшей сестре свои поэтические опыты — раз стихи Эмили Шарлотте понравились, то, может быть, понравится и то, что сочиняет она. Этот «жест доброй воли» несколько примирил Эмили с «грубым вторжением» в ее частную жизнь, и Шарлотта — сама она перестала писать стихи давно, после Бельгии не написала ни строчки, — уговорила сестер выпустить совместный поэтический сборник.
Было решено прежде всего скрыть свои настоящие имена под псевдонимами, причем мужскими: к женской поэзии критика тогда относилась предосудительно. Три сестры превратились в трех братьев Белл; эту фамилию они, возможно, позаимствовали у викария ховортской церкви Артура Белла Николза. Шарлотта стала Каррером: Фрэнсис Ричардсон Каррер был известным в округе благотворителем. Эмили — Эллисом; Эллисы были крупными йоркширскими промышленниками, чьи фабрики находились в нескольких милях от Ховорта. Энн же стала Актоном; Актоны, знакомые Робинсонов, не раз бывали в Торп-Грине.
Не один месяц ушел у сестер на то, чтобы выбрать для сборника достойные стихи. В результате, вклад Шарлотты составил девятнадцать стихотворений, из которых большая часть была написана без малого десять лет назад, в основном — в Роу-Хэде, и имела самое непосредственное отношение к хроникам Ангрии. О своих стихах Шарлотта была не слишком высокого мнения — во всяком случае, когда перед публикацией еще раз их после большого перерыва перечитала.
«Мои стихи в этом сборнике мне не нравятся, — призналась она Элизабет Гаскелл спустя пять лет, в сентябре 1850 года. — Это главным образом юношеские сочинения — неугомонные излияния бурных чувств и тревожного ума. В те дни море слишком часто бывало у меня „бурным” и „беспокойным”, водоросли и песок „мятущимися”. Эпитеты или банальные, или искусственные».
Стихи Эмили и Энн, напротив, были совсем свежими, младшие сестры отобрали в сборник по двадцати одному стихотворению; почти все они были написаны за последние два-три года. Со стихами Эмили Шарлотте пришлось повозиться: поэтических тетрадей у сестры было много, да и почерк у нее был неудобочитаемый, переписать их набело она не успела. Почти все стихи младших сестер так или иначе были связаны с Гондалской сагой.
Когда стихи были отобраны и переписаны, настало время озаботиться поисками издателя, и эту непростую задачу Шарлотта — куда только девалась ее апатия? — тоже взяла на себя. Она обратилась сначала в «Блэквудз мэгазин» (как всегда, без толку), а потом в «Эдинбргский журнал Чемберса» — Чемберс и рекомендовал ей небольшое лондонское издательство «Эйлотт и Джонс».
Переговоры были успешными и недолгими: Эйлотт и Джонс готовы издать сборник стихов братьев Белл, но только за их счет. Шарлотта интересуется, в какую сумму обойдется тираж от 200 до 250 экземпляров, Эйлотт и Джонс назначают цену, и 3 марта 1846 года Шарлотта посылает в Лондон 31 фунт 10 шиллингов; работая гувернанткой, она столько и за год не получала. В пасторате о поэтическом сборнике и братьях Белл не знает никто, Брэнуэлл в том числе.
«Мы не могли рассказать ему о наших планах из страха, что он будет мучиться угрызениями совести оттого, что понапрасну разбазаривает время и свой талант», — напишет Шарлотта спустя два года Уильяму Смиту Уильямсу.
Когда в мае 1846 года в Ховорт пришли первые три экземпляра «Стихотворений» Каррера, Эллиса и Актона Беллов, сестры (они же братья) испытали смешанные чувства. Стихи вышли, это главное. Вместе с тем книжечка оказалась еще тоньше, чем они думали, всего 165 страниц, бумага — весьма посредственная, хватало и опечаток, и что особенно обидно, в оглавлении. Шарлотта просит издателей как можно скорей разослать экземпляры в периодические издания, в том числе и в «Блэквудз».
«Мне бы казалось, — пишет она Эйлотту и Джонсу, — что успех книги больше зависит от рецензий в газетах и журналах, чем от рекламы».
Отозваться на сборник никому не известных поэтов критики не торопились, ждать рецензий пришлось больше двух месяцев. 4 июля вышли сразу две, и обе анонимные. И обе, напечатанные в «Критике» и в «Атенеуме», пестрили вопросительными знаками. Кто такие Каррер, Эллис и Актон Белл? Они сами составили этот сборник, или же их стихи собрал под одной обложкой издатель? Это англичане или американцы? Живы они или нет? Где они живут? Чем занимаются? Сколько им лет?
Рецензент «Критика» оценил поэтическую продукцию братьев Белл более высоко:
«Давно уже не было у нас столь подлинной поэзии… Среди груды поэтического мусора, которым завалены письменные столы литературных журналистов, эта небольшая книжечка размером 170 страниц явилась точно луч солнца, радующий глаз и сердце предвкушением упоительных часов чтения… Этот поэтический триумвират порой заимствует образы великих мастеров, но лишь формально, их стихи — никоим образом не подражание. Кое-где попадаются следы Вордсворта, быть может, Теннисона, но по большей части перед нами поэтические опыты оригинальных поэтов…»
Третья и последняя рецензия появилась в октябре в «Дублинском университетском журнале»; профессор этической философии Уильям Арчер Батлер стихи похвалил, отметил их «кауперовское25 благозвучие» и счел поэтическую образность братьев Белл «ненавязчивой и лишенной аффектации».
За год было продано «целых» два экземпляра «Стихотворений» и еще несколько подарены — Джону Гибсону Локарту, зятю и биографу Вальтера Скотта, а также Альфреду Теннисону, Томасу де Куинси и поэту из Шеффилда Эбенезеру Эллиотту.
«Стихотворения» еще не вышли, а Шарлотта уже извещает Эйлотта и Джонса, что Каррер, Эллис и Актон Белл вдобавок и прозаики и готовят для печати три не связанных между собой романа, которые можно издать в виде трехтомника или же по отдельности. 4 июля, в день выхода первых рецензий на «Стихотворения», она предлагает эти романы — свое сочинение под названием «Учитель», «Грозовой перевал» Эмили и «Агнес Грей» Энн — крупному лондонскому издателю Генри Колберну, отметив, что все три автора уже выходили в свет.
В отличие от стихов, романы писались сестрами в самое последнее время и в тесном сотрудничестве. Каждый вечер они читали друг другу написанное в течение дня, обсуждали перипетии сюжетов, характер и поступки персонажей, советовались и спорили. И — каждая из сестер по-своему — расставались со сказочным миром Ангрии и Гондала, «переселялись» в невыдуманный мир с его невыдуманными проблемами.
«Мучительно переделывая раз за разом то, что с таким трудом написалось, я покончила с былым пристрастием к орнаментальному, пышному стилю, предпочла ему стиль простой и непритязательный, — напишет Шарлотта в 1850 году в предисловии к изданию „Учителя”. — Я сказала себе, мой герой должен бороться с жизнью, как борются непридуманные, живые люди. Он должен в поте лица зарабатывать себе на жизнь, богатство и положение не станут для него нежданным подарком судьбы… Сын Адама, он должен разделить с ним его горький удел — тяжкий труд на протяжении всей жизни и малую толику радостей».
Классический образчик перехода от романтизма к реализму! И действительно, у Шарлотты, в отличие от Эмили, лучше всего получается писать о том, что пережила она сама, поэтому наиболее удачные страницы ее в целом довольно слабого первого романа — те, где Эдвард Кримсворт (от его лица ведется повествование) приезжает в Бельгию преподавать; первая книга Шарлотты Бронте, как и все последующие, за исключением, пожалуй, лишь «Шерли», автобиографична.
«Грозовой перевал» и Эмили — полная противоположность «Учителю» и Шарлотте. Бурные чувства и события в романе не имеют ничего общего с бессобытийной, погруженной в домашний быт жизнью Эмили; таких, как Кэтрин или Хитклиф, она вряд ли встречала в жизни, круг ее знакомых вообще ведь очень невелик. А вот в литературе встречала, и не раз; достаточно вспомнить готические романы Анны Радклифф или «Роб Роя» Вальтера Скотта, действие которого происходит не в благопристойных закрытых пансионах и поместьях, а в дебрях Нортумберленда, среди грубых, неотесанных и жестоких пьяниц и азартных игроков вроде Рашли Осболдистона.