рове из большой некогда семьи остались лишь Санта-Мария да ее мать Агата. А теперь дом лишился и мужа Санта-Марии, однажды он не вернулся с моря, оставив жену одну, даже без детей. Вокруг дома больше не развевались простыни на веревках, вдовы из Комитета святой Агаты, сочтя гостиную Агаты слишком угрюмой даже для их строгих вкусов, перенесли свои собрания в другое место. Иногда заходила Пина с гостинцами из бара, ведь Пьерино доводился ей пусть дальней, но родней. В остальное время в прохладной гостиной стояла мертвая тишина.
— Синьорина Эспозито, я очень хорошо помню ночь, когда избили папу, — сказала Санта-Мария.
Старая Агата закрыла лицо фартуком.
— Мама, ступай-ка вниз, — мягко попросила молодая женщина. — Нам надо обсудить кое-что важное с синьориной Марией-Грацией.
Старушка подчинилась. Санта-Мария наклонилась вперед и произнесла шепотом:
— Я не верю, что это был твой брат.
У Марии-Грации даже голова закружилась от облегчения.
— То есть ты думаешь… ты думаешь, что Флавио не виноват…
— Не думаю, а уверена.
Мария-Грация попыталась проглотить кусочек cassata, но он прилип к высохшему небу.
— Продолжай, — попросила она. — Расскажи все, что тебе известно.
— В тот вечер мы с мамой были на кухне. Ощипывали кур и солили melanzane для следующего дня, мы ждали папу. Дома еще был мой старший брат Марко, он в тот день выходил в море с папой, но вернулся раньше. Марко сказал, что папа придет поздно. Они поймали особенно большого тунца, и папа остался у tonnara отмечать с другими рыбаками, как он обычно это делал. Нет-нет, он не был пьяницей, упокой Господь его душу.
И снова у Марии-Грации кусок застрял в горле.
— Ну вот, — продолжала Санта-Мария. — Мы услышали, что кто-то скребется под дверью. Было уже поздно — девять или десять часов, — и мама решила, что это бродячие собаки затеяли возню. Она поднялась наверх за ковровой выбивалкой. Она всегда опасалась, что они заразят нас бешенством, после того как в 1909 году на материке покусали моего дядю Нунциато и он умер. Но это были не бродячие собаки. Это был бедный папа. Он пытался подняться на ноги, цеплялся за стены. Мы открыли дверь, и он ввалился внутрь. Его избили, он был весь в крови. И я слышала, как кто-то убегает. Топот был тяжелый. Совсем не детский. Среди убегавших точно был взрослый.
— А еще что-нибудь помнишь?
Санта-Мария покачала головой и заплакала:
— Бедный папа. Бедный мой папа. После того дня он так и не заговорил, так больше и не вышел в море.
Мария-Грация с трудом впихнула в себя пирог. Посидев еще немного, она попрощалась и покинула гостиную, в которой навсегда поселилась скорбь.
Когда она вернулась домой, в баре царило возбуждение. Люди снова видели, как призрак Пьерино бродил по скалам на побережье. Арканджело грозился подать на Эспозито в суд за оговор. Словом, остров бурлил.
— Будь осторожна, — посоветовал Амедео дочери. — У тебя решимость твоей матери, но ей не всегда это шло на пользу, Мариуцца.
Однако жажда справедливости уже завладела Марией-Грацией, и ее было не остановить.
Следующим утром, еще до рассвета, у «Дома на краю ночи» появился Андреа д’Исанту.
Он подъехал к бару на автомобиле своей матери, и, когда Мария-Грация спустилась, чтобы открыть бар, он ждал снаружи. Страшно похудевший, в старомодном английском костюме, Андреа походил на привидение.
— Salve, синьор д’Исанту, — сказала девушка.
Не вылезая из машины, Андреа д’Исанту произнес:
— Я держался подальше, не так ли?
— Si, синьор д’Исанту.
— Пока ты думала, пока принимала решение. Ты сказала — шесть месяцев. Прошло восемь.
— Si, синьор д’Исанту.
— Когда же я получу ответ? Я не могу спать, Мария-Грация. Я не могу есть.
В своем стремлении установить истину Мария-Грация сейчас была не в состоянии думать больше ни о чем. Даже о замужестве.
— Когда раскроется правда о Пьерино, — ответила она. — Тогда я подумаю о замужестве. Но не раньше.
Она видела, что Андреа осунулся и выглядит почти стариком. Сердце у нее сжалось, но менять свое решение она не стала.
— Когда раскроется правда о Пьерино, — повторила Мария-Грация, смущенная тем, насколько стремительно пролетели полгода.
Но Андреа ее обещание, похоже, устроило. Он слегка кивнул, развернул машину и уехал с площади.
Тем же вечером сын il conte признался в нападении на рыбака Пьерино.
Престарелые картежники собрались в баре раньше обычного. Они пребывали в сильнейшем волнении, поскольку вдовы из Комитета святой Агаты успели им все рассказать. Днем авто графа подъехало к церкви, Андреа д’Исанту был в машине один. По всем меркам закоренелый безбожник, он тем не менее снял шляпу, войдя в церковь. Потом зашел в исповедальню и потребовал отца Игнацио. Старухи как раз начищали статую святой и раскладывали свечи для пожертвований, так что они отчетливо слышали, как Андреа сказал отцу Игнацио, сидевшему за пурпурной занавеской: «Я признаюсь Господу Всемогущему и вам, padre, что я согрешил. Я не исповедовался четырнадцать лет. С тех пор я совершил один смертный грех и несколько поменьше. Но я хочу говорить о смертном грехе».
