Фима прибыл на какой-то полустанок, вышел из электрички, огляделся, увидел сидящую на лавочке бабушку — она была только одна на платформе — и весело направился к ней, держа перед собой свою фотографию пятидесятилетней давности, где он молодой красавец с черной шевелюрой, вздымающейся высоко над головой, каким она его знала.
Та вскочила, бросилась его обнимать, пригласила к себе домой и накормила до отвала фаршированной рыбой, после которой у Фимы случилось буйное расстройство желудка, видимо, эта женщина от волнения тоже слишком задолго начала готовиться к Фиминому приезду.
Я снова погрузилась в работу. Правильно рассчитал Вольдемар: люди нашей земли обязательно должны узнать эту светлую, очищающую душу историю. Ведь народ в большинстве своем вряд ли кинется ее сейчас читать, а мультфильм по телевизору от нечего делать, лежа на диване, посмотрит.
Эх, зря я не читала «Каштанку» мальчику в детстве — как-то не хотелось его огорчать. А теперь ему некогда. Он у нас перешел на другую работу. В артклубе разразился скандал.
Нам с Кешей позвонил его директор:
— Вы кого воспитали, вообще? — спросил он. — Менеджера по рекламе? Или кого? Чтоб вы знали, менеджер — это человек с папкой, от которого хотелось бы слышать два слова: «Здравствуйте» и «Спасибо». А он у вас — прямо председатель земного шара!
Мальчик уволился, начал ждать подходящего предложения. Все ходил к Белому дому смотреть объявления — не нужен ли губернатор Чукотки?
Наконец, его позвали возглавить отдел рекламы сети продуктовых магазинов «Обжора», названных по имени президента компании Жоры Мовсесяна.
— Да, в нашей стране невозможно совместить духовное продвижение и финансовое. Нужно делать выбор. И я его сделаю! — говорил он, отправляясь на собеседование в компанию. — А вы тут пытайтесь проснуться, пейте кофе, жуйте бетель, кофейные зерна, бейте себя по щекам, щелкайте по носу… Чем вы еще занимаетесь, когда я ухожу?
— Нет, малыш, — отвечала я, заливаясь счастливым смехом. — От окончательной бездуховности тебя спасет чувство юмора.
— …А тебя, — он вздыхал, — от окончательного безденежья не спасет ничего!..
На собеседовании со службой безопасности, заполняя анкету, в графе «особые просьбы» он написал:
«Чтобы с едой не было никаких перебоев».
— Голодное детство? — спросили его участливо.
И все были удивлены, что у него папа художник, а мама — писательница.
— Ничего себе, — скептически заметил начальник службы режима Эдвин Петрович Харонов, — какие у вас родители креативщики! Хотя все одно: рекламщики, пиарщики, писатели, художники…
— Правильно! — ответил мальчик, добродушно улыбаясь. — А другое — военные, киллеры, милиционеры и прокуроры.
Это была практически армейская организация. Все по часам, повсюду установлены камеры слежения, каждый твой шаг запечатлевается и — в архив. Сам Эдвин Харонов, начальник падших ангелов, полностью помешанный на древней германской мифологии, когда с кем-нибудь знакомился, говорил: «Эдвин Петрович».
И обязательно добавлял:
— Эдвин — значит «бесстрашный»!
Он прошел семь войн, семь горячих точек. У него спецназовское прозвище Конрад.
Видимо, приглядываясь к нашему мальчику, пытаясь изучить его характер, Эдвин Петрович не оставлял его ни на минуту. А чтобы это присутствие не казалось подозрительным, все время рассказывал что-нибудь из своего героического прошлого.
Например:
— Взяли мы «вертушку», погрузили туда сейф с боевыми припасами, взлетели, я не помню, где это было, какой-то аул. Дай, думаю, пошучу. Поджигаю фитиль и собираюсь выбросить его на землю — для забавы, а он оказался очень тяжелый. Мне даже в голову не пришло, что я не смогу его выпихнуть из салона. Короче, в летящем вертолете с боеприпасами горит фитиль, и его с места не сдвинешь! …Я до сих пор помню глаза пилота!..
Или:
— Однажды мне дали роту непослушного народа. Смотрю, в какой-то момент они вообще перестали мне подчиняться. Я взял гранату со слезоточивым газом, бросил ее в хижину, где мои ребята обедали, и захлопнул дверь. После этого они слушались меня с полуслова. …А ведь я мог швырнуть боевую!..
— Второй закон спецназа: если не знаешь, что движется, — стреляй!.. — инструктировал Эдвин Петрович вверенную ему службу безопасности новой сети московских магазинов.
Контролером в зале у него работала Антонина Николаевна Кизякова. Эдвин ее высоко ценил:
— Мимо Кизяковой мухи не пролетит, — он говорил восхищенно. — Как будто ты сам упал, бежал, сразу все выронил, шоколадки выпали и у тебя уже руки за спиной. Она в Якутии в следственном изоляторе работала конвоиром, — историю за историей рассказывал Эдвин моему мальчику, прихлебывая крепко заваренный чай из граненого стакана с серебряным подстаканником.
У него был знатный советский подстаканник — с серпом и молотом и серебряной звездой.
— Ну, им понравилось, как ты оформил магазин? — наивно спрашивал Кеша.
