И вот однажды в газете «Аргументы и факты» Фима прочитал, что сомелье, так называются специалисты по вину, рыщут по белому свету в поисках редких вин и находят много чего интересного. Поскольку существуют такие неискушенные личности, которые даже не подозревают, что являются обладателями поистине пиратских сокровищ. Они годами хранят бутылки, оставшиеся от родителей, наивно полагая, что это бабушкины настойки. Порою такие заветные сосуды переходят от отца к сыну, прослыв неприкосновенными. А между прочим, среди «бабушкиных настоек» попадаются старинные коллекционные вина стоимостью десятки тысяч долларов.
Один сумасшедший бизнесмен из Юго-Восточной Азии на международном аукционе Сотбис в Лондоне выложил шесть тысяч долларов за пол-литра портвейна «Ливадия» урожая 1894 года. А за ним с молотка улетела бутылка «Хереса де ля Фронтера» 1775 года с истлевшей этикеткой — за пятьдесят тысяч фунтов стерлингов!!!
— Так, — подумал Фима, — это за границей, а у нас?
Видит, и в Москве проводятся торги — антикварно-аукционный дом «Гелос» представляет личную коллекцию купца первой гильдии Филатова, основателя Самаркандского винозавода, самая старшая бутылка запечатана в 1884 году, самая молодая — в 1914-м. А между ними — французский портвейн «Кокберн», испанская «Малага», итальянские «Мускат д’Асти», какая-то «Барбера д’Альба» — полуторавековой выдержки, четыре лота из шести отметили столетний юбилей… А минимальная цена лотов — от четырех тысяч долларов!..
Озабоченный поиском денег, как и все мы, Фима надел очки и решил провести ревизию своей коллекции.
— Чем черт не шутит, — подумал он и давай перебирать бутылки.
Среди вполне заурядных «Блэк Джек», «Вайт хорз» и «Наполеона» стояли у него Пьемонт, Тоскана, Бургундия, Лангедок, Бехеровка, Кьянти, риоха, пинотаж.
Азохн вэй! Но «Гелос» вряд ли заинтересуется.
Вдруг он увидел матовую бутылку с вытянутым горлышком, запечатанную настоящим сургучом. На ней пожелтевшая от времени этикетка с надписью на китайском языке. А на этикетке в углу выцветшими чернилами что-то написано — очень неразборчиво.
Как же он про нее забыл! Именно она положила начало его коллекции, бутылка с непонятным содержимым, которую вручил ему своею собственной рукой «великий» Мао, да-да, во время последнего визита советской делегации в Китай, когда еще была дружба с Китаем, их принимали на самом высоком уровне, Мао Цзэдун пожал Фиме руку и от всего сердца протянул вот эту самую бутылку.
Взяв лупу, Серафим внимательно изучил надпись от руки и пришел к выводу, что там написано «лично от Мао Цзэдуна, на счястье». То есть, вполне возможно, на этикетке стоит автограф самого Мао.
— Да-а, эту бутылку можно продать! — подумал Фима.
На следующий день он позвонил в антикварный дом «Гелос» и поведал о своей драгоценной находке.
— Какого года вино и сколько у вас бутылок? — спросили у него.
— Одна, но с автографом, — ответил Фима. — Причем самого Мао!
— Вы уверены? — довольно равнодушно переспросил молодой человек.
— Уверен, — ответил Фима. — Я его лично знал.
И Серафим со всеми деталями описал картинку на этикетке — синюю пагоду на фоне изумрудных гор, бирюзовое небо, выпуклые золотые иероглифы китайские, сиреневую дымку вдали. И год, когда она была запечатана, — 1954.
— Сейчас посмотрим по каталогу, — сказали Фиме. — Так-так-так. О-о!.. Да, это редчайшее вино от Мао Цзэдуна, абсолютно уникальное, у него были специальные виноградники, особые девушки давили виноград… Потом его настаивали по старинному китайскому рецепту, который с древности хранится в тайне, он его очень мало кому дарил, — голос молодого человека стал куда более заинтересованным, — во всем мире таких бутылок осталось две или три, вот именно пятьдесят четвертого года, так что начальная цена ее может быть семнадцать тысяч.
— Семнадцать тысяч долларов? — переспросил Фима.
— Не юаней же, — усмехнулся аукционный человек. — Принесите бутылку, паспорт, заключим договор, мы берем двадцать пять процентов от сделки и пять — организационные расходы. Пока мы сфотографируем раритет, пока в каталог дадим картинку. Есть у нас один человечек, который собирает подобные вина, у него хранится шнапс из бара Гитлера и виски Черчиля, початые самим Уинстоном, но недопитые по причине смерти великого англичанина. Думаю, его заинтересует бутылочка Мао Цзэдуна. Может даже начаться борьба, если на аукцион придет Лаврентий Архутик, знаете такого коллекционера? Нет? Неважно, он владеет коллекцией всех вин, которые пил Сталин. Тогда цена подскочит до тридцати, а то и до сорока. В общем, дражайший, аукцион у нас планируется через месяц, так что поторопитесь, не пропадайте, наведывайтесь, спросите Петровичева, это я, находимся мы рядом с Боткинской больницей, знаете такую?
Фима хорошо знал эту больницу, случалось ему и там лежать. Он записал все на листочке, где, когда, кого спросить, и бережно поставил китайскую красавицу в шкаф. Она аж вся засветилась, приобрела матово-жемчужный ореол, и когда встала среди других бутылок, то «гуляка Джонни» затушевался, отодвинулся в сторону, а «Лидия» просто спряталась за «Кагором», так ей стало не по себе.
