— Сынок! Все равно тебя догонят, и поймают, и насильно заставят учиться. Смирись. Знаешь, как говорил философ Сенека: «Мудрец хочет того, что неизбежно»…
— А поймают, — грозно отвечал мальчик, — начну воровать, курить сразу начну, выбьюсь из общества и стану одним из этой невежественной толпы!
Мы ему елку на Новый год поставим, нарядим, огни зажжем, усядемся там у него и чай пьем. А Кеша рюмочку себе нальет.
Нам из Америки один художник привез набор — маленьких фосфорических звезд. По карте звездного неба Северного полушария Кеша в чуланчике на потолок наклеил звезды и Луну. Весь вечер они впитывали электрический свет, а ночью, далекие и голубые, сияли над мальчиком в небесах, пока он не засыпал.
Еще купили аквариум с подсветкой и двух меченосцев — алого и черного.
— Как же мы их назовем? — спросил мальчик. — Нужно дать им хорошие подходящие имена.
— Одну назовем Чернушка, другую Краснушка, — предложил Кеша.
— Ой, нет. Ведь это не коровы, а меченосцы из Карибского моря!
И он совсем не интересовался краеугольным вопросом: откуда берутся дети? А мы с Кешей предавались размышлениям, что мы ответим, когда он спросит. Я специально просила Кешу ничего не выдумывать. А то мальчик спрашивает:
— Кеша, как, интересно, рыбы спят?
А Кеша, я слышу с кухни, отвечает:
— Рыбы спят на суше. Вылезают на сушу и спят.
— А что ты хочешь, чтоб я ему ответил? — удивляется Кеша. — ВСЮ ПРАВДУ??? Не хотел бы я в детстве услышать это от своего папы-физкультурника.
Раз как-то я стала свидетелем достойного ответа на этот вопрос. Его задал крошка-сын отцу в автобусе:
— Пап, — спросил он вполне беззаботно, — откуда берутся дети?
— Это ты узнаешь в процессе познания мира, — ответил ему отец.
Вскоре Марк Гумбольдт заглянул к нам на огонек и воскликнул:
— Как? Ваш сын до сих пор в неведении? Ждите-ждите, пока его просветят во дворе или он прочитает об этом на заборе! Вот он, темный русский народ, тонущий во мраке невежества! Держите книжку, — сказал он, — Илюша с Тимошей внимательно прочитали ее три года тому назад. Да вам и самим невредно ознакомиться!
Кажется, это был перевод с польского, цветная брошюра, в которой ясным, доступным, в меру научным языком, честно и прямо рассказывалось ребенку, откуда берутся дети.
Мы положили ее на тумбочку в чулане и стали ждать.
Мальчик пришел из школы в хорошем настроении, Кеша спросил у него дружелюбно:
— По математике ничего не получил отрицательного?
А то нас вызывал в школу его математик Игорь Андреевич.
— Ваш сын, — сказал он, — у меня на уроке гадает на кофейной гуще, в условия не смотрит, врет, как Троцкий Ленину, а Ленин Троцкому, устраивает веселые конкурсы «Кто может чихнуть, не переставая икать» и мечтает о том, как он будет офицером. Я ему говорю: «Математик Гаусс девятнадцать лет бился над задачей, и только на двадцатый год во сне к нему пришло решение». А он мне: «Ха-ха-ха! Девятнадцать лет бился! Я бы назавтра про нее забыл». Ну? Что молчите?
Кеша ответил интеллигентно:
— Мы задумались.
А он нам и говорит:
— Как можно задуматься такими пустыми головами?
Мы с Кешей до того растерялись, даже попрощаться с ним забыли.
— Нет, — благодушно ответил мальчик, — хотя меня сегодня вызывали к доске. Мы решали задачу: сколько попугаев в год съедал Робинзон Крузо, если советский народ съел десять тонн «ног Буша» и «крылья Советов» — пять тонн?
Он ушел в чулан, а мы с Кешей притаились.
Вдруг он вбегает на кухню — разъяренный, швыряет в нас этой цветной брошюрой и кричит:
— Ах вы, злоумышленники!!!
Мы:
— Что? Что?..
— Возьмите себе свою глупую книжонку! Я вас спрашивал? Спрашивал?! Вот тут написано: «ЕСЛИ ВАС СПРОСЯТ»!..
— …Так ты знал??? — спрашивает Кеша.
— Не знал! — он крикнул свирепо. — Не знаю и знать не хочу!!!
А потом все пугал нас, что придет какой-то Харальд Синезубый и сын его, Свейн Вилобородый, вот они нам еще покажут!..
Он хотел жить один — с аквариумными рыбами. И с жабой. Жабу он себе заранее присмотрел в зоомагазине.
— Это такая мерзкая тварь! — восхищенно рассказывал мальчик. — Дряблая, киселеобразная ляга болотного цвета, размером с чайник, как коровья лепеха!..
Редкое единение он чувствовал с миром земноводных.
— А если придет невеста, — говорил, — я бы залез в аквариум и превратился в меченосца.
Какой-то у него был свой взгляд на вещи с их истинной скрытой сутью. Наверно, мы с Кешей мешали ему, вставая между ним и целым миром. Как он упрашивал меня оставить его одного!
