Однажды, словно стартовый выстрел, прозвучало:
— Все собираемся сортировать листовки и вычитывать рукописи перед сдачей в издательство. Завтра будем покупать книгу.
«Книга» — квартира. На абордаж! — как говорили матросы.
Первой в подземке с деньгами оказалась я. Пять «снопов» у нас дома были обернуты в фольгу для запекания курицы, сложены в рюкзак, а сверху для конспирации накрыты клубками шерсти и вязальными спицами.
Я вошла в вагон, села, достала спицы и начала вязать шапочку, являя пасторальную картину интеллигентной женщины среднего достатка.
Напротив меня спал пьяный мужичок, бомж не бомж, на вид, скорее, безработный инженер. Вдруг он поднял веки, наши взгляды встретились, что уже само по себе категорически запрещено «инструкцией». Я хотела немедленно отвести глаза, но тут его лицо окрасилось богатейшей гаммой чувств, какая только доступна полностью потерянному в жизни человеку, к тому же крепко выпившему.
Безудержной мимикой он дал мне понять, что потрясен, восхищен, даже в некотором роде обескуражен… моей красотой. Восторг придал ему силы.
Он встал, пошатываясь, сделал пару шагов, склонился надо мной и зашептал:
— Кто ты, прекрасная незнакомка?
Своим вопросом он молниеносно лишил меня бдительности. Да, человек немного выпил, но не в стельку же в самом деле, кожаная куртка хотя и старая, но благородно поношенная, запах — всего только перегара… Ничего отталкивающего, а вопрос сформулирован грамотно и утонченно.
Я невольно почувствовала к нему расположение, однако, памятуя об «инструкции», отмахнулась, мол, отвали — не приближайся. А он, как Чаплин в «Огнях большого города», изумленно:
— Ах, ты немая?.. Ну что ж, ладно, ничего, — бормочет этот человек с немыслимым состраданием. — Но ты немая и глухая? — он заорал мне прямо в ухо.
Я говорю ему:
— Держите дистанцию.
Ах, до чего он обрадовался, что у меня все как у людей:
— Боже мой! — вскричал. — Я хочу, чтобы ты была моей! Только моей и ничьей больше! Ты вяжешь? Лишь одна моя мама умела это делать! О, моя мама!.. Где ты была все эти годы? — воскликнул он, воздев руки к потолку, и страстно зашептал: — Я тебе не смогу дать свой телефон. У меня его нет. Но твой я запомню или запишу на ладони! — и с этими словами опустился на колени и начал осыпать мои руки поцелуями.
В общем, когда я встретилась в метро с Иннокентием (он вез еще двадцать пять «снопов», только-только взятых из банка) и с гордостью поведала ему о впечатлении, которое произвожу на мужчин, он побледнел и спросил с ужасной тревогой:
— А ну посмотри, на месте ли «снопы»?!
К счастью, как я и предполагала, этого человека интересовала я, а не мои деньги! Тогда Кеша выхватил из кармана спиртовые салфетки и обтер меня с ног до головы, причем особо тщательно тер мои губы и даже зубы!..
Тем временем Рита в лимонном берете — одна (Фиме как раз позвонили, и он разговаривал про футбол!) — отправилась снимать со своего спецсчета «Осень патриарха» в сберегательном банке сто тысяч рублей, шокировав служащих, поскольку утрачивала при этом какой-то огромный процент.
— Не надо сейчас ничего снимать, — взялась ее предупреждать кассир, — в середине декабря у вас будут проценты!.. Не снимайте!
Тут без содрогания нельзя представить дальнейшую сцену. Рита замешкалась у окна, за ней выстроилась длинная очередь, и, чтобы объяснить свой абсурдный поступок, она обратилась к этим недовольным людям с увещевательной речью:
— Понимаете, раз в жизни такое бывает. Вы уж извините, что со мной долго возятся! Надо снять весь вклад — внучеку квартиру покупаем… — словом, вела себя как профессор Плейшнер перед провалом: была рассеянна, заговаривала с каждым встречным и слушала пение птиц. А когда с сотней тысяч в сумочке она приблизилась к своему подъезду, оттуда вышли два типа в черных шапочках. Один сказал Рите:
— Бабуля, привет!
А она им ответила как ни в чем не бывало:
— Привет, мальчики!
И, одинокая, не обремененная сопровождающими лицами, впорхнула в полутемный подъезд. А эти двое — галантно придержали ей дверь.
Кто абсолютно молча и сосредоточенно возил «снопы» на «сеновал» и уезжал за новыми и новыми «снопами», которые хранились в разных банках столицы, так это наша Тася. Она вытаскивала деньги из внутреннего кармана красного пуховичка, складывала на стол и снова пускалась в путь на тонких шпилечках — цок-цок-цок, ни слова не говоря, заглядывал ли ей кто-нибудь в глаза по дороге в банк и обратно, читал стихи или пел песни.
Но тут возникла другая проблема: десять сотен долларов, из тех, что прислал из Анапы отец Леонид, отсырели и немного покрылись плесенью.
— Ну что вы смеетесь? — воскликнула Тася. — Да, он где-то хранил их, берег, прятал много лет в укромных уголках своих гаражей!.. Естественно, они заплесневели!
— Ничего страшного, — успокоила ее Рита. — Мы сейчас их вымоем и высушим!..
