Купеческое слово считалось твердым. Тверже алмаза. Нередко сделки держались только на обещании и на данном слове. Потерять репутацию, торгуя некачественным товаром или обманывая поставщиков, можно было очень легко. Но вот вернуть… Любой, кто проворачивал дело нечестным образом, рисковал быть изгнанным из гильдии. И об этом всегда помнили.
Практически все представители купеческих фамилий были глубоко верующими людьми. Немало «гостей» вышло из старообрядцев. Строгость к себе и близким, верность данному слову воспитывались с детства. Как и в дворянских семьях, в купеческих растили детей в уважении к старшим. Обращение на «вы» к родителям или бабушкам-дедушкам считалось обычным делом. Более того, младшие дети в семье тоже нередко обращались на «вы» к своим старшим братьям и сестрам. А семьи у купцов частенько были просто огромными…
Имелось множество нюансов и в общении купцов между собой. Считалось дурным тоном сманивать у другого купца покупателей. Немыслимым было пустить про конкурента нехороший слух. А вот объединялись для общего дела частенько: организовывали сообщества, вместе жертвовали на благотворительность, помогали друг другу в сложных ситуациях. Нередко купцы ручались друг за друга, одалживали товар, ссужали деньгами. Неудивительно, что в конце XIX века купцов стали все чаще выбирать на должность городского головы – деятельные и смекалистые, они отлично знали цену деньгами и как их применить с умом.
Города только выигрывали, если ими руководили купцы – ведь на рядовые траты, например по ремонту дорог, они неоднократно вкладывали свои средства. Для купца было делом чести, чтобы его город выглядел не хуже, чем соседний.
Бывали ли случаи злоупотреблений? Так ли кристально честными были абсолютно все купцы? Разумеется, ни одно крупное сообщество людей – будь оно профессиональным, сословным, религиозным или любым другим, – не может оказаться совершенно однородным. Как наивно было бы считать всех дворян спящими до полудня и кружащимися на балах круглогодично, так и странно было бы предположить, что каждый купец вел свои дела, не прибегая к хитрости или другим уловкам. А теперь, рассказав о купечестве в целом, заглянем в дом некоторых из серьезных людей.
Глава 2. «То, что ты дурак, – вся Москва знает»
Мавританский дворец? Готический замок? Пешеходы задирали головы, чтобы лучше рассмотреть эту невероятную махину. Башни, ракушки, колонны… Все это казалось излишним, слишком вычурным, необыкновенным. В 1899 году, осмотрев новый дом своего сына, Варвара Алексеевна Морозова покрутила пальцем у виска: «Раньше я одна знала, что ты дурак, а теперь вся Москва будет знать!»
А ведь этого дома могло и не быть. В 1868 году на участке, располагавшемся на Воздвиженке, Карл Маркус Гинне выстроил деревянное здание конного цирка. Он был знаменитым наездником и дрессировщиком лошадей, с блеском выступал в Петербурге, а потом перебрался в Москву. Вскоре Гинне принадлежали уже два цирка: один в столице, другой – в провинции.
Будучи баварским подданным, Карл Маркус не помышлял уезжать из России. Его дела шли прекрасно. Хорошо, что он не увидел, как сложилась судьба его московского детища – Гинне умер в 1890-м, а в 1892-м цирк сгорел. Восстанавливать было нечего, средств на новое строительство у наследников не имелось. Поэтому участок был продан купчихе Варваре Морозовой, которая вскоре подарила эту московскую территорию своему сыну Арсению. Широкий жест к двадцатипятилетию!
Предполагалось, что Арсений Морозов выстроит добротный дом. Солидный, серьезный, как полагается представителю известной купеческой династии. Но молодой человек решил почерпнуть вдохновение из заграничных странствий. Он много путешествовал и из каждого странствия приносил новые идеи. Это прекрасно ложилось на представления скульптора Мазырина о прекрасном. Виктор Александрович был непростым человеком. Он верил в переселение душ, увлекался мистикой и считался очень-очень перспективным архитектором. В 1889-м проектировал русские павильоны на Всемирной парижской выставке, затем на выставке в Москве, а после – в Антверпене. Фантазии молодого Морозова прекрасно ложились на идеи Анчутки – так за глаза называли Мазырина. Это прозвище к нему прикрепилось во время учебы. Художник Константин Коровин говорил, что в юности миловидный Мазырин был очень похож на девушку: достаточно надеть платочек, и не отличить от какой-нибудь красавицы.
Вот и вырос на Воздвиженке чудо-дом. Огромный, несуразный с точки зрения современников, ни на что не похожий. Хорошим тоном было весело осмеивать его. Даже Лев Толстой «проехался» по особняку Морозова в «Воскресении», определив его как «ненужный дом для ненужного человека».
Изнутри он был тоже примечателен: с рыцарским залом, гостиной в стиле ампир, арабскими и китайскими комнатами… Казалось, что под крышей дома Арсения Морозова собрана вся планета: с миру по нитке.
