– Куда ходили? – Голос его на мгновение лишился привычной невозмутимости.
– Ну в тот дом, – вступил Уолли, – у самой горы. Ты сам же его так называл.
– Помню. И что вы там делали?
Уолли посмотрел на брата: «раз начал историю, так и заканчивай!» – говорил его взгляд.
Роджер сказал:
– Там живет та травница, которая маме чай приносила. Мы заходили к ней в гости.
– Та девушка, Кэт, да? Она живет в доме на… В том доме? – Герр Кляйн все еще разглядывал с недоверием сыновей, опустив турку на стол и забыв про кофе. – И что вам понадобилось там ночью?
Теперь уже оба молчали. Роджер не знал, что именно из произошедшего нужно рассказывать отцу, а Уолли еще больше сожалел, что брат не дал ему заговорить первым.
– Да в сущности ничего… – неуверенно начал Уолли, – чаю попить…
Но по выражению отца сразу стало понятно, что это объяснение его не устроило. Он наконец вспомнил про кофе и, налив его в чашку, присоединился к сидящим за столом Уолли и Роджеру.
– Итак?
– Ты все равно нам не поверишь, – со вздохом произнес, сдаваясь, Уолли.
– Попробуйте.
– Ты даже не веришь, что Кэт – ведьма… Она спасала подругу, которая попала в определенные магические неприятности, и мы пришли ей помочь… Вначале… – И тут он осекся, понимая, что сейчас впутает и Мэри-Лу в эту историю.
Некоторое время за столом царила тишина. Герр Кляйн пробарабанил пальцами по столешнице, потом быстро глянул на сыновей, потом на остывающий кофе. Ночь в доме на отшибе снова напомнила о себе, холодом пройдя по спине мужчины.
– Ладно. Скоро спустится мама, а вы, – и он перевел взгляд с одного на другого, – только встали, понятно? – Генрих решил, что Берте и так хватило волнений прошлым вечером, а ночную вылазку он обсудит с сыновьями самостоятельно.
Оба кивнули.
– А я жду от вас потом подробную историю. – И он поднялся, чтобы забрать с порога утреннюю газету, услышав, как за окном звякнул колокольчик на велосипеде почтальона.
– Ну и что теперь? – Уолли обернулся на брата, когда отец вышел из гостиной.
– Спать теперь, – ответил Роджер, – как по мне, многовато событий для одной ночи. И я не уверен, что могу найти этому объяснения. Может быть, когда высплюсь…
Уолли только открыл рот, чтобы продолжить разговор, начатый с братом в коридоре, когда на лестнице послышались шаги, и в гостиную вошла фрау Кляйн. Она очень удивилась, застав там сыновей, и поинтересовалась, что заставило их подняться в такой час. За ее спиной появился герр Кляйн с газетой в руке. Он пожелал доброго утра и как ни в чем не бывало опустился за стол рядом с чашкой остывшего кофе и закрылся от мира хрустящими, еще пахнущими типографской краской листами, из-за которых бросил один выразительный взгляд на сыновей, прежде чем занавеситься полностью.
– С вами все в порядке? Не заболели? – Она проверила ладонью их лбы. – Ну ладно, завтрак еще не готов. Вы умылись уже? Нет? Ну давайте умывайтесь тогда. – Наблюдая, как они дружно подорвались в ванную, фрау Кляйн удивленно покачала головой. – И что это они в такую рань поднялись?.. А ты? – Она перевела взгляд на газету. – Я даже не слышала, как ты встал… Мне сегодня что-то плохо спалось. Сны странные снились… Только под утро нормально уснула.
Герр Кляйн высунулся из-за отогнутого уголка газеты:
– Сны?
– Да. – Берта Кляйн подошла к плите, выставляя на нее сковороду и снимая с полки коробочку с куриными яйцами. – Да… о том, как мы с мамой и сестрой добирались тогда до границы… Помнишь, я рассказывала? – Голос ее звучал негромко и отстраненно. – Я маленькая была. Плохо помню. Но сегодня снилось, что все это происходит снова, только я вижу это не глазами ребенка, а своим взрослым взглядом. И оказывается, оно намного страшнее, чем казалось тогда.
Генрих отложил газету и поднялся. Он подошел к жене и слегка приобнял ее.
– Не представляю, каково было маме и Фриде… Ведь сестра тогда была уже почти взрослая. – Она смотрела на шкворчащее масло на сковороде, перестав взбивать венчиком яйца. – Не представляю, если бы пришлось вот так вывозить наших детей…
– Война закончилась, – сказал ей Генрих, – и наших детей никуда вывозить не придется. Максимум наших проблем с ними – это проказы Уолли и нелюбовь Роджера к социализации. Но это все пустяки.
– Да, – улыбнулась Берта, – это действительно пустяки, – и вылила будущий омлет на сковороду.
Проснулась Кэт далеко после полудня. Мягкий свет проникал сквозь зеленую занавесь листвы и распространялся через широкие стекла веранды. Девушка лежала на тонком матрасе, который спустила с чердака и расстелила прямо на полу, отдав спальню Виктории. На рассвете, когда дети и Бен ушли, у подруг уже не было ни сил обсудить произошедшие, ни возможности добраться на Праздник вовремя, между тем до него оставалось уже критически мало времени.
