Нежность вскипала в ней, когда она думала про его искалеченную ногу, вспоминая при этом свои собственные слабые ноги, свою давнюю хромоту. С юности у них было много общего, решила она: у обоих не было друзей, оба они жгучие брюнеты, оба одиноки, любят учиться, оба отличники. Будучи на четыре года моложе, она все время наступала ему на пятки, и, после того как она обогнала своих сверстников, учитель достал из шкафа табели Андреа для сравнения.
«Так, Эспозито, давай-ка посмотрим, как д’Исанту написал эту контрольную», — говаривал профессор Каллейя. Учитель все время сравнивал ее средний балл с баллами Андреа. К его последнему году в школе она обогнала его. Когда об этом сообщили Андреа, он лишь чуть улыбнулся, склонив голову набок. Она посчитала этот жест не слишком великодушным. Он мог бы снизойти и пожать ей руку. А может, то было особое отношение, такое же, как в тот день, когда он, дрожа, вложил ей в руку цветок?
В конце лета она даст ответ. Но до тех пор она постарается, изо всех сил постарается выкинуть из головы их обоих — и англичанина, и сына il conte.
В те дни и сам остров пребывал в беспокойном, неустойчивом состоянии. Кастелламаре некогда был вулканом. Хотя жители острова это знали, но он так долго не просыпался, что они частенько забывали о вулканической природе своего дома. Однако порой остров вел себя странно, ненавязчиво напоминая о своем прошлом. Раз или два в десять лет в земле открывалась дыра, из которой вырывалась струя дыма, обжигавшего росшие по соседству плющи или оставлявшего от какой-нибудь горной козы кучку обугленных костей. А то в море под скалами вдруг принималась бурлить горячая струя, движимая неведомой силой. И если опустить голову под воду, то можно увидеть полоску пузырьков, что вырывались из самого чрева острова. Но эти явления никого не удивляли. В конце концов, остров славился своими чудесами.
Сам вулкан ни разу не извергался. Его кратер находился где-то рядом с виллой il conte, но иногда он перемещался, посылая толчки и дрожь. Такое случилось и в 1949-м. В январе в потолке «Дома на краю ночи» образовалось несколько трещин. В марте, если лечь на пол и прижать ухо к каменным плиткам, можно было услышать утробное урчание, исходившие из земных глубин. Об этом с восторгом сообщала Кончетта, морской звездой распластавшаяся на полу и шикавшая на каждого, кто мешал ей слушать.
— Мария-Грация, землетрясение! — в упоении объявила она. — Начинается!
Эта девочка по-прежнему испытывала опасную тягу к хаосу и разрушению.
— Святая Агата бережет нас от землетрясений, — охладил ее пыл Риццу. — Слишком я стар для таких фокусов.
И он попытался запугать Кончетту страшными сказками об ужасном землетрясении в далеком прошлом, когда на острове были разрушены до основания все постройки, кроме «Дома на краю ночи», фермы старого Маццу и виллы il conte. Огромные приливные волны от берегов Сицилии достигли острова, и тогда жители, как в легенде о Ное и его сыновьях, спасались на холме.
Но Кончетта только пришла в еще больший восторг.
— Представляешь! — вскричала она, и глаза ее горели. — Все исчезнет! И дурацкая лавка моего отца тоже исчезнет!
Мария-Грация стояла на стремянке и красила фасад бара, когда произошел первый серьезный толчок. Все закачалось, как в лодке, наскочившей на мель. От паники у нее задрожали ноги. Девушка спустилась на землю и увидела брата.
— Gesu! — бормотал он. — Gesu Dio!
Босой, в ночной сорочке, он беспорядочно метался по площади.
— Флавио! Вернись!
Второго толчка не последовало, и на острове вновь воцарилось спокойствие. Девушка кинулась за братом и настигла его на другом краю площади в тени пустующего дома Джезуины. Флавио рухнул на брусчатку, сжался. Вокруг быстро собиралась толпа.
— Флавио, — окликнула Мария-Грация, — Флавио, все хорошо. Землетрясение закончилось.
Но Флавио ее не слышал, его трясло. Он ожесточенно тер остатки изуродованных пальцев. Мария-Грация осторожно коснулась брата, заглянула ему в глаза. Они были затянуты пеленой — совсем как у старой Джезуины. Он видел сейчас не залитую солнцем площадь, не «Дом на краю ночи» — вокруг Флавио расстилалась пустыня. Ей пришлось долго убеждать его взять ее за руку.
Пока она вела его обратно в дом — дрожащего всем телом, судорожно комкающего здоровой рукой ночную рубашку в попытке прикрыться, словно стеснительная дева, — пару раз раздались глумливые смешки. Но Мария-Грация, закалившаяся после того, как по городу стали гулять сплетни о ней и Андреа, лишь выше вскинула голову и крепче сжала руку брата.
— Идем, Флавио. Не каждый сражался так же храбро, как ты.
После этого дня по острову разнеслась молва о том, что сын Эспозито вернулся с войны чокнутым.
