И тут случилось непредвиденная вещь, которую не объяснишь обыденной логикой. Моя собеседница, судя по металлическим ноткам в голосе, не склонная к поэзии и мечтательности, вдруг застонала, как подстреленная птица:
— …Да как вы смеете такое говорить? Да как у вас язык-то повернулся? Неужели возможно такое пожелать человеку?!!
Ей оставалось только крикнуть, и этот крик без всякого там телефона упал бы в лестничный пролет и долетел, разбившись вдребезги, до бюро пропусков, что я нарушила десятую заповедь, касающуюся худых помыслов и пожеланий. Так она, бедная, ругалась и возмущалась, что стало ясно: эта женщина верит и надеется — до сих пор.
В величественном молчании мы возвращались домой, восстанавливая исходный прежденебесный порядок, а также свободную циркуляцию животворящего ци. Ни подавленности, ни разочарования, на меня это даже произвело бодрящее впечатление.
Дома Кеша лег на диван, положил ногу на ногу и сказал:
— Принеси мне сыра и бутылку!
Я пошла в магазин, купила вина, сыра и торт «Медовик с халвой», но то ли его там оставила, то ли по дороге потеряла, в общем, прихожу, а торта у меня нет.
Кеша вскочил, оделся, побежал в магазин и купил еще один торт, точно такой же.
— Ты спас нас от страшного разочарования, — сказала я.
— Это единственное, чего мы не можем выдержать, — разочарования, — говорит Кеша. — Так мы на все клали, но разочарование для нас просто невыносимо.
Мальчик приходит:
— Где сосиски? Колбаса? Все какая-то еда для одухотворенных личностей!
Что я могла ему ответить? Сынок, наш с папой начальный капитал истаял, как мартовская льдина? Это было начертано у нас на лбу, мне даже Майя внезапно преподнесла две замороженые курицы. Я ей хотела отдать деньги, а она:
— Я что, не могу подарить своей соседке двух дохлых кур?
И ее муж Марк — видит, мы с Кешей какие-то квелые — принес нам китайский зеленый чай:
— Возьмите, — говорит, — чай с женьшенем. У меня и так по утрам стоит. Как встанет утром, так до вечера и не опускается. Мой дедушка пил все время такой чай — не хотел до девяноста лет расстаться с этим состоянием.
— Давай поскорее сюда свой чай! — сказала я лучезарно.
— …А мы не боимся этого! Того, что волнует Марка, — меланхолично заметил Кеша. С нашими катастрофическими провалами, которые подстерегают всякого смертного, он вообще запечатал до лучших времен свой нефритовый стебель.
— Дуэт «Минус пять тысяч долларов»?! — дружелюбно окликал нас мальчик, уходя утром на работу. — Сидят, чаи гоняют, смотрят в небо — со своими бездонными взглядами? Такое впечатление, Марусенька, что у тебя есть слуга. А его нет. Поэтому ни позавтракать с вами как следует невозможно, ни пообедать, ни поужинать. Откуда у тебя такие барские замашки? И этот тоже — барчук. Спросили бы: ты не голодный? Раз-раз, какой-нибудь, я не знаю, омлет… Куда там! Только снизойдут — чайник под фильтр засунут. Но тут же о нем забудут. И вспомнят, когда пойдут вечером чистить зубы. А мусорку сверху положат пакет на пакет, чтобы запах блокировать… Так вы всех богов распугаете, к которым обратились за финансовой поддержкой.
— Ерунда, — я отвечала. — То, чем мы с Кешей будем благословлены, явится через любовь, равновесие, мир. Силой своего всеобъемлющего сострадания Кеша привлечет к себе внимание Великолепного Вселенского правителя — помощника живых существ. Но сейчас вокруг нас должна быть чистая моральная атмосфера, исключающая нетерпение, стремление, достижение или обладание…
— Нет, я прямо не верю, что правительство Москвы могло вас облапошить, — названивала по телефону Маргарита. — Оно до того трогательно заботится о ветеранах. Мы только и бегаем с Фимой за подарками. Как раз к Новому году в мэрии трубили сбор ветеранов. Мне дали пакеты с провизией на меня и на Фиму. Спускаясь по лестнице, я обогнала двух старичков. Оборачиваюсь, Царица Небесная! — они лежат оба, причем так переплелись, сумки с подарками от Лужкова валяются, один в очках, другой — без очков. Я удивилась: бутылки водки свои они еще не могли выпить чисто физически. Оба аккуратненькие, в галстучках, с орденами. Тихо лежат и поглядывают по сторонам. Я кинулась к ним со всех ног…
На этот раз в мэрию Рита ходила одна, поскольку в начале января Серафима положили в больницу. Последнее время у него прихватывало сердце. Потом он расстроился, что кассирша в магазине, когда он забыл взять подсолнечное масло, крикнула ему:
— Дедушка!
— А я иду себе, — горестно повествует Фима, — даже внимания не обращаю. Меня ведь так никогда никто не звал…
Она кричит:
— Дедушка! Возьмите свое растительное масло!!!
— А если бы я был с девушкой??? — и Серафим воздевает руки к небу.
Мальчик выдал ему в больницу мобильный телефон, и мы велели Фиме время от времени оттуда подавать признаки жизни. Вот он звонит Рите, докладывает, что он ел, как спал.
— И вдруг, — рассказывает Рита, — быстро и деловито попрощался со мной, а с кем-то поздоровался медовым голосом, каким он обычно поздравляет женщин с Восьмым марта.
Фима не знает, как отключать телефон, а Рита затаилась, не положила трубку.
— И тут, — говорит Рита, — послышалось шумное дыхание Фимы, как будто он кого-то… Я страшно разволновалась, вся превратилась в слух, ловлю каждый звук. Вдруг — незнакомый женский голос: «Дышите глубже, дышите, не дышите… Давление мальчишеское!..»
— Так я узнала, какое у Серафима давление! — строго закончила Маргарита свой рассказ.
К Новому году мы забрали Фиму из больницы. Погода ужасная, днем дождь, ночью обещали мороз, гололед. Все переживали, как Рита с Фимой до нас доберутся. Хотели сами пойти к ним праздновать, но они категорически отказались.
— В крайнем случае, — надменно сказала Рита, — мы сможем доползти на четвереньках.
Кеша:
— …Ну, это обратно. А — туда?
Не нарушая традицию, мы собрались у нас дома. Главное, у меня привычка — к праздникам впрок заготавливать сувениры. Мальчик мне когда еще говорил:
— Ты, я вижу, заранее тащишь из магазина канцелярские товары и унитазные щетки в красивой упаковке, срывая ценники?.. А я вот чего боюсь: меня Тася раскрутит на дорогостоящие для вас подарки, а вы мне надарите разной ерунды. Я ей говорю: «Пойми, у нас не принято вручать ценные дары. Все обходятся каким-нибудь туалетным „Утенком“ или стиральным порошком…» А она на меня смотрит и не верит!.. Вот ты, Кеша, — встревоженно говорит мальчик, — что собираешься мне подарить?
— Бессмертие! — вдохновенно ответил Кеша. — Я подарю тебе бессмертие!..
Я приготовила сациви из кур. Тася соорудила селедку под шубой. Фима принес шампанское. Ровно без пятнадцати двенадцать мы попытались его открыть, но бутылка не открылась. Пробка в горлышке засела, как влитая, и никакой силой ее нельзя было оттуда извлечь, видимо, Серафим где-то приобрел это шампанское с учетом ужесточенного режима экономии. Еще Рита с Фимой принесли конфеты из фронтового пайка.
Кеша польстился и констатировал:
— Просроченные!
И весело добавил:
— Но ведь и ветераны немного просроченные…
Во всем остальном Фима не успел запастись новогодними подарками, поэтому он решил слегка доплатить и присоединиться к моим.
— А всю ночь мы будем говорить о том, кто, кому, сколько должен, — и если не сойдемся в цене, то останемся без подарков!.. Я-то Рите сделал подарок на Новый год, — балагурил он, — подарил дочку!
Впрочем, зятю на Новый год Фима подарил свои старые часы.
— Кажется, они встали, — сказал Кеша, тряхнул и прислушался. — Ничего, — успокоил он Серафима, — все равно я буду носить ваши часы и глядеть на них два раза в сутки. Главное, как на часы посмотреть! Как и когда…
Мальчик отдал Кеше духи, которые ему преподнесли на работе, французские — «Жан-Пак».
— Держи! — сказал он великодушно. — Может, парфюм тебя дисциплинирует: встал, принял душ, оделся, спрыснулся и пошел.
— Куда пошел? — спросили мы с Кешей хором.
— У кого какие перспективы, — пожал плечами мальчик. — …На завод…
Зато Кеша от себя лично вручил Тасе роскошный цветной календарь пятилетней давности:
— Это календарь воспоминаний, — сказал Кеша. — Что я делал восемнадцатого марта? Что — пятого июля? А на сейчас у меня нет календаря! Зачем? Я могу в любой момент спросить у кого угодно, какой сегодня день и число.
После полуночи к нам нагрянул Борька Мордухович, художник и фотограф. Теперь он получше стал, а то раньше его очень интересовали алкоголь и наркотики. Если его спрашивали:
— Ты, Боря, что будешь — пиво или виски?
Он отвечал обычно:
— И то, и то.
— Между прочим, — сказал Кеша Фиме с Маргаритой, — Борька самый первый сфотографировал вашего внука — ему месяц был, тот еще даже не сидел.
— А теперь уже отсидел? — деловито спросил Борька.
Этот Борька Мордухович всю жизнь положил, чтобы стать знаменитым. На какие он только не пускался ухищрения! То у него из трусов вылетали петарды! То у него изо всех отверстий выплывали мыльные пузыри! То он прикрепил к причинному месту горелку с огненной струей. Недавно журналы обошла его фотография: стоит Борька без головы, а перед собой держит собственную голову — в банке!
— Я не понимаю, как он это сделал? — мы удивлялись.
— Отрезал себе голову и сфотографировался, — объяснял Кеша. — Ему лишь бы впечатление произвести.
В конце концов Мордухович добился-таки всероссийской славы! Приехал в Италию — а там его никто не знает. Он обезумел от горя. Захваченный вихрем мирового движения, он еще одну жизнь положил, чтобы его узнали в Германии и во Франции. Но тут его забыли в России. И совсем не узнали в Италии.
Борьку Мордуховича Кеша встретил натюрмортом 50 на 90 под названием «Пока был за границей, на моей табуретке выросли грибы».
— А человек, который сидел в Чертанове, — назидательно говорил Кеша, имея в виду себя, — и тихо делал книгу «Нога мухи», когда он ее закончил — без фейерверков и фанфар, — весь мир был у его ног…