Легче жилось тем девушкам, у кого имелись состоятельные родственники. Тогда они могли получить от них продукты, немного денег. Хотя официально передача купюр находилась под запретом, матери все равно изыскивали возможность дать девочкам хоть несколько рублей. Эти деньги были нужны и на покупку еды, и на подкуп институтской прислуги. Так-то девушкам следовало самим убираться в комнатах и содержать тумбочку в чистоте. Приплатив немного горничным, они избавляли себя от этого труда.
Водовозова с негодованием свидетельствовала, что обеспечение воспитанниц ложилось на плечи родителей, хотя изначально заявлялось совсем противоположное. Однако корсеты или туфли, которые выдавались бесплатно, были столь плохого качества, что проще было приобрести вещи самостоятельно. Девочки жаловались, что им вечно не хватает перчаток или гребенок. А еще некоторые воспитательницы не стеснялись зарабатывать на смолянках. Одна из классных дам по фамилии Лопырева торговала лотерейными билетами. И горе было той девочке, которая отказывалась приобрести у нее билетик.
Как и в мужском Царскосельском лицее, пробуждение начиналось в 6 часов утра. Мешкать не следовало – весь день был расписан по минутам. Не все выдерживали такой ритм. Фанни Голембиовская, одна из самых тихих и скромных учениц, даже попыталась сбежать. Девочка очень тосковала по матери, а еще не могла смириться с постоянными окриками классных дам. После неудавшегося побега Фанни ее родным отправили письмо – с сообщением о поведении дочери. Однако затем пришлось отправлять следующее – о ее смерти. Выяснилось, что от переживаний, недоедания и холода девочка заболела. Месяц проведя в горячке, Голембиовская скончалась.
Заведение не приветствовало тесного общения воспитанниц с семьями. Считалось, что изоляция полезна – девочки не отвлекаются на мирскую суету. Но выходило иначе. Смолянки отчаянно тосковали по семьям и одновременно отдалялись от них.
А как сохранить душевную близость, если в редкие часы для встречи, в присутствии воспитательниц, нельзя сказать обо всем, что наболело? К тому же девочки понимали, что их, в случае если они станут жаловаться, могут просто забрать из Смольного. А ведь семьи направляли их для получения образования, для дальнейшего движения вперед…
Правда, само обучение в XIX столетии оставляло желать лучшего. Мария Павловна Леонтьева привела Смольный в крайне бедственное состояние. По сути, девочек учили только французскому языку, манерам и рукоделию. Все остальное преподавалось кратко и сумбурно. Когда инспектором классов стал Константин Ушинский, он схватился за голову: полуграмотные дворянки!
«Остальное все – пар, – рассуждала мадемуазель Тюфяева, одна из учителей в Смольном, – и быстро улетучится… Вот я после окончания курса никогда не раскрывала книги, а, слава богу, ничего дурного не вышло. И начальство меня уважает».
Выводы, сделанные Ушинским, пошли Смольному на пользу. Однако мадам Леонтьева была настолько рассержена вмешательством в ее дела, что в итоге добилась отстранения педагога от должности. За глаза девочки называли ее «каменной»: она каждый день вставала не позже 7 утра, проверяла все комнаты, выслушивала отчеты о том, как вели себя воспитанницы, и лично делала замечания. К слову, доход Леонтьевой составлял шесть тысяч рублей в год – весьма серьезная сумма!
Воспитанницами в Смольном были одновременно и очень бедные девушки, и вполне состоятельные. Увидеть мать, одетую в старенькое платье и чиненую шаль, было стыдно, если к однокурснице приехала гранд-дама с тяжелыми бриллиантами в ушах. Поэтому на вопрос «Кто тебя навещал?» бедные девушки отнекивались и отмахивались – нянюшка, гувернантка.
Окончив институт, самые бедные воспитанницы старались устроиться гувернантками в хорошие дома. То, что они учились в Смольном, было для них лучшей рекомендацией.
Другие девушки быстро выходили замуж. В редких дворянских семьях ждали до двадцати – двадцати пяти лет, чтобы найти дочери жениха. Обычно выдавали намного раньше. А вот жених в возрасте за сорок был обычным для того времени явлением. Вот и получалось, что нередко венчали пару, где одна годится в дочери другому. Вторая жена князя Ивана Барятинского, знаменитого красавца, Мария Келлер, была на двадцать лет моложе мужа. Особая пикантность ситуации заключалась в том, что в юности князь пылко признавался в любви… матери Марии. Сын Ивана Ивановича, князь Александр, обвенчался с девушкой на восемнадцать лет себя моложе.
На тридцать три года была моложе супруга княжна Наталья Александровна Белосельская-Белозерская. Ее выдали замуж за генерала Лаптева, но брак оказался недолгим: в декабре 1813 года пришли такие холода, что ртуть замерзала в термометрах. Утверждали, что морозы стояли в минус 34 градуса и даже ниже. Генеральша Лаптева простудилась, пролежала в горячке десять дней, а потом скончалась – под самый Новый год, 29 декабря. Младшая сестра Натальи, княжна Елизавета Александровна, тоже умерла молодой, в родах. Разница в возрасте между нею и мужем, графом Чернышовым, составляла девятнадцать лет.
