И тут он вскричал:
— Идея! А что если Потеряич продаст луну японцам! А мы под это дело срочно одолжим у Никаса Сафронова?! Посмотрим, что пишет астроном?..
Кеша вынул из кармана салатовый конверт, на нем марка с изображением горы Фудзи, нарисованной Хокусаем, с печатью города Осака — первое известие от Потеряева с тех пор, как его паром отплыл из Владивостока. Письмо пришло еще утром, но его даже некогда было прочитать!
«Дорогие мои земляки! — начал Кеша, а мы сели вокруг и стали слушать. — Как вы там, на Большой земле, на Родине, в России? Живы ли? Приобрели ли недвижимость?
Иннокентий, здравствуй! Должен извиниться, что не сразу вышел на связь, когда со мной стряслось невероятное происшествие, о котором мог бы только мечтать любой учитель по астрономии, я уж не говорю — по географии. Все бы ничего, случись это лично со мной, однако — крепись Иннокентий! — пострадала луна, дорогая наша кормилица, вот что печалит меня до невозможности и страшно огорчает.
Но — слушай по порядку.
Сначала все шло хорошо. Погрузил я луну на паром, сам устроился в каюте второго класса, вид из окошка — океан, красоты неописуемой! Примерно три часа плыли мы при попутном ветре, на небе — ни облачка, вода — ты не поверишь — чистейшая лазурь! И некоторое время паром сопровождали дельфины!
А через три часа, после того как мы вышли в открытое море, вдруг начало штормить. Настолько резко переменилась погода! Паром кидало из стороны в сторону. Все пассажиры и члены экипажа надели спасательные жилеты. Я надел два. На всякий случай. Шторм, Иннокентий, был такой силы, что наше суденышко трепало как щепку.
Я выскочил на палубу проверить, как там луна? Она была упакована мной в специальный непромокаемый ящик, и этот ящик был закреплен на верхней палубе. Что там творилось — какой был кавардак! Волны хлестали, матросы ползали по-пластунски от борта к борту, ящики с грузом летели за борт.
Нам всем велели спускаться в шлюпки, потому что обнаружилась большая пробоина в борту, и паром мог с минуты на минуту перевернуться.
Вдруг я увидел, как один ящик разломался на куски, из него вылетела наша луна. Она плавно опустилась на волны и заскользила по океану. Я закричал матросам, которые держали весла и управляли шлюпкой, что надо спасти луну, вот она, там, на волнах.
Но когда они обернулись и посмотрели, куда я показывал, ее там уже не было. Она утонула. Кеша, прости меня, не уберег я нашу луну, белолицую красавицу. Как распроклятый Стенька Разин, что персидскую княжну потопил, так и я — утопил нашу королевну. Даже пузырей не было видно. Так она канула в воду.
Сам я подумал, уж не прыгнуть ли мне за ней, но японские матросы схватили меня крепко и привязали к скамейке. Через два часа нас подобрал японский рыболовецкий сейнер, где меня обогрели и подсушили. Накормили суши и дали сто граммов саке. Отвезли в порт, поселили в спецприют для потерпевших кораблекрушение.
Так как весь мой скарб потонул, то выдали мне одежду, деревянные башмаки и зубную щетку. Вот живу уже здесь вторую неделю, изучаю японский язык по комиксам манга, уже могу объясняться с персоналом. А поскольку все мои документы пропали, то теперь я могу считаться гражданином мира. Поэтому я решил пока здесь остаться и пустить корни. Поживем — увидим.
Сумимасен, Иннокентий-сан, за то, что я не выполнил возложенную на меня планетарную миссию по продвижению твоего искусства за рубеж.
Мы сидели молча, потрясенные, опустошенные, не поднимая глаз на Кешу. Когда он прочитал последние строки и отложил письмо, всем стало ясно, что последний шанс был эвфемиридой и этот шанс утонул вместе с дорогой и всеми любимой луной.
— Что ж, — сказал Кеша голосом человека, разом вышедшего за пределы надежд и опасений, — буду писать картины, а то все хеппининги да перформансы. Пора становиться классическим художником — из пуха и сухих цветов создавать пейзажи, как те ребята. У них, наверное, нет проблемы, где достать денег?
— Денег у Кеши хватит,
Кеша за все заплатит,
он был всегда такой!.. —
пропела Рита.
— Я пойду поставлю чайник, — сказал мальчик.
— Ставь, — сказала Рита. — Но учти, у нас чайник просто светится. Светит, но не греет. Его лучше как лампочку использовать.
— Господи! — воскликнул мальчик. — Лучше б ты этого не говорила! Только все мои надежды рушите. Тася, я тебе не пара!..
— Какая ерунда! — Тася подошла и обняла нашего мальчика. — Ты мой рододендрон, мой клевер, мой тысячелистник…
— А ты, Кеша, мой птичий горец, — сказала я мужу и тоже его обняла.
— А ты — …моя крушина, — рассеянно проговорил Кеша. В глазах у него стояли слезы.
— А Фима — мое мумие… — подхватила Рита.
— Все, друзья, — отозвался Фима, пропуская мимо ушей нежный шелест листвы нашего родословного древа. — Это дело не сдвинуть с места и целой упряжке миллионеров. Проще на Луне дом построить, чем купить тут квартиру, — сказал он виноватым-превиноватым тоном. А сам лежит, сложа руки на груди, как поверженный Наполеон.