Подземные толчки продолжались, и жители острова со всей страстью ударились в религию. Сильнее прочих религиозный экстаз охватил Флавио. Никто этого не замечал, пока безделушки, связанные со святой Агатой и уже четверть века стоявшие на террасе бара, не начали исчезать. Сначала бутылочки со святой водой, потом четки, и наконец исчезла главная реликвия — устрашающая статуэтка святой с кровоточащим сердцем. Статуэтка пропала апрельской ночью — на полке, где она простояла четверть века, остался лишь темный след в пыли. Обыскивая дом, Пина обнаружила реликвии, прикрытые куском ткани, меж двух потемневших от времени подсвечников в комнате Флавио. По ночам Мария-Грация слышала, как Флавио молится в спальне, расположенной под ее комнатой. В баре он почти не появлялся. Днем он увязывался за отцом Игнацио, донимая его вопросами.
— Да я не возражаю, — сказал священник, когда Амедео принялся извиняться за сына. — Святая Агата свидетель, я всегда любил твоих детей, Амедео. Хотя, боюсь, я уже не смогу научить его чему-то сверхортодоксальному, я почти все сам позабыл!
Священник подрядил Флавио натирать большое медное распятие за алтарем — занятие, не слишком привлекавшее самого отца Игнацио. Но Флавио отнесся к нему с воодушевлением, он каждое утро почтительно склонялся над банкой полироля с тряпицей, выданной ему священником, и принимался за дело, останавливаясь, чтобы взглянуть в металлическое лицо Христа, и бормоча сокровенные призывы к Господу.
В сиесту Мария-Грация закрывала бар и шла за Флавио — иначе он забывал поесть. По дороге к дому он безостановочно и бессвязно рассуждал о чудесах святой Агаты, слова изливались из него бессмысленным потоком: «…или вот это чудо, смотри, святая Агата, никто не знает, кем она была, то ли бедная крестьянка, то ли дочь фермера, а все же у нее были видения, истинные видения…» Флавио вступил в Комитет святой Агаты и чинно восседал по субботам со вдовами в их гостиных, заставленных темной мебелью под серыми чехлами, обсуждая заказ свечей для фестиваля святой или пошив новых молельных подушечек для часовни Мадонны. Мария-Грация знала, что ровесники в открытую смеются над ее братом, все они теперь были рыбаками, батраками или лавочниками.
— Позволил своей сестре управлять баром, а сам молится да со старухами шушукается, — доносилось до нее.
За столиком под пальмой Флавио теперь сидел всегда один. Он постился и пил только воду с лимоном, цыкая зубом.
— Совесть нечиста, — сказал однажды кто-то. — Это его преследует призрак Пьерино.
Многие все еще винили Флавио в избиении рыбака. Старый Пьерино умер в первые дни землетрясения. Хотя он и дожил до преклонного возраста, речь у него так и не восстановилась, он больше не выходил в море, а несколько человек поклялись, что видели, как после смерти он стоял на коленях у своего надгробного камня и пытался зарыться обратно в могилу.
Флавио все больше уходил в себя. Но порой, когда они шли из церкви домой, он невзначай брал сестру за локоть, и она позволяла себе надеяться, что ему лучше. И все же им все сильнее завладевала мысль сбежать с острова.
— Я уеду отсюда, — сказал он однажды Марии-Грации, и взгляд его при этом был ясным. — Вернусь в Англию. Хоть кое-кто и обращался там со мной как с собакой, но все же они относились ко мне лучше, чем здесь мои соотечественники.
Как оказалось, Флавио тоже видел призрак Пьерино.
— Он такой зеленый и просвечивает, — бормотал он. — Он хочет, чтобы я убрался. Я покину это место. Я уйду.
Что он имел в виду, Флавио не говорил. Но Пина, слыша его бормотание, начинала плакать, она полагала, что ее сын намекает на загробный мир, на небеса.
— Эти берега больше не будут меня удерживать, — шептал он, натирая до блеска статую святой Агаты.
Как только после первого толчка все улеглось, на острове произошло небольшое чудо.
Распаленные и раззадоренные Бепе крестьяне il conte все еще пытались обработать каменистые земли на юге острова, захваченные ими два года назад. На второй год посеяли пшеницу, но часть побегов полегла из-за недостатка питательной почвы. Крестьяне собрали урожай и даже посмели оставить все себе, не отдав четвертину il conte. Пшеница взошла во второй раз, и настало время ее прореживать. Крестьяне шли в поле, на сей раз без organetto и числом поменьше, оглядываясь на виллу il conte с того места, где дорога делала поворот. Бепе подбадривал их, восседая на ослике своего дяди и объезжая их ряды, словно командующий армией.
— Вперед, товарищи! — призывал он. — Эта земля наша.
Но, придя на место, они обнаружили, что земля сдвинулась. Извержение пришлось на середину поля, и там что-то пробивалось на поверхность. Вырванные с корнем и уже обгоревшие на солнце ростки были разбросаны повсюду. Молодой Агато перекрестился.
— Знамение! — воскликнул он.
— Нет, — возразил Бепе, — явление природы. Мы должны его исследовать.
Но явление, каким бы оно ни было, точно не было природным. Разрыв песчаную землю и отбросив в сторону камни, крестьяне обнаружили каменную стену. Нет, не стену — что-то типа скамьи. Находка имела форму полукруга и была прохладной на ощупь. Они сбегали за мотыгами и лопатами и продолжили копать. Глубже обнаружился второй выступ, следом — еще один, они уменьшались в диаметре к низу ча