Учителя для дворянской молодежи, приехавшие из-за рубежа, получали в разы больше, чем местные педагоги. Гувернантка за пять-семь лет работы в знатной семье могла скопить состояние, которое позволяло ей у себя в Англии приобрести домик и выйти замуж. А иностранные актрисы, которых брали на содержание русские князья, возвращались во Францию и Италию, увешанные драгоценностями. Художница Виже-Лебрен ни минуты не сидела без заказа. Кажется, она написала все высшее общество за те годы, что провела в России. Почему? Потому что была француженкой, модной при дворе гильотинированного короля, и за Виже-Лебрен тянулся романтический шлейф дружбы с Марией-Антуанеттой. Русский дворянин охотно платил за антураж и возможность «прикоснуться к вечности». К слову, портрет мастерицы вроде Элизабет Виже-Лебрен – удовольствие весьма дорогое. А ведь к ней выстраивались в очередь! А была еще Англеика Кауфман, в царствование Александра I – Джордж Доу, который написал портреты героев 1812 года. Справедливости ради в помощь Доу дали двух талантливых крепостных художников. И сейчас весьма трудно сказать, какие работы, украшающие Эрмитаж, сделаны рукой английского мастера, а какие – результат труда его «подмастерьев». Учитывая, насколько колоссальным был заказ, верится с трудом, что Доу выписывал все самостоятельно. И да, он работал за весьма щедрое вознаграждение!
Каретных дел мастера, производители мыла, шляпницы, часовщики, егеря, стеклодувы, обивщики мебели, торговцы всем подряд, даже гадалки – все они находили приют в новой императорской России и оплачивались щедрым дворянством. Невидимый налог в действии! Казалось бы, Петр и не вводил такого. Он просто указал, что жить надо по-новому. И эта новая реальность потребовала очень больших ресурсов.
Глава 5. Столичные дома
Начав строить новую столицу, Петр I подразумевал, что весь цвет русского дворянства переберется на берега Невы. Город начался с Петропавловской крепости, заложенной 28 мая 1703 года (по новому стилю), а дальше он начал расширяться. Потянулись мосты через Кронверкский пролив, появились форты, а настоящим первым городским зданием считается домик Петра на Березовом острове. Совсем простой, возведенный только за 3 дня, он мало напоминал роскошные дворцы знати, которые появились много позже.
И Москва не сразу строилась, и Санкт-Петербург. Только с 1710 года постепенно началась регулярная застройка. Указы государя следовало выполнять: тысячи дворянских и купеческих семей должны были переселиться на новую землю. Петр поощрял строительство в своей возводимой столице. Когда княгиня Анастасия Голицына, его приятельница по ассамблеям, пожаловалась, что у нее не хватает денег на хозяйство, то предусмотрительно упомянула, что занимается постройкой сразу четырех городских усадеб: для двух подрастающих сыновей, для самой себя и для супруга, с которым они живут раздельно. Конечно же, государь не оставил это без внимания и «помог» Голицыной средствами из казны.
Дерево, из которого традиционно строились русские города, в Петербурге в качестве основного материала даже не рассматривалось. Пожары пугали Петра Первого. Так что Петербург должен был стать первым полностью каменным городом (разумеется, на 100% добиться этого не удалось, и в столице тоже случались пожары. Наиболее страшными стали те, что произошли в 1736-м и 1737 годах). Поскольку доставать камень было тяжелее, да и кирпич еще делали с большим «скрипом», император на целых четырнадцать лет – с 1714-го по 1728 год – запретил каменное строительство еще где-либо, кроме Петербурга. Все силы были брошены на новый город. В 1712 году столицей официально объявили именно Петербург, и проживали в нем тогда уже 8 тысяч человек.
Петр настаивал на переселении дворян и купцов. Но вместе с ними в город потянулись рабочие, прислуга, проститутки, мошенники и аферисты. Таким образом, по своему составу Петербург должен был мало отличаться от остальных городов России. Но разница все-таки была. Император планировал город совсем иного толка: пышный, богатый, парадный. Он должен был стать лицом Российской империи, поэтому каждый, кто имел средства на строительство, не мог ударить в грязь лицом. Но чтобы город не превратился в типичный муравейник с узкими кривыми улочками (какими, например, в ту пору были практически все крупные европейские поселения, включая Париж и Лондон), требовался единый план. Нужна была регулярная застройка. И Доменико Трезини получил от русского государя заказ: нужен проект, способный удовлетворить все запросы.
Для предотвращения строительной чехарды регламентировалось все: высота зданий, их форма, расположение. Выбор сделали в пользу прямоугольной застройки, вдоль четко прочерченных улиц. Правда, свой окончательный вид проект приобрел не сразу – выдвигались идеи в пользу правильного овала, в пользу освоения, в первую очередь, Выборгской стороны и Васильевского острова… Петру понравилась лучевая система, которую, как считается, он «подсмотрел» в Версале. К слову, когда в правление Екатерины II дотла сгорела Тверь и отстраивать город приехали столичные мастера, они придали городу тот же вид – с трехлучевой композицией. До сих пор она сохранилась в том самом виде: лучи улиц Новоторжской, Советской (бывшей Миллионной) и Вольного Новгорода выглядят, как на проекте XVIII века. Как на столичном плане!
