Provvidenza, точно град, обрушился целый косяк летучих рыб. А давешней ночью они вырубили двигатель и услышали, как трубит кит.
— Вот же странные дела творятся, — сказала Агата-рыбачка, которая с готовностью поверила в историю Бепе, после того как прибыли подтверждения из других источников. — Неужто чудо грядет? Рыбы, должно быть, уже прознали про то.
Тем временем начали курсировать странные слухи про виллу il conte. Сам граф так и не показывался на людях, но прислуга выносила из его дома непонятные пакеты. Большие, прямоугольные, они были похожи на завернутые в упаковочную бумагу картины. А в одном плоском ящике что-то позвякивало, словно внутри перекатывались латунные канделябры.
— Граф распродает имущество, — доложил Бепе, пошушукавшись с графской экономкой. — Все добро, что принадлежало его родителям. Старинные портреты, столовое серебро с гербом д’Исанту, французские столы и стулья. Даже фрески из гостиной. Полагаю, на старости лет коммунистом заделался, после того как банк его накрылся.
— Спятил он, вот что скажу, — заявила Агата-рыбачка.
— Это же оскорбление всему древнему роду, — судачили старики-картежники.
Непогода тем временем снова набрала силу. Ограждения, уставленные для Фестиваля святой Агаты, снесло, временная сцена, которую воздвигли Тонино и ‘Нчилино, обрушилась под тяжестью воды во время первой же репетиции духового оркестра. Однажды утром Мария-Грация и Лена подняли жалюзи и увидели, что дальнего конца террасы нет. Торцевые столбы, поддерживавшие балку, не выдержали напора ветра и отяжелевшей от воды бугенвиллеи и надломились.
Да и сам дом, казалось, вот-вот развалится. Крыша снова протекла, на старый плюшевый диван Амедео в чердачной комнате вода уже не капала, а бежала ручейком. Однажды кто-то забыл закрыть окно наверху, и за ночь деревянная рама так разбухла, что окно перестало закрываться вообще. Каждое посещение туалета превращалось в буквальном смысле в мокрое дело. Краска в холле вспучилась, в библиотеке размокла добрая половина книг. Серджо целыми днями сушил их феном Лены в надежде спасти.
Никогда прежде жителям острова не приходилось сталкиваться со столь долгим ливнем, да еще накануне Фестиваля святой Агаты. Но Кончетта продолжала верить, что вот-вот произойдет чудо и погода наконец смилостивится.
— Истинного чуда не случалось, с тех пор как Роберт вышел из моря, — говорила она. — Остальное не в счет, так что пора бы уже.
Дождь не утихал и на час, лил всю неделю. Туристов на острове почти не осталось, но на такие мелочи уже никто не обращал внимания.
— Ты должен позвонить своему брату, — сказала Мария-Грация сыну. — Если ты позвонишь, если ты пригласишь его на праздник, может, на этот раз он все-таки приедет.
Но телефонной связи не было, рухнувшие балки террасы оборвали проводку. И Джузеппино так никто и не позвонил.
Лена растерянно бродила по дому, но Мария-Грация была полна решимости.
— И не подумаю уезжать с острова. Я намерена умереть здесь, как мой отец Амедео и моя мать Пина. Я умру в доме, который принадлежал нашей семье девяносто лет. В этом доме до сих пор жив дух моего отца, здесь я появилась на свет. Роберт тоже не может покинуть это место. Он к нему привязан.
— Но цифры есть цифры, — угрюмо сказал Серджо. — Их не обманешь. Мы не можем сделать деньги из ничего.
— Но именно это все и делают, — возразила Мария-Грация и ушла наверх — наблюдать за серым штормовым морем из-за письменного стола своего отца.
Чтобы хоть чем-то занять себя, Лена решила провести инвентаризацию, которая все равно понадобится, когда явятся судебные приставы, засланные большим банком. Она слышала, что якобы они уже объявились на острове и ходят по должникам, отбирая микроволновки и телевизоры. Следующий взнос в банк надо было делать в конце недели, и они почти наверняка его пропустят. С раннего утра Лена относила коробки с бумагами и старыми каталогами на помойку, полировала до блеска кофемашину и автомат для мороженого, готовила коробки для компьютера, телевизора и футбольного стола — на случай, если придется с ними расстаться. Она прошлась по всем запасам в кладовке: персиковый сок и сушеная паприка, бискотти к кофе, arancello, limoncello, limettacello. Да, для фестиваля хватит. Она занесла все запасы в бухгалтерскую книгу. Мария-Грация наблюдала за ней, поджав губы и нахмурив брови, в эти минуты невероятно похожая на Амедео.
— Пока не закончатся все приготовления к празднику, мы больше не станем говорить о том, что будет потом, — объявила Мария-Грация. — Дел у нас полно. Надо украсить бар и испечь три тысячи печений. Мы должны вымыть окна, развесить лампочки. Отчистить плитку на уцелевшей части террасы, обрезать плющ. Подготовить бутылки с arancello, limoncello и limettacello. Достать все имеющиеся кофейники. Сделать заранее мороженое, иначе продукты испортятся. Когда приедет Джузеппино, я попрошу его помочь нам с выплатой следующего взноса, это даст нам какое-то время.
Если Джузеппино вообще приедет, подумала Лена, но ничего не сказала.