Иной раз вели под венец совершенных еще детей! Я писала выше историю Насти Телегиной… Княгиня Дашкова стала сватать свою дочь, когда той исполнилось только пятнадцать лет (и выдала ее замуж годом позже, сделав девушку абсолютно несчастной). Бабка помещицы Елизаветы Яньковой, княжна Мещерская, была выдана в тринадцать. Такую же тринадцатилетнюю девочку взял в жены дворянин Андрей Болотов. Это притом что Петр I запретил венчать женщин раньше семнадцати лет, а мужчин раньше двадцати. Но кто же соблюдает законы… Требование не венчать близких родственников тоже могли обойти, если имелось на то желание. Этнограф Серафим Шашков отмечал: «При помощи протекции и взяток… заключение браков было делом очень легким, особенно для людей высшего класса. Даже петербургские архиереи рублей за пятьдесят давали разрешение на такие браки».
Жизнь молодоженов из дворянских семей подчинялась тем же правилам, которые соблюдались при жизни их родителей. Но в конце XVIII века уже появились существенные отличия: семья могла надолго уехать за границу (например, если требовалось поправить здоровье кого-то из членов семьи), полностью поменять окружение и перебраться в столицу (если позволяли деньги). Потеряв мужа, княгиня Барятинская собрала детей и уехала из поместья, в котором была невероятно счастлива, поскольку требовалось выводить отпрысков в свет. Дочерям надо было присматривать партии, сыновьям – поступать в полки или университеты.
Проводя сезон в столице, аристократия неизменно сталкивалась с надобностью посещать светские мероприятия и устраивать собственные.
Балы организовывали в честь дебютанток, выходящих в свет, или попросту для развлечения. Самые именитые семьи соревновались друг с другом за право получить признание организаторов лучших праздников. Но кроме торжеств, обычных для светского сезона, в прочие дни наносились визиты. Это были поездки из вежливости – поблагодарить хозяев за теплый прием, оставить визитную карточку у больного в знак заботы о нем, отметиться у важной персоны с помощью той же визитки.
Методично объезжая знакомых перед отъездом за границу, семейство ставило их в известность о своем грядущем отсутствии и решало организационные вопросы. Например, перед отбытием в Италию князь Белосельский-Белозерский оставил у семьи Татищевых одну из своих дочерей. На воспитание.
Приехать в чей-то дом с утра могли лишь самые близкие родственники или друзья. Остальным следовало припоздниться. Приемлемыми часами для визитов считались с полудня до трех часов дня, поскольку затем подавали обед. Если лицо не было заранее приглашено к обеденному столу, то являться перед трапезой казалось неудобным: хозяева не смогли бы отказать посетителю и позвали бы его обедать, а гость считал себя обязанным согласиться. Чтобы не возникало неловких ситуаций, визитеры старались покинуть дом до половины третьего. Ну а к вечеру являться тоже было неправильно – семья могла собираться в театр или в гости, и у хозяев не хватило бы времени на общение с посетителем.
В доме князей Юсуповых, на Мойке, на втором этаже стоял специальный столик для визитных карточек. Всякий, кто приходил в этот дом, передавал карточку дворецкому, который потом собирал их в одном месте. В свободную минуту князь или княгиня просматривали, кто посетил их за день, чтобы или совершить ответный визит, или отослать краткую записку.
В отсутствие современных средств связи на визиты, написание записок и их рассылку требовалось крайне много времени. Только на вежливые благодарности за то, что те или иные семейства посетили их прием, у хозяев могло уйти несколько дней. Переписка велась практически постоянно.
В соответствии с законами каждого дома, ко времени подавали обед и ужин. Часто домочадцы встречались за столом только один раз в день – вечером. Редко случалось, чтобы в сезон ужинали только в кругу собственной семьи. Городская жизнь была невероятно хлопотной. И, как мы уже выяснили, затратной.
Но везде – и в городе, и за его пределами – соблюдались церковные правила и посты.
Русские знатные семейства придерживались православной веры. Но в конце XVIII – начале XIX века весьма популярным стал католицизм. Каждый, кто читал «Войну и мир», наверняка помнит, что красавица Элен Безухова тоже стала католичкой. В рамках школьной программы на этом моменте почти не заостряют внимания, хотя это характерная примета эпохи. Явление стало приобретать такие масштабы, что вызвало тревогу у императорского дома. Романовы отстаивали право своих княжон исповедовать православие, а их подданные… легко меняли веру!
«Уходить» в католическую веру, впрочем, начали еще раньше. Чарторыйские – боковая ветвь династии Рюриковичей – православные изначально, поменяли Москву на Рим в 1622 году. Именно тогда князь Юрий Иванович стал покровительствовать иезуитам. Сын князя тоже сменил веру, а внук даже стал гродненским католическим архиепископом.