Церковь допускала повторный брак. На вдову, которая шла замуж во второй раз, смотрели с сочувствием: дескать, Марфа мыкалась-мыкалась, да и решила часть забот разделить с мужиком. Если вдова была молода – тем более. Дело в том, что вдовий статус делал женщину более свободной. Она выходила из подчинения отца (ведь она побывала в буквальном смысле чужой собственностью) и более не выслуживалась перед свекром. А значит, вдовушка имела право поступать, как ей считалось правильным и нужным. Она могла завести друга по сердцу, она сама распоряжалась имуществом, если оно у нее было. Про одинокую вдову бабы с удовольствием судачили, да побаивались: не сманит ли она их мужей?
Допускался и третий брак, а вот более – уже считалось греховным. С учетом высокой материнской смертности, крестьянин за свою жизнь нередко женился два раза. Но случаев третьего брака уже найти сложнее.
Холостые парни редко смотрели в сторону вдов. Родители стремились оградить их от такого шага: пусть лучше невеста будет молодая и целомудренная, без жизненного опыта. Добавим к этому исконно крестьянские верования, что «на том свете» каждый оказывается в паре со своим законным супругом. И смерть от брачных уз не избавляла! Считалось, что умерший муж дожидается на небесах свою любимую, когда настанет срок для нее. А если она обвенчается с другим человеком? Кем потом она окажется, чьей женой? Первого мужа или второго? Так что идеальным сочетанием было все-таки, если соединялись вдовец и вдова. На земле они вместе вели хозяйство, воспитывали детей, помогали друг другу, раз так распорядилась судьба… А в назначенный час каждый из них будет стоять перед Богом со своей парой.
Вдовцы считались более заботливыми, чем первые мужья. Потеряв жену, почувствовав на себе горечь одинокой жизни, они относились ко второй супруге бережнее. «Вторая жена – хрустальная», – говорили в Тверской губернии. То есть с первой женой мужик обращался как обычно. А вот вторую уже берег. Чаще потакал ее капризам, старался угодить. Взять вторую жену нельзя было раньше, чем через 40 дней после смерти первой. Но все-таки выжидали чуть поболее. Хотя бывали случаи, когда венчали чуть ли не сразу после похорон – если у вдовца на руках осталось много детей и ему некому было помочь. Помещица Шаховская в 1816 году поскорее постаралась женить своего дворового Федула, потому что ему не под силу было справиться и с огородом, и с малолетними отпрысками. Поскольку других кандидатур в поместье не было, нашли для Федула молоденькую шестнадцатилетнюю Анну Трифонову, совсем еще девчонку. Федул не роптал, этот брак сложился вполне удачно. А вот крестьянин помещика Венецианова, Савелий, которого повели под венец спустя 78 дней после похорон первой супруги, окончил свою жизнь на ветвистом дубе. От тяжелой жизни, от неустроенного быта, от сложных отношений со второй женой предпочел Савелий наложить на себя руки.
В первую очередь, вдовы старались облегчить жизнь себе и детям. Хватало мужской работы, с которой женщине было трудно справиться – наколоть дров для печи, починить телегу или сани… Если хозяйка располагала средствами, то для этих целей она могла нанять себе батрака. И частенько выходило, что наемный работник со временем делил с ней постель, а потом и становился мужем (в конце XVIII века дворянская вдова Акулина Ф. даже пошла замуж за своего крепостного, считая его единственным надежным человеком, на которого она могла положиться).
А вот что строжайше было запрещено – посматривать на вдову собственного брата. Русская православная церковь считала такие союзы кровосмесительными. Очень трудно найти в отечественной истории примеры, когда бы князь взял в жены вдову своего же близкого родственника – тут вам не Гамлет! Правда, «грекиня Предслава» в IX веке стала женой князя Владимира Святославича после того, как побывала супругой (или наложницей) князя Ярополка, его же родного брата. Но события эти относят к 978 году, то есть они произошли за десять лет до того, как была крещена Русь. И это многое объясняет.
Но в этом, например, огромное отличие от той же христианской Византии, где считалось вполне обычным явлением, если новый правитель брал в жены вдову предыдущего императора. Закреплял власть за собой с помощью еще и брачных уз. На Руси же вдова брата – все равно что родная сестра. Немыслимым считался и брак с сестрой покойной жены. Церковь не благословляла молодых, если выяснялось, что под венец идет вдовец с сестрой своей умершей супруги. Когда в 1816 году Луиза Карловна Бирон тайком обвенчалась под Петергофом со вдовцом Виельгорским, разразился настоящий скандал. Ведь ранее Виельгорский был супругом другой девицы Бирон – Екатерины! Чтобы обеспечить законность своего союза, влюбленной паре пришлось повторно венчаться по католическому обряду, и только в 1827 году они получили прощение за свой поступок от императора Николая I…
Для повторного брака вдовам не нужны были сложные церемонии, «вдовий обычай – не девичий». То есть все традиционные этапы с засыланием сватов, праздниками подушки, с оплакиванием невесты перед свадьбой, как правило, пропускались. Не гуляли всем селом, не накрывали обильного стола, да и свадебный поезд выглядел скромно.