Но сейчас не хотелось ни о чем думать, Кэтрин плавно выходила из сладкой дремы, наслаждаясь игрой зеленоватого света на ее лице. В какой-то момент она с удивлением подумала, отчего ее не разбудил стук в дверь кого-нибудь из ее обычных посетителей, но потом вспомнила, что повесила записку о том, что в ближайшие три дня ее не будет, – когда еще полагала успеть на Праздник. Сладко потянувшись и похрустывая косточками, она уткнулась босыми стопами во что-то мягкое, это что-то зашевелилось и одновременно с ведьмой подняло голову, встречаясь с ней зеленым взглядом. «Полосаты-ы-ы-ы-ый…» – протянула радостно Кэт, выставляя к нему руки и делая ладонями жест наподобие краба. Кот лениво поднялся и тоже потянулся, перебирая пушистыми лапами перед собой, потом неспешно проследовал вдоль матраса к тянущимся к нему рукам и терпеливо дал себя погладить. Немного. Потом развернулся к ведьме хвостом и прошествовал к лестнице. У самых ступенек он негромко, но требовательно мяукнул.
– Что, пора будить, ты полагаешь? – Кэт поднялась, еще раз потягиваясь. Тело ныло, но его больше не бросало то в жар, то в холод, как это было сразу после возвращения. И в целом Кэт чувствовала себя неплохо. Она огляделась, стоя ровно в том месте комнаты, где накануне совершила переход Границы. И, потихоньку собрав вместе мысли, пошла умываться.
Когда чайник уже побулькивал на плите, Полосатый завтракал из блюдечка, а на столе стояло все, что Кэт обычно ела сама на завтрак, она последовала совету своего хранителя и поднялась наверх. Виктория, оказывается, уже проснулась и сидела на кровати, скрестив ноги.
– А неплохо ты тут устроилась, – весело сообщила она, все еще с некоторой хрипотцой в голосе.
Кэт критически оглядела подругу, ощущения она вызывала неоднозначные, и хотя ведьма чувствовала, что перед ней вполне живой человек, ей было также понятно, что Викторию еще не до конца отпустило.
– Восстановление займет какое-то время, – заметила Кэт вслух, – голос, думаю, можно поправить теплым молоком с медом, но остальное…
– О чем ты? – Привычным жестом Виктория откинула назад волны черных волос. – Я уже в полном порядке.
Кэт опустилась рядом с ней на кровать. Неужели она действительно не понимает… Или просто храбрится?
– Ты действуешь на износ. Быстро такие вещи не проходят. А следы могут остаться… – В этот момент, подняв глаза на подругу, Кэт увидела в иссиня-черной гриве белую прядь, словно запорошенную снегом. Она протянула руку и коснулась волос.
– Что, что такое? – возмущенно отстраняясь, воскликнула Виктория. Она выхватила волосы из ладони подруги, потом подскочила, оглядываясь. – Ты что, даже зеркала в спальне не держишь?!
Кэт с улыбкой покачала головой и достала из ящичка небольшое зеркальце в металлической оправе. Виктория уцепилась за него коготками и принялась разглядывать свою голову. Кэт молча наблюдала.
– Что это? – наконец подняла на нее взгляд успокоившаяся немного подруга.
– След. Все оставляет свои следы…
Они вместе сидели на кровати, смотря перед собой. Виктория вдруг резко хлопнула ладонью по матрасу, заявив, что пора завтракать. Между тем солнце медленно ползло к темной линии леса за Альтерзее.
Кэт согрела немного молока на плите и тонкой, сверкающей янтарем струйкой влила туда меда. Приняв с благодарностью чашку, Виктория заметила, что сейчас Кэт напоминает ей маму, родившуюся и выросшую в стране восточнее этих мест и немного близкой по культуре к тем землям, где провела свое детство «Катрина».
– Так бы тебя называли в нашей деревеньке! – добавила Виктория.
– Так называл меня отец, – заметила молодая ведьма, сверкнув янтарными глазами на подругу, – мне это нравилось. Но мое полное имя звучит иначе.
– Так почему же ты взяла это смешное сокращение от своего имени? – возмутилась Виктория, не разрешавшая называть себя не нравившимися ей видоизменениями от своего имени.
Кэт пожала плечами.
– Мне хотелось тогда назваться как-то наименее похоже на то, как звали меня на родине. Новый этап жизни требовал нового имени. Но сейчас я даже не знаю… Мне начинает казаться, что этот вариант уже отслужил свое.
Виктория что-то неопределенно промычала, жуя бутерброд, а потом произнесла уже членораздельно, что подруга вольна менять имя хоть каждый год, если ей это нравится. Если уж человеку свойственно меняться, как водам реки, то отчего он всегда должен именоваться одинаково, не понимала она.
– Может быть, чтобы был хоть какой-то якорь, когда нас уносит эта река перемен… – ответила Кэтрин, но не подруге, а самой себе, снова вспоминая ту реку, что чуть не забрала ее. Она перевела взгляд на Полосатого. Кот явно пребывал в активном состоянии: сновал по комнате, пугал висящую под потолком мышь, громыхал креслом…
– Точно! – воскликнула Кэт. – Мы же на Праздник опаздываем! Викки, ну?
Ведьма лишь потянулась, словно сама была кошкой, и слегка зевнула.
– Не суетись. На Праздник мы успеем.
– Но как?.. – Кэт прокручивала в голове варианты, как успеть на вокзал, потом в аэропорт… билетов у них не было…
– Мы отправимся по воздуху. – Виктория отклонилась на стуле, рассматривая подругу, словно предвкушая ее реакцию.