31
Дома, в Ховорте, «трепетному, хрупкому созданию» не сидится, опять депрессия, приступы ипохондрии, некуда себя девать, предисловия к переизданию стихов и романов сестер написаны, новая книга не пишется, и большую часть 1850 — 1851 года Шарлотта проводит в разъездах. Летом 1850 года она опять в Лондоне, где впервые встречается со своим обидчиком и одновременно литературным наставником Джорджем Генри Льюисом, находит, что тот, при всех своих «грехах и слабостях», по природе не так уж и плох, к тому же очень похож цветом и разрезом глаз, носом, большим ртом на Эмили.
В 1851 году в очередной раз, оказавшись в столице, видится с Теккереем; Джордж Смит повел Шарлотту на лекцию Теккерея об английских юмористах XVIII века, где их взаимная симпатия подверглась из-за несдержанности Теккерея и обидчивости и комплексов Шарлотты серьезному испытанию. Перед началом лекции Теккерей, увидев среди зрителей Шарлотту, зычным голосом, так, чтобы слышали все, обратился к своей матери: «Матушка, позвольте мне представить вам Джейн Эйр!» Когда на следующий день Теккерей нанес очередной визит Джорджу Смиту, Шарлотта, разобидевшись, обратилась к автору «Ярмарки тщеславия» со следующими словами: «Если бы вы приехали к нам в Йоркшир, что бы вы обо мне подумали, представь я вас своему отцу мистером Уоррингтоном»32.
В августе 1851 года Шарлотта отправляется в Эдинбург, и не с кем-нибудь, а с Джорджем Смитом; их растущая взаимная симпатия беспокоит и его мать, и Патрика, и Эллен Насси — уж не собирается ли Шарлотта за своего друга и издателя замуж? Нет, не собирается. Неоднократно в эти годы гостит у Эллен в Букройде — раньше, как мы знаем, была в доме ближайшей подруги редкой гостьей. А в конце лета 1851 года по приглашению сэра Джеймса Кей-Шеттлворта и его детей отправляется в Озерный край, где близко сходится (познакомились они еще раньше, в Лондоне) с Элизабет Гаскелл; осенью 1851 года Шарлотта будет несколько дней гостить у нее в Манчестере.
В письме Кэтрин Уинкворт будущий автор «Жизни Шарлотты Бронте» впервые набрасывает портрет Шарлотты; ее наблюдательности и дотошности позавидуешь; кажется, что читаешь не воспоминания мемуариста, а рапорт следователя по особо важным делам:
«Худенькая, больше, чем на полголовы, ниже меня, мягкие каштановые волосы, светлее моих, глаза (очень красивые и выразительные, пронизывают вас насквозь) того же цвета, красноватое лицо, большой рот, многих зубов не хватает. Очень нехороша собой, лоб квадратный, широкий, нависающий. Голос очень мягкий, мелодичный, говорит не быстро, тщательно подбирает слова, но, подобрав, произносит их без усилий, точно и внятно… Если она чем-то недовольна, то сдерживает себя и отзывается о вещах и людях тепло и благожелательно. Удивительно, как ей удается сохранить доброту и силу духа при такой одинокой, затворнической жизни».
На этот вопрос Шарлотта и сама не нашлась бы, что ответить.
18
Элизабет Гаскелл рассчитывала, что Шарлотта проведет у нее в Манчестере не одну неделю, в очередной раз зазывает подругу к себе в Букройд и Эллен Насси. Но Шарлотта от визитов отказывается: с января 1850 года она пишет новый, четвертый по счету роман и, пока хотя бы вчерне его не закончит, из Ховорта даже ненадолго выезжать не намерена.
«Новым» «Виллет» (или, если перевести с французского, «Городок»; Брюссель, надо понимать?) можно назвать лишь относительно. В своем последнем романе Шарлотта возвращается к сюжету первого и, соответственно, — к своему собственному памятному личному опыту десятилетней давности. Рано лишившаяся родителей Люси Сноу решает по стопам своей создательницы отправиться на континент в надежде найти в Европе работу. «Пансион для девиц мадам Бек», куда она по чистой случайности попадает, списан с пансиона Эгер, а хозяйка пансиона, которая нанимает Люси бонной к своим детям, а в дальнейшем — учительницей английского, напоминает внешне благожелательную, но властную, коварную и лицемерную мадам Эгер. Выведен в романе и мсье Эгер: в «Виллет» он не муж директрисы, а ее кузен, в остальном же от возлюбленного Шарлотты мсье Поль отличается мало чем: вспыльчив, вздорен, взбалмошен, требователен, при этом высокообразован и, в отличие от своей кузины, самоотвержен, добр и благороден.
Отношения мсье Поля и Люси лишь отчасти напоминают отношения мсье Эгера и Шарлотты: героев романа связывают чувства более прочные, дружеские и в то же время менее романтичные. В «Виллет» Шарлотта возвращается в начало сороковых годов и словно бы корректирует, идеализирует свои отношения с возлюбленным. Впрочем, как и Шарлотте, Люси Сноу не дано обрести счастье с любимым человеком: по возвращении из Вест-Индии Поль попадает в разразившуюся над Атлантикой бурю и гибнет; отношения Поля и Люси, как в свое время мсье Эгера и Шарлотты, будущего лишены.
