В крестьянских семьях все было намного проще: приданого не так много, а пир – в разы веселее и задорнее. В оговоренный час увешивали крыльцо невестиного дома лентами и цветами, что было сигналом – впереди радостный праздник подушки! Обычно самыми важными гостями становились родители жениха, но никого постороннего не прогоняли – заходи, поздравь да получи угощение!
Подруги невесты (старались, чтобы их число было нечетным, пять или семь) приезжали в дом заранее – с шутками и песнями должны были удостовериться, что все подобрано по списку. А потом тщательно выбирали, что показать гостям: вышивку, сделанную руками невесты? Сотканную ею скатерть? Или обнесет невеста гостей угощением, которое сама ставила в печь? Домовитые ценились высоко, к ним и сватались в первую очередь. Обязательно вышивали подушки – отсюда и название праздника. А у донских казаков было принято еще и придавать подушкам определенную форму. Делали подушки с ушками – словно морды собак и кошек, а потом расшивали цветными нитками, старались добиться хотя бы символического сходства с невестой: была светловолоса – и кошку делали светлой, с темными глазами – и собачка глядела с подушки янтарным взглядом…
В домах побогаче не утруждали невест – основную часть приданого готовили швеи. Невеста была обязана что-то добавить своего, но ей не приходилось сидеть с иголкой ночами напролет. А жених, который пришел на праздник подушки и полюбоваться на приданое, обязательно одаривал деньгами и швей-мастериц, и подружек невесты, которые трудились вместе с нею.
А потом, разумеется, было угощение. Родне жениха и самому будущему мужу подносили мед. И это был тот самый момент, когда нареченные на законных основаниях могли первый раз без утайки обменяться поцелуями: жених громко жаловался на горький мед и требовал его подсластить. Вокруг смеялись и пели песни – праздник подушки всегда проходил весело.
Ну а потом в дом жениха переносили все приданое. Растянуться это действо могло на целый день, ведь специально брали понемногу. Чем дольше носят – тем состоятельнее невеста. Или снаряжали несколько телег, чтобы отвезти за один раз, но только чтобы с шиком показаться всему селу: каждый должен был видеть, что дочь крестьянина такого-то везет в мужнин дом изрядное приданое.
После праздника подушки никаких изменений в договоренностях быть уже не могло. Момент невозвратный. Свадьбу не отменяли. В исключительных случаях могли отодвинуть венчание на день или два (увы, люди внезапно смертны[9]), но, если приданое уже находилось в доме жениха, значит, дело было практически слажено. Пути назад в такой ситуации не предусматривалось.
А подушки, которые занимали в этой церемонии особое место, везде украшали по-разному: кружевами, вышивкой, аппликациями. Их несли впереди «делегации» и хранили потом всю жизнь.
Итак, пришла в дом молодая красавица. Для отца и матери мужа она теперь сноха и невестка. Многие и теперь избегают этого слова – сноха, – считая его постыдным и грубым. Однако изначально у слова не было ни малейшего негативного оттенка. Есть основание считать, что пришло оно из праславянского языка, общего предка всех славянских языков. И встречается до сих пор в болгарском, сербохорватском и словенском. Тот самый неприятный липкий оттенок звучания этого слова «прилепился» к нему значительно позже. Глагол «сношаться», от которого, по мнению некоторых, и произошла «сноха», приобрел тот самый смысл половых отношений практически в наши дни. И «сноха» не имеет к нему ни малейшего отношения.
«Сношение» – даже в словарях начала XX века – это всего лишь вид тесных отношений. Без намека на физиологию. Вот в «Памяти М. В. Остроградского» 1936 года, написанной А. Н. Крыловым, есть фраза: «В те времена банковские сношения не были развиты, и для пересылки денег в Париж приходилось… покупать у экспортеров хлеба в Ростове, Херсоне или Одессе вексель какого-нибудь марсельского купца».
А толковый словарь русского языка Д. Н. Ушакова дает следующее толкование слову «сношение»: действие по глаголу «снестись», связь, наличие каких-нибудь взаимоотношений, деловые сношения, почтовые сношения, дипломатические сношения, сношения с заграницей.
Иными словами: нет у «снохи» ничего постыдного! Как говорится в одной старой английской поговорке: «Пусть будет стыдно тому, кто плохо об этом подумает»[10].
Сноха, она же невестка, должна была слушать свекровь. Та раздавала работу по дому, следила, как исполняется наказ. Нагрубить свекрови было немыслимо —
за этим непременно последовало бы наказание. Или свекор бы «проучил» сноху, или муж дерзкой молодой женщины поставил бы ее на место. Если свекрови не было (женская смертность оставалась долгое время очень высокой из-за частых родов), то ее функцию брала на себя старшая невестка.
Завязавши под мышки передник,
Перетянешь уродливо грудь,
Будет бить тебя муж-привередник
И свекровь в три погибели гнуть.