Но если вдова не имела средств, не выходила замуж, а сама билась с детьми и хозяйством, не следует думать, будто бы крестьяне-соседи безучастно на это смотрели. Помочь с уборкой урожая, принести припасов, отправить старшего сына к вдове, чтобы нарубил дров – все эти вещи были вполне рядовыми явлениями. Горе ведь может постучать в любой дом.
Встречались в селеньях и «соломенные вдовы». Те, что когда-то давно проводили мужей в солдаты, да так больше и не получили от них вестей.
В середине XVIII века не было принято извещать женщин о том, что случилось с их мужьями (только в правление Екатерины II это вменили в обязанности командиров), а срок службы составлял 25 лет… Поэтому жены рекрутов могли только догадываться: оплакивать уже своего Ванечку или Гришеньку или же ждать, когда распахнется однажды калитка… Из-за этой двусмысленности возникали настоящие драмы. Через третьи руки узнавала женщина, что ее касатика убили. Со временем в ее жизни появлялся новый человек, рождались дети. И вот однажды в дом вдовы стучался… окончивший свой четвертьвековой срок супруг. С удивлением разглядывал чужие сапоги у порога. Из горницы выбегали незнакомые дети, ничуть не похожие на него. Доходило и до громких скандалов, и даже до убийств.
Одна из типичных историй – судьба Мавры Гоголевой из Комарицкой волости. В 1613 году она отправилась с детьми в соседнее село, когда на ее дом напала шайка разбойничавших поляков. Дом сожгли, а мужа увели в плен, чтобы продать перекупщикам, которые отправляли рабов в Кафу. Савва Гоголев, муж Мавры, был мужиком рослым, сильным, поэтому его купили быстро.
Считалось, что если муж пропал бесследно, то спустя пять лет его супруга может считаться свободной. Но в случае Маврицы местный священник закрыл глаза на сроки – видел, что погорелица одна не справляется. Ухаживал за ней земляк, Карп Максимов. Так что год спустя зажили они по-семейному в своем отстроенном доме.
Но в 1620-м, к удивлению всего села, вернулся Савва Гоголев. И не просто вернулся, а потребовал себе законную супругу! Как ни молила Мавра, как ни уговаривала мужа, тот был непреклонен. Взял родню, явился в дом Мавры и Карпа, и силой увел женщину. Закончилось все печально: Карп подкараулил Савву и убил его.
Но судьба солдатки – отдельная, крайне невеселая история. Рекрутов со времен Петра I набирали регулярно, ведь империя находилась в состоянии практически не прекращающейся войны. Государь приказал призывать только неженатых парней, но быстро выяснилось, что их для пополнения армии попросту не хватает. Поэтому стали брать в солдаты молодых мужей и отцов. Таким на службе полагался более сытный паек. Женам с детьми разрешалось поселиться поблизости от расположения войска. А если рекрута набирали из числа крепостных, то его семья получала волю.
Но это на бумаге. На деле выходило, что помещики не всегда отпускали солдаток. Показательна история Дарьи Власовой, которой помещик посулил комфортную жизнь и заработок, если она никуда не уйдет. Дарья была швеей, и помещику было выгодно оставить ее при себе. Шло время, и Дарья так и не получила от хозяина воли. В конце концов она решила уйти сама и договорилась о найме к помещику Такшенкову. Забрала детей и свои пожитки и переехала в соседнее поместье, где честно отработала полтора года. А потом Такшенков сообщил Дарье, что он… продал ее. Вместе с детьми.
Дальнейшая история похожа на детектив: понимая, что ее сделали крепостной вопреки закону, Власова с ребятишками убежала. А в 1731 году попалась на глаза работникам Сыскного приказа. Дарье рассказали, что она числится в розыске как беглая крестьянка. Несколько недель потребовалось, чтобы разобраться в этом деле досконально: что Дарья – жена солдата, что ее незаконно удерживал у себя помещик, что другой барин, Такшенков, не по закону продал ее. К сожалению, дальнейшая судьба Дарьи Власовой теряется. Неясно, как она устроила свою жизнь и дождалась ли возвращения своего мужа после службы.
Настоящим вдовам, тем, кто твердо знал, где покоится их супруг, не рекомендовалось «жить во грехе». Если в селе узнавали, что женщина завела любовника, не будучи с ним обвенчанной, ее подвергали насмешкам и унижениям. Блюсти себя следовало в любом случае. Дурная слава закреплялась надолго, село все помнило. Поэтому, если иная вдова решала полностью изменить свою жизнь, ей следовало покинуть насиженные места.
Молодые порой шли в работницы, некоторые попадали в барский дом прислугой. Иные подавались в город и, если хватало способностей, старались устроиться швеями или стряпухами. Некоторые нянчили детей, другие трудились прачками. Были среди вдов и представительницы древнейшей профессии: из 957 зарегистрированных в 1868 году в Москве проституток насчитали 257 крестьянок и 150 солдаток (к слову, солдатками называли абсолютно всех жен рекрутов, вне зависимости от их происхождения). Вдов же среди них было 95. То есть каждая десятая «ночная бабочка»!