По всей вероятности, Шарлотте не хотелось, чтобы читатель усмотрел в романе то, что лет десять назад произошло с ней самой, — не потому ли она упорно отказывалась давать права на перевод «Виллет» на французский? С одной стороны, Шарлотте не терпелось хотя бы в воображении, в воспоминаниях вернуться к памятному 1843 году, жизнь в брюссельском пансионе была слишком еще жива в ее памяти. С другой, она стремилась избежать малейших ассоциаций, которые бы связывали с ней ее героиню. Не потому ли, посылая в октябре 1852 года Уильямсу и Смиту первые два тома романа и извещая издателей, что третий том уже на подходе, она настаивает, чтобы роман издавался анонимно? Уильямс отнесся к этому предложению с пониманием (брюссельский эпизод из жизни Шарлотты был ему известен). Смит же высказался решительно против, ему не нравятся, пишет он Шарлотте 30 октября 1852 года, набранные аршинными буквами рекламные анонсы вроде «НОВЫЙ РОМАН КАРРЕРА БЕЛЛА» или «НОВАЯ КНИГА АВТОРА „ДЖЕЙН ЭЙР”».
Первые два тома романа издателям понравились, хотя Люси Сноу не вызвала у Джорджа Смита восторга — слишком, дескать, автобиографична, стоило бы поподробнее описать детство героини, ее «корни», чтобы развести Люси и Шарлотту. А вот с третьим томом вышла заминка: издательство отмалчивалось, и Шарлотта стала проявлять признаки беспокойства:
«Раз от вас нет вестей, значит, третий том вас разочаровал. Если это так, скажите, как есть. Лучше ведь знать правду, пусть и невеселую, чем пребывать в неведении».
В неведении Шарлотта пребывала недолго, из издательства ответ пришел на следующий же день, вместо письма в конверт был вложен чек на 500 фунтов, а наутро вслед за чеком пришла записка:
«Мы решили избавить Вас от встречи с непрошенным привидением по имени Каррер Белл».
Записка Смита датируется 1 декабря 1852 года, а спустя две недели, 13-го, в жизни Шарлотты происходит событие не менее значимое (непредвиденным, впрочем, назвать его трудно): викарий Патрика Артур Белл Николз делает ей предложение руки и сердца.
«В понедельник вечером, — пишет Шарлотта Эллен Насси, — мистер Н. был у нас к чаю. Я чувствовала — не могла не чувствовать, — что с ним что-то творится, он все время озирался и при этом помалкивал, вел себя как-то странно, заметно нервничал. После чая я, как обычно, ушла в столовую, а мистер Н. — тоже, как обычно, — остался сидеть с отцом до девяти вечера. В девять слышу, дверь открывается, гость как будто бы уходит. Я думала, сейчас хлопнет входная дверь, но нет, Н. остановился в дверях столовой и тихонько постучал, и тут только меня осенило. Вошел, остановился. Что он говорил, можешь догадаться сама, но видела бы ты, как он держался: весь дрожит, белый, как полотно, говорит еле слышно и как-то с трудом, будто через силу. Тогда я впервые почувствовала, чего стоит человеку объясниться в любви, если он сомневается, что получит согласие… Он говорил о том, как он страдает, что больше страдать не в силах, и умолял дать ему повод надеяться. Я попросила его меня покинуть и обещала утром дать ответ. Я спросила, говорил ли он с папой, и Н. ответил, что не решается… Я буквально силой выпроводила его из комнаты…»
Предложение викария потрясло Шарлотту, хотя, повторимся, совсем неожиданным не было: разговоры о связанных с Шарлоттой матримониальных планах Николза ходили в Ховорте давно, о чем нам уже приходилось писать. Но еще больше потрясла ее реакция отца. Когда после ухода Николза Шарлотта зашла к пастору и рассказала, что произошло, Патрик повел себя неадекватно: пришел в совершеннейшую ярость, побагровел, глаза налились кровью, он принялся кричать, что этому не бывать, и Шарлотте пришлось, чтобы привести отца в чувство, пообещать, что утром мистеру Николзу будет отказано. Вступать с отцом в пререкания, тем более в таком состоянии, было бессмысленно, свою тридцатипятилетнюю дочь, известную писательницу Патрик до самой ее смерти воспринимал малым, несмышленым ребенком.
«Его никогда не покидало чувство, — писала Элизабет Гаскелл, — что Шарлотта еще дитя, за которой нужен глаз да глаз».
И Шарлотта викарию отказала. Отказала, однако не могла его не пожалеть: отец был к Николзу несправедлив, к тому же викарий настрадался за эти месяцы, и в этом его страдании было что-то трогательное, к нему располагающее. Шарлотта давно догадывалась, что Николзу она не безразлична, но о том, какие сильные чувства испытывает к ней этот неразговорчивый, крупный черноволосый ирландец с густыми бакенбардами и волевым квадратным лицом, она не могла и помыслить. А потому испытала к нему не только жалость, но искреннюю симпатию; Шарлотта знала Николза много лет, но только теперь, хотя она не была в него влюблена, он стал ей близким человеком.
«Мне очень его жаль, — пишет она Эллен в январе 1853 года, — его никто не жалеет, кроме меня. Марта его терпеть не может, Джон Браун говорит, что, будь его воля, он с удовольствием бы его пристрелил. Они не понимают природы его чувств — а вот я теперь, кажется, понимаю. Мистер Н. привязывается лишь к тем немногим, чьи чувства ему близки и глубоки, он подобен подземной реке, незаметной, но бурной…»
Испытала жалость и, вопреки воле отца, словно желая в кои-то веки настоять на своем, в конце концов решила, что скажет Николзу «да». Скажет «да» еще и потому, что любви-то ей, знаменитой писательнице, как раз и не хватало. Самой обыкновенной земной любви; сказал же Джордж Смит, увидев ее впервые: «На красоту она променяла бы весь свой гений». Славу автора «Джейн Эйр», «Шерли», «Виллет» она бы с радостью променяла на мужа и семью, что очень точно, с присущей ему сатирической беспощадностью отметил в письме Люси Бакстер в марте 1853 года Теккерей: