Не зная своей судьбы, Борька с Кешей уже разбирали агрегат на части, песок весь просыпался на пол, я принялась откапывать моего медведя, а художник Андрей Бартеньев в желтом пиджаке, золотых ботинках, брючках «дудочкой», фланируя туда-сюда, сказал: «Ой, Кеша, я заплакал, когда мишку совсем засыпало!»
И тут мы увидели Феликса в компании франтоватого субъекта с брильянтовым перстнем. Тот бурно жестикулировал и все показывал на песочные часы, а Феликс одобрительно и слегка надменно кивал головой.
— Ну, красавцы, — объявил Феликс, проводив гостя, — как говорил полковник Веткин, «Купец — ловец: а на ловца и зверь бежит». Есть покупатель!!! Вы не поверите — супернефтяной магнат из Арабских Эмиратов! — он вытащил визитную карточку и прочитал: «Шейх Мухаммед бен Зульфикар Анвар Рашед аль Мактум». Заходил его агент Абрам Шофман. Он отправил шейху фотографии — у того крыша поехала. Бомбит Шофмана SMS. Вези, — требует, — эту хреновину в Эмираты любыми правдами и неправдами.
— А что? Поставит в своем дворце в прихожей и будет любоваться! — обрадовался Борька.
— У него в Дубае гостинично-развлекательный комплекс с видом на Персидский залив, — ликовал Феликс. — Там шейх Мухаммед открыл музей для привлечения туристов. Купил акулу в формалине у англичанина Дэмиана Хирста, пианино Бойса, обшитое войлоком, теннесистку Курникову, Олега Кулика, на прошлой неделе приобрел скульптуру Маурицио Кателлана «Папа Римский, пришибленный метеоритом»! Теперь в одном ряду с этими диковинами хочет получить в коллекцию песочные часы!.. Предлагает сорок тысяч долларов…
Мы ехали домой и прямо не верили своему счастью. У меня на руках, словно годовалый ребенок, сидел плюшевый медведь, обнимал за шею. Я, собственно, и храню его столько лет за это дружеское объятие!
Все как раз собрались — Рита, Фима, Тася сварила курицу, мальчик купил «Мартини» — разлил по бокалам — с кусочками ананаса.
— НУ, ЧТО?! — победоносно произнес Кеша.
Это был венец Кешиной славы.
Еще бы! Прожить свою жизнь в согласии с собственным сердцем, следуя его ударам, направляясь в неведомое — совсем как орел, пролетающий на фоне солнца, в полной свободе, не знающий пределов. И в то же время достигнуть столь оглушительного коммерческого успеха, в сравнении с которым, заметил бы сэр О. Генри, маленькая нефтяная афера Рокфеллера казалась жалкой керосиновой лавчонкой!..
Мы чествовали Кешу на полную катушку, и баснословная сумма, которую шейх собирался уплатить за наши песочные часы со всем их затейливым содержимым, передаваясь из уст в уста, неуклонно росла.
— Значит, мой костюм никогда не вернется? — вдруг спросил Фима с невольной грустью.
— Мы пойдем в магазин, — ответствовал Кеша, — и выберем для вас любой костюм, какой вам понравится — английский или швейцарский! Даже если захотите — купим фрачную пару!
Видимо, он тоже любил пустить пыль в глаза, жаль, ему редко такое выпадало.
Так разважничался, стал ложиться спать и спрашивает:
— Здесь свободно?
На кровати у меня!..
Я даже начала опасаться, как бы мы не позабыли об источнике наших головокружительных удач и, не дай бог, не приняли на себя эту заслугу. Настолько исправно к нам нисходила могучая помощь свыше, причем она вовсю набирала обороты!..
Я немного прихворнула — бронхит, ангина, температура под тридцать девять, все как в песенке нашего мальчика:
Вот лежу я весь в пыли
Под чугунным утюгом…
Вдруг звонок. Я поднимаю трубку — слышу, русская речь с картавым английским акцентом:
— Мария? Вас бьеспокоит Вольдемар Персиц from United States of America. Понятно ли я говорью по-русски? — продолжал он. — Вы слушаете, Мария?..
— Слушаю, — отозвалась я своим медлительным томным контральто.
Вообще, у меня шикарный голос, наследственный, Ритин, богатый модуляциями. Я, собственно, даже внешне на него не тяну. Мне хорошо было бы выступать по радио. Жаль, что я часто простужаюсь, сипну. За это меня когда-то в школе прозвали Сиплый Ежик.
— Мария! У меня к вам дело, — он помолчал, явно собираясь завязать со мной серьезный разговор. — Кругом царит жестокий нрав, — произнес он с неподдельной болью. — Земля в огне, война, экологический катастроф, этнический конфликт, энергетический кризис, голод и страдание — вот мир, в котором мы живьем. Особенно остро это у нас на Запад. Мы должны стать добрее. Более открытый друг другу. Понимайш? Мой русский язык — слишком бедный выразить мои чувства. All human being катится в hell.
— Я вас отлично понимаю, — воскликнула я, вся в жару. Он даже опешил немного, не ожидал, что его призыв умягчать злые сердца встретит во мне такой живой отклик. — Но что мне делать? Чем помочь?
— Нас может спасти одно, — промолвил он. — …Каштанка!..
— Да! — подтвердила я. — …КТО-КТО???
— «Каштанка», Чехов! — он убежденно повторил. — Я режиссер. Карту-ун. Мультфильм. Мне нужен сценарист.
— А вы откуда мне звоните?
— Есть такой город — Холливу-уд! — он отвечает.
— …Вот вы приедете, — я говорю, — заключим договор…
Пытаюсь привнести в наш разговор крупицу холодного рассудка. Но он возразил:
— Нельзя теряйт минуты! Врэмя — Апокалипсис.
— А мой аванс? — я спрашиваю со слабой надеждой.
— В убытке не останьетесь, Мария, — весомо произнес Вольдемар Персиц. — Сценарий для Холливу-уд стоит не меньше, чем двадцать пьять тысяч доллар. Итак, мы ждем рождественская сказка из Россия. Зима, ваш позапрошлый вьек, кружится снег — на весь экран, извозчик в шубе, пар из лошадиных ноздрей. По снегу бежит Каштанка…O. К.? Садитесь и пишите.
Черт, не люблю я начинать без аванса! Тем более для Голливуда! К тому же Кеша после случая с правительством Москвы стал жутко подозрителен.
— Да ну эту Каштанку! — говорил Кеша, вдохновленный предстоящей покупкой песочных часов арабским шейхом. — Намучаешься ты с ней. А Персик даже телефона тебе не оставил.
— Не Персик, а Персиц! Вольдемар Персиц! Ты еще услышишь это имя.
— А если я его больше не услышу? — гадал Кеша на кофейной гуще. — А ты накропаешь сценарий?! Куда мы его потом??? Свердловская киностудия такой голливудской туфты не примет.
Все это будило во мне сомнения и замешательство. Но раз уж мы на алтарь нашей славы уже возложили столько жертвенных тельцов, то стоило ли останавливаться на всем скаку? Ох, как меня Кеша отругал — когда я тут недавно подошла к телефону, а мне говорят:
— Мы звоним заказать работу художнику Иннокентию. Он, наверное, бедный и голодный?
Я ответила:
— Нет, вы знаете, он сытый и богатый.
Я ведь и сама небольшой любитель заказных сценариев. Они ничего не дают душе и даже, напротив, убивают поэзию. Вообще, меня очень занимает жизнь, поэтому я мало работаю как писатель. Я просто проживаю это всем существом. Творческая энергия выплескивается, хлещет, переливается — в людей, в перипетии, любовь, так много пережито, исхожено всего, так много потерь, они меня зажали изнутри, как в переполненном вагоне. А для творчества необходимо глубокое дыхание и простор.
Но я со своею хозяйственной сметкой все-таки принялась за «Каштанку».
Давно я Чехова не брала с полки — а тут наугад протянула руку, взяла шестой том — у нас классическое, коричневое собрание сочинений, которое до сих пор пахнет канцелярским клеем, со скрепками внутри — где на обложке золоченое тиснение А.Чехов, открываю — «Каштанка»!
Ну, до чего же я не любила этот рассказ в детстве за его жгучий момент, когда сын столяра Федька жестоко мучил Каштанку.
Тем более Антон Павлович выкинул такой фортель, я только теперь поняла, что повествованье ведется, фактически, от ее лица — похожего мордой на лисицу! Там прямо царит затуманенное собачье сознание — неясность, смутность, зыбкость, все происходит в мире-мареве, мире-мираже! Как он умудрился влезть в ее шкуру, я до сих пор не пойму…
Каштанка, душа моя, даже отпетый бедолага Башмачкин со своей пресловутой шинелью, коллежский асессор, майор Ковалев, плачущий о сбежавшем носе и страстотерпец господин Голядкин, ей-богу, и те выглядят сохранней.
Я не знала, получится ли у нас с Вольдемаром растопить сердца блуждающих людей Кали-юги, вдохнуть сострадание, милосердие к малым сим, обратить их на путь истинный — мое личное сердце рвалось в клочья от жалости и вселенской любви. Особенно в эпизоде той нескончаемо тоскливой ночи, когда стал умирать ученый гусь. И клоун, печально вздыхая, говорил: «Бедный Иван Иваныч! А я-то мечтал, что весной повезу тебя на дачу и буду гулять с тобой по зеленой травке. Милое животное, хороший мой товарищ, тебя уже нет! Как же я буду обходиться без тебя?»
Я уж не говорю о заключительной сцене, когда незадачливый m-r Жорж — на манеже, растерянный, расстроенный, глядя вслед убегающей от него навсегда Каштанке, под свист и улюлюканье публики повторял:
«Тетка!.. Тетка…» О, я знаю, как это бывает: все валится вокруг, и ты понятия не имеешь — восстановится ли привычный ход событий?.. Или это непоправимая катастрофа?..
Мне хотелось облегчить их судьбу, привнести хотя бы искорку надежды!.. Я строчила сценарий и плакала, а ведь я редко плачу — при ком тут плакать? Да и потом, когда что-нибудь приключается — некогда обливаться слезами, надо засучивать рукава, куда-то нестись сломя голову, что-то предпринимать. А если уж ничего от тебя не зависит, опять смысла нет.
Тут Рита звонит:
— Маруся, можешь поздравить меня и Фиму, сегодня у нас большой праздник — День Пожилых и… День Страуса. У нас он празднуется впервые, но все попросили, чтобы он был теперь ежегодно.
Я пригласила их в гости по этому случаю — на макароны с зеленью и кальмарами, но они мне отказали. Днем раньше Серафим поехал за город на встречу с подругой его первой жены, которую не видел ровно пятьдесят лет.
Несмотря на то, что наше финансовое положение обрело довольно радужные перспективы, Фима по инерции продолжал экономить, принимая все без разбору приглашения, чреватые угощением. Причем к своему визиту начинал готовиться загодя, постясь и предаваясь возвышенным размышлениям. А дальняя дорога его не останавливала, поскольку у него бесплатный проездной, он мог на званый обед отправиться даже в другой город.