Коллекцию книг и рукописей собирал всю жизнь граф Алексей Иванович Мусин-Пушкин. Я уже рассказывала о «Слове о полку Игореве», которое сгорело во время московского пожара 1812 года. До наших дней этот древнерусский текст дошел потому, что Мусин-Пушкин успел отпечатать его тиражом 1200 экземпляров, за свой счет. Потеря «Слова» стала для графа большим ударом – он понимал, что утрачен настоящий памятник древнерусской письменности. Но изрядная часть его коллекции находилась в имениях, в том числе в Валуево. Эту усадьбу он перестроил в начале XIX столетия, превратив скромный барский дом в прекрасный архитектурный комплекс. В усадьбе все было подчинено строгой симметрии: два одинаковых пилона на въезде, два симметрично расположенных дома по сторонам от входа, одинаковые круглые башни в углах ограды… Главный дом был устроен по очень распространенному в то время принципу: в центре основные помещения, колоннады справа и слева, ведущие к флигелям. Один был отдан под кухни, другой – под театр. Еще одна модная примета времени – оштукатуренные под камень стены. И разумеется, лепнина на фасаде! Кабинет с библиотекой находился на первом этаже барского дома.
Была своя библиотека и у дворян Баратынских в имении Мара. В пяти верстах от Вяжли генерал-лейтенант Абрам Баратынский построил одноэтажный дом с мезонином, балкончиком и башней, где располагался кабинет. При въезде, по моде начала XIX века, стояли два столба-обелиска с гербами. Имелось на территории усадьбы и свое кладбище, и Покровская церковь. Предусмотрели хозяева и место для погребения иностранцев – ведь два столетия назад держать французского повара или гувернера считалось обычным делом…
Позднее, когда усадьба отошла Сергею Абрамовичу Баратынскому, он придумал для дома нововведения – возле кровати жены можно было нажимать кнопку, чтобы на окна опускались специальные сетки против комаров. А с помощью другой кнопки на окна опускались плотные шторы.
Есть милая страна, есть угол на земле,
Куда, где б ни были: средь буйственного стана,
В садах Армидиных, на быстром корабле,
Браздящем весело просторы океана,
Всегда уносимся мы думою своей,
Где, чужды низменных страстей,
Житейским подвигам предел мы назначаем,
Где мир надеемся забыть когда-нибудь
И вежды старые сомкнуть
Последним, вечным сном желаем.
«Милая страна» Баратынских прекратила свое существование в ХХ веке. Ей удалось выстоять в первые годы революции, но позже, когда усадебный дом передали Град-Уметскому комитету, случился пожар. От парка ничего не осталось – его передали крестьянскому кооперативу, а здание церкви разобрали на кирпич в 1954 году.
Мало что сохранилось от усадьбы князей Белосельских, Льялово. В XVIII веке эту землю приобрела жена статс-секретаря Екатерины II, Григория Козицкого. Будучи женщиной предприимчивой и с большими деньгами (она происходила из рода промышленников Мясниковых), Екатерина Ивановна взялась за обустройство дома и прилегающих к нему территорий. А потом передала усадьбу младшей дочери, Анне, которая вышла замуж за князя Белосельского. Так и оказались земли во владении князей. На протяжении почти ста лет они приезжали в Льялово, а потом находили на местном кладбище свой последний приют. В 1890 году внук той самой Анны, князь Константин Эсперович Белосельский-Белозерский (в 1820-х они присоединили к своей фамилии вторую), чтобы расплатиться с накопившимися долгами, продал Льялово купцу Денисову. И тот первым делом вырубил старый парк… Совсем по-чеховски, как в «Вишневом саде»… А шестнадцатью годами позже совершил выгодную сделку по продаже княжеского имения другому купцу, Морозову. Покупка обошлась Николаю Давидовичу Морозову в огромные девяносто четыре тысячи рублей.
И возник дом. Настолько невероятный по своему внешнему облику, что на него приезжали специально посмотреть. Говорили, что проект был навеян Морозову английской архитектурой…
На самом же деле богатейший Николай Давидович воплотил в нем множество впечатлений от европейских построек: там были и башенки, и балконы разных форм, и терраса, и готические окна, и высокие дымоходные трубы, добавим к этому высокий цоколь и чугунные ограды.
Его называли «стилистическим уникумом», и, конечно, этот морозовский дом разительно отличался от всего, что прежде строили на льяловской территории князья Белосельские или промышленники Козицкие. Увы! Полюбоваться на усадьбу больше нельзя. Во время фашистского налета в 1941 году она полностью сгорела.
Большой и богатой считалась усадьба Спасское-Лутовиново, принадлежащая матери Ивана Сергеевича Тургенева. Изначально владения находились в собственности Ивана Ивановича Лутовинова, дяди Варвары Петровны. К нему девушка убежала в возрасте шестнадцати лет от жестокого отчима. Добрый дядя взял на себя воспитание и образование Вари, а потом сделал ее своей единственной наследницей. Таким образом, бесприданница стала обладательницей 5 тысяч крепостных душ на Орловщине, поместий в пяти губерниях, серебра в Спасском на шестьдесят пудов и шестисот тысяч рублей, которые накопил ее дядя.