Серджо не спал всю ночь, готовил рисовые шарики и печенье. Около одиннадцати помогать ему пришел Энцо, заглянул на пару часов, но остался до утра. Энцо месил тесто своими тонкими пальцами скульптора, как будто это была глина, и все его печенья получались как силуэт святой Агаты. Лена и Кончетта весь день под проливным дождем срезали цветы бугенвиллеи и украшали ими бар. От воды, стекающей с ветвей, на полу собирались лужицы. Затем они прикрепили к потолку подвески с изображением святой.
В городе больше негде было заказать лепестки для фестиваля: цветочная лавка Джизеллы разорилась первой, так что вечером женщины, взяв ведра, корзины и сумки, отправились в темноте обрывать лепестки диких цветов — как происходило это в давние годы. На обломках «Святой Мадонны» и арках tonnara уже развесили лампочки. Поднявшись на холм, Мария-Грация и Лена осознали, что фестиваль, несмотря на все трудности, состоится — темный обычно остров уже сиял таинственными огнями в ночном безмолвии.
И в это безмолвие шагнул Джузеппино — с вечернего парома. Элегантный, в сером костюме, он шел по знакомой булыжной мостовой, катя за собой чемодан на колесиках. Выглядел он подавленно. Его никто не узнавал, и по городу он шел никем не замечаемый, как его дядя Флавио, вернувшийся с войны. И только когда Кончетта ворвалась в бар с криком: «Твой сын приехал, Мариуцца! Твой сын!» — Мария-Грация слетела с террасы в темноту и увидела его. Он стоял, стряхивая с поредевших волос дождевую влагу. Лена вытерла руки о фартук. Она никогда не встречалась с Джузеппино.
— Salve, — произнес он скованно на итальянском, которым не пользовался много лет. — Вот я и дома.
Никакая радость ни до, ни после не могла сравниться с той, что захлестывала сейчас Марию-Грацию.
Привлеченный суматохой, на террасу вышел Серджо. Щурясь от дождя, он спустился по ступенькам и после заминки пожал руку брату. Кончетта и Лена замерли при виде чуда, которое наконец произошло — Серджо, нервно теребя тесемки своего фартука, заговорил:
— Долг, Джузеппино, — тысяча евро или пара тысяч… — этого будет достаточно, чтобы заплатить банку и продержаться до зимы… иначе мы все потеряем… я пропустил платежи. Я знаю, что не должен просить.
Джузеппино поднялся на террасу, сел. Потер грудь, пристроил чемодан на мокрый стул.
— Я не могу помочь тебе, Серджо.
— Pi fauri[89], Джузеппино.
— Я не могу тебе помочь. У меня нет денег. Я разорен.
Мария-Грация наклонилась, обняла младшего сына за плечи.
— Мне пришлось объявить о банкротстве, компанию закрыли.
В Марии-Грации словно прибавилось роста, она распрямилась:
— О банкротстве?! Посмотри на меня, Джузеппино! Объясни, что случилось.
Под требовательным взглядом матери Джузеппино заговорил — сбивчиво, раздраженно:
— Я торговал фьючерсами, больше не торгую. Денег больше нет. Кризис. Бизнесу баста.
— Ты же важный человек, — пробормотала Мария-Грация.
— Никакой я не важный. Я покупаю и продаю контракты. Вы здесь думаете, что я богач! Но я только был на пути к богатству. Вы думаете, я могу творить чудеса? — Его голос был полон горечи.
В бар, почуяв скандал, уже стягивались соседи.
— Квартира, — продолжала Мария-Грация. — Большие машины…
— Все в кредит!
— Ай-ай-ай, Джузеппино! — запричитала Кончетта. — Что с тобой стало, после того как ты покинул остров!
Джузеппино опустил голову, так что стала видна лысина точно в центре макушки — совсем как у Серджо.
— Ах, Джузеппино! — расплакалась Мария-Грация. — Если бы твой дедушка Амедео был жив, что бы он сказал?
— Разве я не посылал вам деньги все время? — закричал Джузеппино. — То на ремонт, то чтобы покрыть недостачу прибыли, снова и снова, хотя Серджо изгнал меня из семейного дела. Вы процветали, мама! И ты, и Серджо, и отец, все вы! Вы купили фургон, перестлали крышу, купили новый телевизор — чем вы отличались от меня в своем желании жить лучше?!
Серджо, молча замерший в дверях, понял, что внимание соседей переключилось на него, что он внезапно из сына неудачливого обратился в сына успешного. Он смотрел на брата, загнанного, униженного, побежденного, и ничего, кроме сочувствия, не испытывал.
— Мама, тетя Кончетта, довольно! Джузеппино, пойдем в дом.
Джузеппино поднялся. Вложил в руку матери потрепанную книгу в красном переплете:
— Вот. Я привез ее обратно. По крайней мере, никто не обвинит меня в том, что я украл. Я всегда говорил, что верну ее, как только приеду домой. — И Джузеппино последовал за братом в дом.
Он вернулся под родную крышу в точности как какой-нибудь герой из книги Амедео: униженный, нищий, раздавленный судьбой.
V
Марии-Грации не спалось. Она сидела за стойкой в баре и листала отцовскую книгу. История про попугая и про девушк