— Уже то, что никто не ворвался ко мне в кабинет, — отвечал мальчик, — не заорал диким голосом и не свалил меня со стула ударом в челюсть, говорит о том, что все более или менее.
Благодаря его усилиям мрачные бетонные магазины были украшены яркими цветными фотографиями продуктов. Окрестные жители туда стекались круглосуточно с огромными сумками. Особенно в эти магазины полюбили ходить пенсионеры, потому что мальчик утвердил для них специальную скидку, он на этом построил пиар-компанию.
Тот, кто все время там отоваривался, получал карточку «Почетный обжора» — отныне он мог покупать еду с пятипроцентной скидкой. Пять лет — пять процентов, десять лет — десять и так далее. А если покупатель за один присест набирал целую гору продуктов, то получал приз: красивый сломанный плеер и синюю пластмассовую кружку с желтой надписью «ОбЖора» — «О» — большое, «б» маленькое, и «Жора» — с заглавной буквы. Посмотришь издалека — получалось О Жора!..
Жора Мовсесян, президент компании, регулярно вывозил сотрудников на пленэр. Там жарили шашлыки, играли в футбол, раскидывался шатер, и Жора держал такие речи:
— Уважаемые коллеги! Человек может бодрствовать, спать, работать, не работать, читать книги, не читать, ходить или не ходить в театр, даже одежду не покупать. А есть — он всегда хочет. Поэтому наш бизнес будет процветать до самого Армаггедона — включительно!..
Какая уж тут «Каштанка»! Майкл Причинелло «Голый Пиар» — вот что было теперь настольной книгой нашего мальчика. Откроешь на любой странице и читаешь:
«…Так вы сможете продать не только жареный бифштекс, но и его шипение!»
Деньги, заработанные в «Обжоре», мальчик приносил домой и прятал за свою картину с ночным подлунным морем и черной скалой — в чулан.
Зато любимой книгой Кеши с недавних пор стал богато иллюстрированный путеводитель «Туризм в Арабских Эмиратах».
— Благословенные края, прямо рай, — говорил он, мечтательно разглядывая на фотографиях теплое море и зеленые пальмы, восточные сладости, а также всемирно известный центр торговли, который издавна славится своими золотым и шелковым рынками, рыбным базаром и рынком пряностей.
— Аравия, Маруся, стяжала себе лавры своими пряностями, — важно сообщал Кеша, принюхиваясь к путеводителю. И таинственные ароматы удивительных трав, ладана, корицы, мирры, шафрана, растворяясь в атмосфере загадочного восточного города, доносились до его трепещущих ноздрей.
— Во времена царицы Савской, — благодушно объявлял Кеша, — Аравию называли Аравия Феликс, что значит — «Счастливая», надо рассказать об этом нашему Феликсу! Ему будет приятно!
Кеша уже бредил дворцами, знойными базарами, душными чайханами, узкими солнечными переулками, где шумят и волнуют душу восхитительные фонтаны, утопающие в цветах. Ему казалось, среди старинных мечетей толпами скитаются Аль-Рашиды во всех обличьях, старательно выискивая, на кого бы обрушить свою необузданную щедрость.
— Наверно, там нет воскресений, нет счетов за электричество, нет квартирной платы, нет беспокойства, нет смысла, вообще ничего нет. А потому не задержат меня тут ни снег, ни буйный ветер…
— Чтоб ты знала, Маруся, — доверительно говорил он мне, — это очень обеспеченное государство — нефтью торгует! А Дубаи — самый богатый эмират. Надо позвонить Феликсу, что-то он давно не звонит. Мы должны тоже поднять цены, чтобы не разориться.
— Вы в рубище должны ходить, босые, как Пиросмани, за миску картофеля расписывать таверны. А вы все боитесь разориться! — внезапно заявила Рита.
Она всегда отзывалась неожиданно по любому вопросу, касающемуся человеческого счастья и мудрости.
— Высоцкий тоже останется в народном сознании в рубище — но в «Мерседесе», — парировал Кеша.
Теперь у него были все данные считать себя великим человеком.
Когда появлялся Борька Мордухович и спрашивал тревожно:
— Ну, где этот хуй в золотой оправе?
Кеша отвечал невозмутимо, уверенный, что дело в шляпе:
— Сиди тихо. Весна придет. Трава вырастет сама по себе.
Но Мордухович сидел как на угольях.
— Я рад, когда официально можно понервничать, — вызывающе говорил Борька. — Обычно все скрываешь, а тут есть причина. Никто не скажет: «Что ты нервничаешь? Без причины?»
Он уже сто раз звонил Феликсу. А у того голос все безжизненней и безжизненней. В конце концов Кеша набрал телефонный номер галереи, а ему отвечают:
— Сегодня не работаем — Вальпургиева ночь.
— Ой, — говорит Кеша, — в галерее «Феникс» празднуют Вальпургиеву ночь. Это они, наверное, ее устроили.
Короче, пришло время, и мы узнали, что шейх Мухаммед бен Зульфикар Анвар Рашед аль Мактум, в чьих руках целиком была наша судьба, передал через своего агента Абрама Шофмана, что он разочаровался в актуальном искусстве.
С космической улыбкой на устах принял Кеша это известие. Могучий духом в несчастьях и все-таки с замиранием сердца, страшась услышать самое худшее, он прибыл в галерею «Феникс», и Феликс ему выложил все начистоту.