Существует исторический анекдот, что перед началом строительства архитектор спросил у заказчика: в каком стиле будем строить?
«Во всех стилях! – якобы ответил Морозов. – У меня на все стили денег хватит!»
Но главного купец добился – такого строения просто не существовало в Москве. Уникальный дом для уникального владельца. Никого не оставлял равнодушным.
Однако владеть этим необычным домом (строительство завершилось в 1899 году) Морозову было отведено недолго. В декабре 1908 года, находясь по делам в Твери, он поспорил, что может спокойно и самостоятельно прострелить себе ногу. Якобы он может владеть собой и пересилить боль, как его научил… архитектор Виктор Мазырин. Ранение оказалось смертельным. И дело было не в потери крови, а в заражении, которое началось из-за необработанной раны. Миллионер и сумасброд, Арсений Морозов скончался спустя три дня после этого весьма нелепого происшествия. Ему было всего тридцать пять лет.
Занятно, но он успел составить завещание. Осмеянный многими дом (и четыре миллиона к нему) перешел в собственность вовсе не супруги, а любовницы купца, загадочной красавицы Нины Коншиной. В Москве многие считали ее ловкой аферисткой, которую вовремя «пристроил» к Морозову ее же собственный брат.
Все произошло в вагоне первого класса поезда Москва – Петербург. Морозов направлялся по делам в Тверь, когда на одной из станций к нему присоединилась молодая эффектная дама. Яркие глаза, тонкий стан, нежный голос… Чуть захмелевший Морозов (злые языки утверждали, что с ним такое происходило нередко) был настолько очарован, что проехал станцию и добрался до Петербурга. Больше он Нину не отпускал от себя. В скором времени разъехался с женой, оставив ей около двухсот тысяч рублей и сделал своей главной наследницей именно любовницу.
Когда стало известно о последней воле купца, начался судебный процесс, инициированный женой, в котором победительницей все-таки оказалась Коншина. Она же продала дом нефтепромышленнику Манташеву на очень выгодных для себя условиях. Объективности ради – с супругой, Верой Сергеевной, Морозов разъехался задолго до своей смерти. Свои финансовые разногласия они и тогда утрясали в судах. Например, на содержание общей дочери Варвара Сергеевна требовала от Арсения двадцать тысяч рублей в год, но суд принял во внимание юный возраст девочки (четыре года) и постановил, что пяти тысяч рублей – вполне достаточно.
Купеческие дома часто отличались смешением стилей. И если Арсений Морозов «смешал, но не взбалтывал» сразу пять или шесть архитектурных направлений, то фабрикант Давид Высоцкий предпочел отдать должное ренессансу и готике. В переулке Огородная Слобода в Москве он создал любопытнейший двухэтажный дом: с башенками под куполами, с лепниной и позолотой изнутри. Казалось, что дом облицован рустом, словно перенесся из Флоренции эпохи Возрождения. И благодарить за эту красоту нужно Роберта Ивановича Кляйна. Именно он проектировал для Высоцкого семейный особняк, который его родные спешно покинули в 1917-м.
Дома русских купцов нередко вызывали у окружающих оторопь и зависть. Например, много обсуждали в Астрахани асимметричный дом купца Шелехова. Мало того что больших размеров, так еще и с башней в мезонине! Словно в ней предполагался дозорный, который день и ночь будет оглядывать округу. Для XIV века такой ход был бы уместным, но откуда такие фантазии в XIX? А барнаульский дом купцов Шадриных? О нем тоже судачили с удовольствием. Весь в резном кружеве, с башенкой над крыльцом, с таким роскошным парадным входом словно предполагалось принимать государя… А приезжали ли государи к купцам? Случалось и такое!
В середине XIX века лучшей обувью в России считалась та, что производилась на фабрике Михаила Леонтьевича Королева. Выходец из Тверской губернии, Королев был на особом счету в купеческой среде: он получил подряд для армии, и во время Крымской войны русские солдаты шагали именно в королевских сапогах.
Деньги текли рекой, производство расширялось. Неудивительно, что на коронацию императора Александра II Михаила Леонтьевича тоже пригласили. Однажды состоялся у Королева любопытный диалог с государем.
– Как твоя фамилия? – спросил император.
– Благодарю, ваше величество, – не смущаясь отозвался Михаил Леонтьевич, – все идет хорошо. Только хозяйка моя занедужила.
Замешательство длилось секунду. Александр II понял, что купец понял его иначе. Под «фамилией» он подразумевал семью.
– Тогда скажи своей хозяйке, – нашелся государь, – что я с моей хозяйкой приеду к вам в гости, чай пить.
И это не было пустым обещанием. Александр II вместе с императрицей Марией Александровной действительно приехал в гости к Королевым в их московский дом (семейство перебралось из губернии). Когда императорский кортеж остановился на улице, сбежалась вся округа. А купчиха Королева, спешно накидывая на плечи свою лучшую шаль, побежала ставить самовар. Известно, что супруга Михаила Леонтьевича лично потчевала императора и его «хозяйку».