— Стой здесь, сияй и радуй нас, наш кормчий Мао, великий Цзэдун, скоро придет твой час! — пропел песню Фима, которую только что сочинил.
Страшно довольный, мурлыкая свою песенку себе под нос, он по сто раз на дню заглядывал в шкаф, проверял, на месте ли бутылочка, все ли с ней в порядке, не тесно ли ей, не грозит ли какая-нибудь опасность. Он сдувал с нее пылинки, а также завел специальную тряпочку суконную и ежедневно до блеска натирал ее бархатистые бока. Ни капли влаги, упаси господи, чтобы не смазать надпись!
Нам он не проронил ни слова. Это была их тайна — его и Ее. И никто, ни одна живая душа, ни я, ни Рита — до поры до времени не должны были ничего об этом знать. Фима уже представлял, как он приедет к нам с аукциона и выложит из портфеля на стол свой увесистый вклад — считай, одну треть от стоимости квартиры!!!
Он даже никуда не удалялся из дома, только спускался за газетами. Лишь один единственный раз выехал навестить старого знакомого, бывшего председателя Верховного суда Павла Дмитриевича Торощина. Хотел у него одолжить денег под процент.
А в этот день к Рите заглянула ее подружка Марианночка, обычно она с утра до вечера торчит в Ленинской библиотеке, сидит, согбенная, в очках с толстыми линзами, исследует труды декабристов. Рита зовет ее «моя малышка».
Вот они встретились, две подруги, стали говорить о декабристах. Вдруг звонок в дверь.
— Кто там?
— Сантехник.
Рита открывает, на пороге стоит красавец, голубоглазый, брови и ресницы выцвели, на голове платок назад повязан, синий, ситцевый, из-под него выбиваются светлые кудри. Рита остолбенела.
— Хозяйка, — он вымолвил с легким притягательным акцентом героя фильма «Табор уходит в небо». — Этажом ниже — потоп. Ваша работа?
— А вы проходите! — отвечает Рита.
— Да я тут с другом!
— Так ведь и я с подругой! — радостно говорит Рита.
Через минуту эти свистушки — обеим хорошо за восемьдесят, или, как говорит Марианночка, — «очень далеко за сорок!», накрыли стол, достали шпроты, сыр, копченую колбасу, наделали сэндвичей, а Рита, воодушевившись, контрабандой залезла к Серафиму в бар, где он смолоду хранил коллекционные алкогольные напитки, и вытащила первую попавшуюся бутылку с надписью даже не на английском, а на каком-то неведомом никому из присутствующих восточном языке.
Они наполнили рюмки, Маргарита вскричала:
— Prosit!!!
Все дружно выпили, закусили. Бутылка удлиненная, изящная, как будто там вино, однако напиток оказался очень крепкий. Они даже с Марианночкой опешили сначала. А потом ничего, приноровились, когда покатилась рюмочка за рюмочкой.
Сантехники в замасленных комбинезонах — молдаване, одного из них звали Марчелло, второго — синеглазого — Грегоре, что привело Риту в дополнительный восторг, все же заглянули в ванную комнату: никаких следов озер, вышедших из берегов, Рита была сама невинность.
Снова разлили по рюмкам напиток неясного происхождения. Грегоре степенно повел застолье.
— Давайте выпьем за то, чтобы наши желания, — важно тостировал он, — всегда совпадали с нашими возможностями!
— Желания сбываются, Грегоре, имейте в виду! — радостно подхватила Рита. — Причем, как правило, это случается не вовремя и в неограниченном количестве. Как я мечтала, что после войны мой однополчанин Коля Ральников придет ко мне домой и увидит меня в новом платье! И вот кончилась война, я учусь в университете, у меня новые знакомства, новая любовь. Однажды возвращаюсь — а у нас дома в Большом Гнездниковском сидит Коля Ральников — называет мою маму «мамашей», чай пьет, уже утюг починил… Я была в ужасе!
В течение всего их неожиданно и своевольно вспыхнувшего праздника Марчелло, молча, уплетал сэндвичи, пока «малышка» не поинтересовалась:
— А у вас какое образование, ребята?
Тогда именно Марчелло солидно ответил:
— Высшее сантехническое, — до этого момента он не проронил ни слова.
Тут позвонила другая Ритина подружка — Тильда Осиповна. У Риты обычно включена громкая связь, чтобы они вместе с Фимой участвовали в любых переговорах, так что участники развеселой пирушки услышали голос Тильды, исполненный могучей жизненной силы и великих планов на будущее.
Она сказала:
— Маргарита Степановна! У меня в мае будет день рождения. Мне исполнится девяносто лет. Поскольку все мои знакомые умерли, я беспокоюсь, что мне никто не позвонит, не поздравит и не подарит подарков!
— Тильда?! — вскричала Марианна. — Она разве жива? Девяносто?! Да что она выдумывает? Ей больше ста лет! Я с ней жила в одном доме, мне было три года, а ей уже шестнадцать! У нее отец Осип — очень женщин любил. Один раз он вскочил у всех на глазах в пролетку с лошадями, усадил туда какую-то красотку и уехал.
— И до сих пор не вернулся! А мы его все ждем! — послышался голос Тильды. — Кто там у вас говорит? — она спрашивает.