Они разложили сопревшие купюры на батареи, откопали фен и утюг, все это включили и принялись за дело.
— Идем брать кассу! — скомандовал мне Фима, надвинув на лоб поддельную клетчатую кепку Burberry. И мы вдвоем, тщательно соблюдая технику безопасности, отправились за его основополагающим капиталом.
В тот день в Сбербанке было очень много народу. Я села за стол и продолжила вязать голубую шапку, маскируясь под старушку. Серафим в старом вытертом пиджаке, из-под которого выглядывал растянутый ворот майки мальчика с черепом на груди времен увлечения того блэк-металлом, с седой трехдневной щетиной и слуховым аппаратиком в ухе, протянул в окошко сберкнижку и сказал:
— Я закрываю счет.
Девушка вскинула брови:
— Да вы что?! У нас нет таких денег! Надо заказывать!
За нами тянулся бескрайний хвост, и все с интересом слушали этот разговор.
— Я подожду, — тихо и с христианским смирением отозвался Серафим.
— Деньги здесь могут быть только после обеда. Езжайте в главный банк.
— Ладно, — говорит Фима, — поедем в главный. А вы заказывайте, заказывайте, вдруг там не будет, тогда я к вам вернусь.
Главный банк тоже не смог выдать Фиме все, что он накопил. И мы опять оказались в нашей сберкассе.
— Ну, привезли?
— Пока нет, едут.
Я занимаю очередь. Передо мной, казалось, вся Москва решила получить пенсию. В кассу вплывает Кеша с полным рюкзаком долларов. Он потоптался немного, излучая такое сияние, что любой, даже никудышный счетчик Гейгера мог бы запеленговать за его спиной сумасшедшие деньги.
— Привезли? — спрашивает он на всю сберегательную кассу.
— Да пока не привезли! — разводит руками Фима.
— Ну ладно, — миролюбиво говорит Кеша, — раз не привезли, я, пожалуй, пойду, дома подожду.
Он уходит, и тут же раздается голос Риты — узнаваемый и любимый всеми бывалыми радиослушателями, старыми москвичами:
— Друзья! — говорит она. — Где можно узнать, не оставила ли я косметичку, когда забирала свои сто тысяч?..
Буквально в каждом окошке светились наши лучезарные лица в состоянии полного аффекта. В третий раз подошла очередь Фимы, но с фронта не было вестей, и мы пропустили вперед веселую старушку, которая всячески норовила и снять побольше и чего-то там заначить.
— На гроб! — она мне сообщила с торжествующей улыбкой.
И — выразительно — глазами вниз:
— ТУДА не хочется!.. А готовиться надо!
— Несут! — ликующе крикнул мальчик, увидев двух здоровых инкассаторов с охраной, вооруженных до зубов, с мешками денег.
На протяжении получаса Фиме отсчитывали деньги перед микрофоном. Вся очередь слушала, какими тут пахнет сбережениями. Складываем деньги в портфель, застегиваем, выходим из банка, ну, Господи, помогай в напастях и треволнениях мира сего, избави нас от всякого злого обстояния! Облик Серафима выражает полное и абсолютное напускное спокойствие. Единственная им была допущена ошибка резидента — до самого подъезда за нами бежал какой-то не внушающий доверия субъект, крича:
— Мужчина! Мужчина! Вы забыли паспорт!..
Все были немного не в себе оттого, что надо быть исключительно осторожным и предельно внимательным. После того как Фима сделал выговор Рите и еще раз объяснил, как себя следует вести человеку при деньгах на улице, в лифте, сберкассе или дома, Кеша входит в дом с новой порцией «снопов», а дверь не заперта!
При этом взору входящего открывается такая картина — в комнате на столе высится гора Фудзи из банкнот различного достоинства, будто с минуты на минуту привезут партию героина. А Серафим как обыкновенный наркобарон стоит в туалете с открытой дверью — отливает. Не говоря уже о Рите, которая самозабвенно смотрит по телевизору передачу о Пушкине и вообще ничего не видит и не слышит.
Если со стороны посмотреть на наше содружество, подсчитывающее деньги, можно было подумать, что снимается кино с участием Роберто Де Ниро режиссером Квентином Тарантино. Серафим слегка небритый в мохеровой кофте с кожаными налокотниками сидел в конце стола и таинственно улыбался, отвечая односложно и невпопад. Вскоре выяснилось, что он куда-то задевал свой слуховой аппаратик, и вся эта загадочность благополучно компенсировала его глухоту.
Поэтому когда неожиданно позвонили в дверь, мы даже не обратили внимания, зато Рита вышла в коридор и быстро открыла. Кеша накинул одеяло на гору денег, и все застыли, как на спиритическом сеансе, глядя на стол и прислушиваясь к голосам в коридоре.
— Сахару не надо? Мешок недорого, — послышался хриплый бас.
— Нет, не надо нам сахару, — закричал Кеша, боясь, что Рита скажет: нужно, будем варить варенье когда-нибудь, и пригласит продавца сахара на кухню.
Единым фронтом мы двинулись к двери. Продавец, приезжий мужик в тельняшке и ветровке, посмотрел на эту шеренгу, явно настроенную недружелюбно к нему и его сахару, и ретировался.
— Никому не открывать! Приказано ведь никому не открывать дверь! — возмутился мальчик, — а вы тут устроили проходной двор.