Вдовы, едва ли испытывая муки совести, бросили статую и предались греху подслушивания. К тому моменту, когда церковный колокол прозвонил «Ангелус», весь остров знал, что это Андреа д’Исанту избил рыбака.
И вот теперь дискуссии в баре грозили перерасти в гражданскую войну.
— Я в это не верю! — кричала Валерия. — Он покрывает своего дружка, вот и все. Уж больно он и Флавио Эспозито сдружились после войны.
— Ерунда! — вопил Бепе. — Почему ты не веришь, что это д’Исанту? Вы что, не помните, как fascisti с ним носились? Как с героем! Прочили ему большую карьеру на материке. Они знали, поверьте мне. Теперь мне все ясно.
— И что же, — наступала Валерия, — Флавио Эспозито ни в чем не виноват?
— А я знала, — объявила Агата-рыбачка. — Я знала, что молодой Флавио тут ни при чем.
Мария-Грация же была возмущена поступком Андреа.
В кладовке бара она с жаром призналась своей юной наперснице Кончетте:
— Андреа сделал это только для того, чтобы добиться от меня ответа. И если он думает, что я теперь выйду за него, то сильно ошибается, глупец!
— Вот именно, — поддакнула Кончетта невозмутимо посасывая arancino. — Ты ждешь синьора Роберта и за него выйдешь. У синьора il figlio del conte надежды нет.
Но, так или иначе, дело было сделано. К тому времени, когда день склонился к вечеру, жители Кастелламаре поверили в вину Андреа д’Исанту.
Объятые праведным гневом поборники справедливости штурмовали ворота графской виллы и требовали явить убийцу народу.
Но Андреа д’Исанту добавить было нечего. А его отец отказался принимать посетителей. Возмущенные жители острова потребовали, чтобы Андреа д’Исанту отдали под суд, чтобы он полз на коленях к могиле рыбака и вымаливал прощения у зеленого призрака, чтобы он, как Одиссей, покинул остров навсегда. По мере наступления ночи их требования становились все более нелепыми. Может, заставить его проползти по всему острову на коленях за статуей святой Агаты? — предложили вдовы. Может, пристрелить его? — гремел Бепе.
— Ну, ну, — пытался успокоить разбушевавшуюся паству отец Игнацио, который никогда не был большим моралистом, но теперь решил попробовать. — Это уже выходит из-под контроля. Мы должны оставить эту войну и обратиться к свету, будьте милосердны.
Но жители постановили, что Андреа д’Исанту должен как минимум покинуть остров.
Ночью Мария-Грация проснулась от того, что в ее окно влетел комок влажного песка. Она выглянула и увидела Андреа. Его бледное лицо словно светилось в темноте. Одной рукой он опирался на трость, в другой держал фанерный чемодан, с которым вернулся с войны.
— Куда вы собрались? — прошептала девушка.
— На материк. Меня приютит друг моего отца. Спустись, Мария-Грация. Ты обещала дать мне ответ. Я больше не увижу тебя.
Марию-Грацию обуревали одновременно возмущение и сожаление. Она набросила шаль и вышла.
Бугенвиллея отбрасывала расплывчатую тень в лунном свете. В тени стоял Андреа, задумчиво потирая набалдашник трости.
— Ты должна дать мне ответ. Ты обещала.
— Нет, — возразила Мария-Грация. — Я не будут вам отвечать, потому что не верю в то, о чем все говорят. Это какая-то ваша игра. Вы прикрываете Флавио в надежде, что я полюблю вас. Но не надейтесь. Я не верю, что это сделали вы.
Тогда-то, стоя в тени террасы, Андреа д'Исанту и поведал ей о том, что же случилось в ночь, когда был избит Пьерино.
В тот вечер на собрании Balilla было трое ребят — Флавио Эспозито, Филиппо Арканджело и Андреа д’Исанту. Еще были двое руководителей Balilla — доктор Витале со своим бас-барабаном и учитель Каллейя. В пыльном классе под портретом il duce, который профессор Каллейя вырезал из газеты после «Марша на Рим», они репетировали марши. Но репетицию сорвал Флавио: из-за кашля он исторгал из своей трубы лишь жалкие всхлипы, портил весь торжественный настрой, и после половины десятого профессор Каллейя потерял терпение и выставил его.
— И на этом участие Флавио в этой истории закончилось? — спросила Мария-Грация.
— Именно, — ответил Андреа д’Исанту. — На этом оно закончилось.
После того как от юного Эспозито избавились (его отец был отъявленным большевиком, так что о каком доверии могла идти речь), трубы и барабаны были отложены в сторону. Профессор Каллейя переоделся в черную рубашку. Им предстоит специальная ночная вылазка, объявил он остальным. Одному коммунисту надо преподать урок. Они проберутся к оливковой роще Маццу и станут поджидать коммуняку в засаде.
Мальчишки переглянулись, они знали, о ком идет речь, и предвкушали унизительную процедуру с касторкой.
— Один из нас, — произнес профессор Каллейя, пристально посмотрев каждому из них прямо в глаза, — должен удостовериться, что негодяй получил урок. Так велели ваши отцы,