— Дай мне самостоятельности, дай, — просил он, — не будь врединой, дай мне побыть без горланящих мам и пап. Когда я остаюсь один, — говорил он, — я начинаю петь песенку. Такая чудесная придумка — поночевать в одиночестве! Запрусь на все замки и вставлю ключ — уже ко мне никто не продерется. Поужинаю плотно. Порисую, журнальчик посмотрю. Буду сидеть, слушать лютневую музыку, на улице гулять, ключи не забывать. А? Марусь? Я просто умру, если ты мне не разрешишь. Почищу обязательно зубы, прочитаю молитву Оптинских старцев и лягу спать. А ты ко мне — к моему неудовольствию — на следующий день приедешь?..
Тайны мира ему заранее были известны, моему мальчику, и я ни за что бы не поверила, что он явился сюда в первый раз.
— Помню, как в своей прошлой жизни, — говорил он, — я чесал у тигра за ухом. Прекрасно помню этот момент — какое у него округлое ухо и упругая шерсть!..
— Сынок! — я удивлялась, — какой ты умный. Ты что, умнее своей мамы?
— Да, умнее, — со вздохом отвечал, — причем гораздо.
— Видишь ли, Маруся, — он так серьезно мне говорил, без улыбки, — твоя ошибка в том, что ты забываешь о бессмысленности слов.
Однажды он спросил:
— Почему ты так отрывисто смеешься? Громко и отрывисто?
— Потому что ученые открыли, — сказала я, — что человек, который долго, не переставая, смеется, производит неприятное впечатление.
— Любой человек производит неприятное впечатление, — глубокомысленно заметил мальчик.
В другой раз Кеша взял себе талончик к зубному. Мальчик сходил с ним в поликлинику, вернулся и говорит:
— Знаете, почему древние люди так любили войны?
— Почему?
— Потому что нет ничего хуже старости.
Со временем Кеша ему поставил в чулан кресло-кровать. Выходишь из комнаты утром, и всегда задеваешь за его пятки. Тумбочка осталась прежней, на ней теперь стоял музыкальный центр. Рядом на столике тулились компьютер и синтезатор — мальчик сочинял древние скандинавские саги. Его даже в Лос-Анджелесе издали на каком-то левом лейбле.
На стенке висела картина, он сам ее написал — черные скалы над морем и круглая белая луна. Эта луна бледным светом высвечивала этажерку с книгами: «Белая магия», «Славянская мифология», Страбон, Геродот, Чарльз Диккенс «Лавка древностей», «Сражения викингов»…
Гостиной у нас по-прежнему служила кухня, в центре которой царил старинный немецкий стол фирмы «Анаконда» без единого гвоздя, его постоянно приходилось подколачивать молотком, потому что с веками он раскачался, и в полых ножках его, изящно закругленных, мореного дуба, чуть зазеваешься, селились тараканы.
Стол был раздвинут во всю ширь — с одной стороны мы за ним обедали, с другой — у окна Кеша устроил себе мастерскую — там грудились холсты, акварели, кисти, краски, мольберт, он никогда ничего не убирал, даже если приходили гости. Иной раз перепутаешь — возьмешь масло растительное, а это льняное — растворитель для масляной краски.
Когда из студенческого общежития Кеша переехал ко мне с единственной вещью, которая являла собой его личную собственность, — проигрывателем «Вега» («Вега» вместе с колонками до поры до времени выдерживалась в камере хранения на Казанском вокзале), он провел линию на столе и сказал:
— Отныне и навеки здесь будет мое рабочее место.
У окна стоял диван, на нем спал большой королевский пудель Герасим, иногородние родственники или припозднившиеся гости.
А в комнате — только кровать и стол из красного дерева, еще бабушкин, с запахом валокордина, письменный стол, где я сочиняла свои рассказы и сказки, а также сценарии для передачи «Спокойной ночи, малыши!»
Тесновато, но в тесноте, да не в обиде! Как говорили древние: что такое счастье? Наличие живых родителей. Неподалеку, тоже в однокомнатной квартире, обитают мать моя Маргарита с отцом Серафимом, пошли им, господь, здоровья. Оба такие веселые, особо не запариваются. Ясно, раз ты пришел в этот мир, надо как-то ютиться, сказано ведь в писании: птица имеет гнездо, лиса — нору, только человеку негде преклонить свою голову.
И вдруг это сообщение!
Мы с Кешей обрадовались, конечно. А потом давай думать — как же тут все устроится, если он приведет жену. Вряд ли она захочет жить в чулане, вить там гнездо.
Кеша как работал на кухне, так и будет. Ему вообще все равно, лишь бы оставаться свободным художником. Надо бы уступить им комнату — я тогда со своим письменным столом перееду в чулан.
Маргарита с Серафимом, услышав о женитьбе, даже заплакали от счастья. А потом опомнились и говорят:
— Наверно, вы теперь думаете: вот, Рита с Фимой зажились на этом свете! Ладно, сдавайте нас в дом престарелых…
— Тогда мы окончательно потеряем вашу квартиру! — успокоил их Кеша. — А так — все же теплится надежда…
— Кстати, у твоей избранницы есть хоть какая-нибудь жилплощадь? — спрашиваем у мальчика.
— Да, — он отвечает. — Это серьезная девушка из города Анапы.
— Отлично! — воскликнул Кеша, потирая ладони. — Будем к ней ездить — купаться в море.
В общем, созвали семейный совет. Явились Серафим, Маргарита. Я купила окуня, хотела приготовить рыбу с гречкой. А Кеша:
— Ненавижу рыбу с гречкой! Нет, я ничего не имею против этого окунишки, и гречка спасла от голода многие народы нашей Земли в тяжелую годину. Но то и другое вместе — невыносимо! Они друг друга низводят на нет! Ужасное что-то!