Участки в городе приобретались и дарились. Наиболее приближенные к государю персоны получали в свое распоряжение земли, которые они должны были облагородить и превратить в свои столичные резиденции. Пятьсот домов в год – примерно такой была скорость постройки. По большей части одноэтажные и двухэтажные, в те самые первые годы они еще были далеки от совершенства. Поколениями семьи дворян перестраивали, надстраивали и улучшали то, что доставалось им в наследство. Юсуповы не единожды преобразовывали свой дворец на Мойке: одному из представителей княжеской фамилии вздумалось заменить чугунную лестницу на мраморную, другой захотел зимний сад, а следующий превратил его в столовую…
Разумеется, при постройке зданий была и своя мода. Ориентировались на барочные образцы, позже на стиль классицизм. Наборный паркет, анфилады, лепнина – все это были признаки роскошного дома аристократа. Пошла мода на портреты – изображения самих себя, своих жен и детей дворяне массово заказывали у знаменитых художников. За XVIII век было написано больше портретов знати, чем за всю предыдущую историю русской живописи. Счастливые обладатели талантов в своих имениях могли потирать руки: им работы обходились бесплатно. А вот если пошла слава о знаменитом художнике-крепостном и кто-то со стороны пожелал заказать у него портрет, тут уже торговались о цене. Известно, что крепостной художник Василий Тропинин, прежде чем получить вольную, написал едва ли не всю дворянскую Москву. Его называли «русским Тицианом» и к нему выстраивались в очередь, потому что он умел как никто передать на полотне характер человека.
Среди обязательных требований к дому теперь были большие окна и балкон над входом. Вдоль Невы, по требованию Петра I, должны были возникнуть только двухэтажные дома, чтобы город с реки представал сразу же своей богатой парадной стороной. Повторюсь, что при отстройке разрушенной Твери, полувеком позднее, придерживались того же принципа – там тоже путешественники приезжали по реке, и они первым делом наблюдали аккуратный ряд особняков вдоль Волги. Сейчас эта набережная носит имя Степана Разина.
Внутри городской усадьбы, за воротами, могли располагаться флигельки и хозяйственные постройки. Иногда, по мере того как расширялась семья, их сносили и объединяли в один большой дом. Некоторые предусмотрительные дворяне покупали сразу по два участка на одной улице, чтобы потом иметь возможность расшириться. Так, например, случилось у Волконских: им принадлежали два рядом стоящих особняка на углу Дворцовой набережной и Мошкова переулка, которые впоследствии объединили в одну резиденцию.
Близость к государевому дому весьма ценилась, поэтому соседями Романовых становились люди, пользующиеся большим доверием императора.
Например, в 1798 году император Павел I задумал поселить в столице семью Анны Лопухиной (я упоминала о ней ранее). Девушка так понравилась ему, что государь через адмирала Кушелева предложил владельцу дома на Дворцовой набережной, Осипу де Рибасу, продать ему особняк. Именно для того, чтобы одарить обожаемую Анну. Основатель Одессы противиться не стал – он назначил цену в сто десять тысяч рублей, отдельно отметив, что дом в сто тридцать комнат в преотличном состоянии, но в нем маловато мебели и картин. Император согласился, и 20 августа все того же 1798 года дом в вечное владение был передан генерал-прокурору Лопухину. Жаловала дома и императрица Елизавета Петровна: в 1748 году она одарила Степана Федоровича Апраксина домом своего бывшего лейб-медика Лестока. Причем речь шла не только о передаче стен и участка, но также и всего содержимого. Куда же делся француз? Иван Иванович был пойман на тайной переписке с французским дипломатом де Шетарди. Понимая, что лейб-медик ведет двойную игру, императрица удалила его от двора. Позже Лесток лично узнал на себе, как ведутся допросы в Тайной канцелярии, и был сослан в Углич. Все имущество (а оно к тому времени оказалось немалым) ожидала конфискация. Дом Лестока находился на месте нынешнего Марсова поля, то есть сравнительно недалеко от дома государыни.
Щедрой дарительницей была и императрица Екатерина II. Для своего фаворита Григория Григорьевича Орлова она велела построить огромный мраморный дворец, на котором золотыми буквами должны были вывести: «Здание благодарности». К строительству приступили в 1768 году, на площадке, пустовавшей после пожара на Почтовом дворе. Итальянский архитектор Антонио Ринальди потратил семнадцать лет, чтобы завершить работу. Однако предполагаемого владельца к тому времени не было в живых: светлейший князь Григорий Григорьевич повредился рассудком после безвременной кончины своей 22-летней жены Екатерины. А в 1783-м скончался. «Впал в детство», – говорили о князе незадолго до его смерти. Впрочем, о нем всегда много говорили – сначала из-за его отношений с императрицей, затем превознося его военные таланты, а после за связь с собственной кузиной. Екатерина Зиновьева была двоюродной сестрой Орлова, сильно его младше, она даже называла его «дяденькой».