В поместье Варвара Петровна обосновалась в 1821 году, уже будучи замужней дамой. Сергей Тургенев, в которого она влюбилась без памяти, быстро разочаровал ее. Слишком ясно стало, что свадьба произошла по расчету. Отношения между супругами были настолько холодными, что после смерти Сергея Тургенева вдова даже не поставила ему надгробие. «Ему все равно, а мне расходы», – спокойно рассуждала она. Между тем Спасское-Лутовиново приносило солидный доход.
Еще один любопытный момент, связанный с жизнью Варвары Петровны, – это рождение ее внебрачной дочери. Девочка, названная Варей, считалась воспитанницей помещицы, но практически никто не сомневался, что ее мать – Варвара Петровна, а отец – врач Андрей Берс. К слову, у Берса была собственная семья и, в частности, дочь Софья, которая впоследствии вышла замуж за графа Льва Толстого. Так что в известном смысле два русских классика – близкие родственники.
В Спасском были свои, подчас очень жесткие, порядки. Варвара Петровна считалась вздорной помещицей (считается, что это она стала прообразом барыни из «Муму»). Над ее домом всегда развевались два флага с гербами Тургеневых и Лутовиновых. Если хозяйка пребывала в дурном настроении, она приказывала флаги спустить. Так вся округа получала сигнал – к Тургеневым лучше не соваться. Когда помещица выяснила, что ее сын влюблен в крепостную девушку Лушу, та была немедленно продана. А с незаконной дочерью Ивана Сергеевича и белошвейки, Пелагеей, обращалась точно с прислугой. Впоследствии писатель увез Пелагею за границу и поручил заботам Полины Виардо.
Слабостью Варвары Петровны были цветы. Пышные цветники в Спасском восхищали гостей весь теплый сезон. А были еще декоративные растения в кадках… Обо всей этой красоте пришлось забыть в 1839-м, когда случился крупный пожар, от которого усадьба сгорела практически дотла. Десять последующих лет Тургенева жила в Москве, и ее дом на Остоженке прекрасно сохранился до наших дней.
Многие усадьбы были устроены изнутри совершенно одинаково. От парадного крыльца сбоку находилась дверца в… туалет. Место это было неотапливаемым и далеко не самым благовонным. За передней начинался длинный зал, обычно ближе к углу дома, поэтому он был прекрасно освещен. В другой стене делали две двери – одна вела в коридор, другая помогала попасть во двор. Если дом строили одноэтажным, то в противоположной его части находилась хозяйская спальня и кабинет поблизости. Окна спальни выходили на цветник, тогда как окна залы – на дорогу и подъезд к дому.
В комнатах мебель очень долго располагали в простенках между окнами (что напоминало устройство обычной избы), и там же вешали зеркала. Вдоль глухой стены ставили диван и стол перед ним. Таким образом, центральная часть помещений оставалась пустой. Иногда стены покрывали росписью, во многих комнатах висели портреты членов семьи.
«Стены и потолки затянуты холстом и расписаны краской по клею», – говорится в книге П. Благово «Рассказы бабушки. Из воспоминаний пяти поколений». Мемуары, которые внук дворянки Елизаветы Яньковой записал и опубликовал, рассказывают о многих интересных нюансах быта конца XVIII – начала XIX века.
В начале XIX столетия в усадебные дома пришла мода на «уголки» – когда мебель расставляли таким образом, чтобы в комнате могли рассесться разные группы по интересам. Диваны и кресла, а также столы и стулья в этом случае ставили не вдоль стены, а перпендикулярно ей. В этом случае свободным оставался проход вдоль окон, а бóльшую часть зала занимали как раз те самые «уголки».
Если у дома было несколько этажей, то на втором обустраивали спальни и детские. Кабинет предпочитали на первом, чтобы гости или управляющий поместьем не ходили через всю усадьбу.
Любой усадьбе требовался постоянный присмотр, иначе она быстро приходила в негодность. Если помещение не отапливалось в зиму, оно ветшало и разрушалось. В случае, когда господа уезжали на зиму в городские владения, в усадьбах обязательно оставалась прислуга, способная поддерживать порядок. Все зависело от доходов владельцев: богатые помещики могли позволить регулярно отапливать комнаты в загородных домах в свое отсутствие. Иногда топили только в части помещений. Если у семьи не хватало средств, чтобы содержать поместье, приходилось делать выбор: расставаться с городским домом или же с наследственной усадьбой.
В 1848 году журналист Мацкевич побывал в Михайловском, поместье Пушкиных. И пришел в ужас от того, что он там увидел: сгнившие полы, провалившиеся потолки, упавшая штукатурка. «Везде гений разрушения положил сокрушительный след свой… Я поспешил во двор, на чистый воздух, чтобы удалить от себя это морозящее чувство обветшалости и дикой пустоты».