От работы и черной и трудной
Отцветешь, не успевши расцвесть,
Погрузишься ты в сон непробудный,
Будешь нянчить, работать и есть.
Но покоряться свекрови что родной матери было делом привычным. В своем родном доме невестка тоже подчинялась. Однако в семье мужа у нее могли быть и другие родственники, стоявшие по положению выше – девери или золовки. Девери – братья мужа – напрямую в домашние дела не вмешивались. Их уделом было следовать указаниям отца. Домашние склоки их касались мало, и отношения с невестками выстраивались прохладно-равнодушными. Иное дело золовки – родные дочери свекрови.
«Золовка – злая головка» – звучит народная пословица. Или еще: «Золовка – хитра на уловки».
Положение золовки в доме было куда более выигрышным, чем положение невестки. Собственную дочь жалели, не старались поручить ей непосильной работы, понимая, что и ее черед придет уйти в другой дом, где ее станут нещадно использовать.
Золовкино слово всегда воспринималось как более верное, чем слово невестки, если возникал конфликт. Характерна в этом плане картина «Лихая свекровь» Василия Максимова. В ней – весь колорит межсемейных отношений в крестьянской среде.
В центре картины сразу видна пожилая женщина, свекровь. Максимов не показывает ее лица, только в профиль. Но ее поза и жесты так эмоциональны, что сразу видно, насколько сильно она рассержена. Видно, что встала не с той ноги. Что готова растерзать молодую невестку, сидящую за ткацким станком.
Невестка – юная, цветущая. Нежный румянец покрывает ее щеки. Она испугана и не знает, как ей реагировать. Конечно, придется смолчать. Как сказать слово поперек свекрови! На контрасте с ней толстая и беззаботная золовка, пьющая чай у самовара. Невестка работает, а дочь свекрови недавно встала. И все недовольство обращено на ту, что трудится… Меньшая золовка (а может, и внучка), совсем подросток, сидит спиной и даже не оборачивается. К чему? Она давно знает, что в доме кипят страсти…
Русская классическая литература тоже дает нам яркие примеры подобных отношений. Вспомним конфликт Кабаниха – Катерина в пьесе Островского «Гроза». Правда, Кабаниха – не крестьянка. Это совсем другое сословие. Но сама суть отношений остается такой же: у свекрови всегда виновата невестка. «Домашних заела совсем», – говорят про Кабаниху.
Правда, в этом доме, где все подчинено воле Кабанихи, тоже можно отыскать лазейку. Как Варвара отчитывает Катерину: «Ты вспомни, где живешь! У нас весь дом на том держится. И я не обманщица была, да выучилась, когда нужно стало». Но они разные – Варвара и Катерина. Первая легко мирится с ложью, а Катерине хитрить противно. Она чувствует себя вольной птицей. А если ей обрезают крылья, то для нее лучше выбрать погибель.
«Лучше семь деверей, чем одна золовка», – говорили в старину. Неизменно подчеркивая: золовка – всегда на стороне матери. Может и дружбу с невесткой водить, но, если заметит неладное, первая же и предаст. Таким образом, невестка в доме – самое бесправное существо.
Хотя и здесь бывали исключения. Старая немощная свекровь иногда ничего не могла сделать против молодой и хваткой невестки. Особенно если та оказалась на положении «любимой снохи». Такие ситуации складывались в том случае, когда юного сына женили на женщине намного старше его самого. Об этом писал и возмущался таким обычаем Михаил Ломоносов, остались об этом свидетельства и у сербского дворянина Саввы Текели, который переехал в Россию в XVIII веке. Нашел свидетельство об этом и русский этнограф Алексей Смирнов: он выяснил, что в 1749 году енисейский крестьянин Ковригин пожаловался священнику: что почти двадцать лет назад его отец, без всякого на то согласия, женил его на односельчанке. Нарушены были сразу несколько принципов: с 1716 года решением Петра I насильно женить запрещалось. Вдобавок Ковригин был всего лишь семилетним ребенком.
После смерти отца Ковригин пошел искать заступничества у нового приходского священника. Рассказал, что его престарелая жена давно не справляется с домашней работой, что между ними никогда не было никаких отношений, и теперь он, Ковригин, как с ярмом на шее – вековать до смерти с бесплодной и больной? Он-то крепкий, под тридцать лет. Ему бы развод!
Вся эта история сложилась потому, что в доме Ковригиных был только единственный мальчик, самый младший. Старшие дети – сестры Саввы – быстро повыходили замуж. И остался у стареющих родителей только малыш. Какую помощь он мог оказать? Конечно, к труду приучали рано. Но семилетнему ребенку не справиться со многими «взрослыми» делами. Потому и пошли на уловку – женили мальчика на девице много его старше. Так появилась в доме еще одна работница.
Такой случай был не единичным.
В качестве невесток звали вдовиц или засидевшихся в девках. Те уже не так «разбирались», и если семья заедала их поедом как «лишних» да ненужных, охотно убегали замуж за подростков.