— Надо мне будет Фиме сшить ночную треуголку, — пошутила Рита, но никто не засмеялся. На всех нашло такое уныние!
С тех пор как наш маленький, но гордый клан занялся борьбой за место под солнцем, Фима впервые приготовился сдавать позиции. Это был не какой-нибудь нокдаун, мы их пережили уйму за прошедший год! Но каждый из нас, вдохновляемый Серафимом, снова поднимался и с помутневшим взором, покачиваясь, шел в бой. Это был форменный нокаут, знаменующий полное и окончательное поражение.
Мой отец, видная персона, непотопляемый Серафим, умевший ловко обходить все подводные камни, такой у него богатый опыт ориентации по обстоятельствам, столько галстуков человек износил!.. Пожимал руку самому Чарли Чаплину! И вот он лежит на диване, престарелый летами, трагически прикрыв веки, и вся его поза говорит о том, что он никакой не золотой рудник, а простой Акакий Акакиевич Башмачкин, подверженный игре коварных стихий.
Боже мой, да вознесется рука твоя, не забуди убогих твоих до конца!
Все затихли, смолкла этажом выше Аида Пантелеймоновна, затикали наручные часы Серафима, мерно отсчитывая срок сдачи денег. Тысячи людей, дрожащих от страха, застыли на пороге любви, когда внезапно какое-то новое вихревое движение подхватило нас, мы это все почувствовали, не сговариваясь! Перед нами поплыли странные видения сфер, кругов, эфемерных пространств и небесных городов…
Нет, вы подумайте: только наша семейка вознамерилась прийти к выводу, что Бог несправедлив, непоследователен, непостижим, как мир, который нам снится во сне и который снится нам наяву, исчез в космическом растворении.
И тут, потрясая миллиарды галактик, в гробовой тишине, в бездне пламенного света раздался телефонный звонок.
Серафим протянул руку и поднял трубку.
— Алло, — сказал Фима.
Это был Анатолий Топчиев, географ. Почему-то голос в трубке зазвучал на всю квартиру, как будто это труба архангела, громогласно и отчетливо.
— Серафим Даниилович! — произнес Толя. — Я получил наследство из Америки, тот самый гонорар доктора Рябинина за гималайскую экспедицию!
— Не может быть!.. — прошептал Серафим, и его потускневший взгляд вновь обрел прежнее сияние.
— Не верите? Точно! И все благодаря вашим стараниям, заботам, благодаря вашим связям с дядей Колей, царство ему небесное, на меня свалилось целое состояние — десять тысяч американских долларов!!! Там, оказывается, в Чейз Манхэттен банке действительно до сих пор хранятся деньги экспедиции Рериха. И они мне безо всякой волокиты перевели по завещанию часть, причитающуюся дедушке, — с процентами! Представляете? Это произошло сегодня после обеда. Вы слышите, Серафим Данилыч? Какая удача! Теперь я смогу купить параплан и фотографировать землю с птичьего полета! Ой, да что я — о себе да о себе? А вам не нужно денег? Вы как сейчас, не нуждаетесь?
Фима по привычке, по обыкновению своему, раз и навсегда заведенному порядку, хотел ответить: нет, не нужно, спасибо, мой дорогой… Но, бросив взгляд на удрученную компанию, собравшуюся у него за столом, впервые в жизни признался:
— Толя, мы нуждаемся. И наши нужды не терпят отлагательств.
— Завтра идем в банк, — решительно сказал Толя, — и берем столько, сколько нужно.
— Денег у Фимы хватит, —
Толя за все заплатит… —
запела Рита.
Небо за окном озарилось невечерним светом, внезапно расцвел на подоконнике бутон амарилиса. Мир перевернулся, поплыл, голоса затихли, смешавшись с далеким гудением тибетских чаш, звоном колокольчиков, звуками цимбал. День закончился. Наступила ночь.
Новоселье праздновали в узком семейном кругу, не стали приглашать кого попало, подумали: потом, когда отремонтируем квартиру, постелим полы и водрузим унитаз, позовем всех наших друзей.
А пока Тася и мальчик сидели во главе стола, счастливые, притихшие, и любовались мыльными пузырями, игрой радужного света на их боках.
— Это мне мама прислала баночку мыльных пузырей, — улыбнулась Тася. — Я всегда их просила у Деда Мороза.
Мы подарили им самое дорогое, что у нас было, — дубовый стол «Анаконда», дабы его нестареющая мощь, крепкие ноги и сияющая столешница (мы предварительно ее навощили и отполировали) могли послужить еще не одному поколению. Кеша обойдется раздвижным кухонным столиком, который скромно тулился в коридоре, пока на кухне царила «Анаконда».
От себя лично, в качестве отцовского благословения, он преподнес ребятам проигрыватель «Вега» с колонками.
— Пусть молодежь пользуется, им нужнее, — благородно сказал Иннокентий. — В конце концов это они у нас едут на ярмарку. Мы-то уже едем с ярмарки…
— Так и не доехав до нее, — благожелательно пошутил мальчик.
Мы уселись вокруг многоуважаемого стола на древние ст