– Откуда ты так много знаешь о копах?
– Раньше я был одним из них.
Я застигнута врасплох, хотя могла бы догадаться и сама. Бун обладает знакомым добрым, но усталым полицейским взглядом. Он в хорошей физической форме. Я не спрашиваю, почему он перестал быть копом, а он не уточняет. Зная, что он теперь состоит в группе анонимных алкоголиков с двенадцатью шагами, я могу примерно сопоставить что к чему.
– Тогда подождем, – говорю я.
Что мы и делаем, сидя в относительной тишине, пока сумерки покрывают долину.
– Нет желания сыграть в «Монополию?», – говорит Бун, когда часы бьют семь.
– Это не будет грубо, если я скажу «нет»?
Бун издает горестный смешок.
– Да, ты умеешь быть грубой. Но мне нравится твоя честность.
В семь тридцать, услышав урчание в животе Буна, я захожу в дом и делаю нам бутерброды. Мои руки дрожат, когда я мажу хлеб майонезом. Чувствую, мне не хватает допинга. Мое тело сейчас хочет стандартного в это время вина, а не шипучий имбирный эль. Я смотрю на винный шкаф в соседней столовой, и меня сжимает тоска. В груди образуется стеснение – внутренний зуд, который сводит меня с ума, потому что его нельзя почесать. Я делаю глубокий вдох, заканчиваю делать бутерброды и выношу их на улицу.
На крыльце Бун снова держит бинокль в руке, хотя внутри дома Тома и Кэтрин света нет. Дом вообще не был бы виден, если бы не лунный свет, мерцающий над озером.
– Он вернулся? – спрашиваю я.
– Еще нет.
Бун ставит бинокль и берет бумажную тарелку с индейкой на белом хлебе и картофельными чипсами. Не лучшее кулинарное блюдо.
– Бинокль у тебя, кстати, отличный.
– Мой муж купил его. Для наблюдения за птицами.
Голос Буна становится тише.
– Кстати, я соболезную тебе. Извини, я должен был сказать тебе это на днях.
– А я слышала о твоей жене.
– Это Эли сказал тебе?
– Да. Мне жаль, что тебе пришлось пройти через это.
– Ага, – он делает паузу, прежде чем добавить. – Я здесь, если ты когда-нибудь захочешь поговорить об этом.
– Спасибо, не сейчас.
Бун кивает.
– Я понимаю. Я тоже был в таком же состоянии, как и ты. Но есть одна вещь, которую я усвоил за последний год. О своей боли не надо бояться говорить открыто. Если ты не держишь свою боль в себе, то тогда и жить легче.
– Буду иметь это в виду.
– Она упала с лестницы, – Бун делает паузу, позволяя информации осесть. – Вот так умерла моя жена. Если тебе интересно.
Мне было интересно, но у меня не хватило смелости спросить прямо. Несмотря на мою нынешнюю привычку шпионить за соседями, в основном я все еще уважаю чужую частную жизнь. Но Бун, кажется, в настроении разглашать информацию, так что я киваю и позволяю ему продолжать.
– Никто точно не знает, как это произошло. Я был на работе. Вернулся домой после смены, вошел в дверь и нашел ее скрюченной у подножия лестницы. Я сделал все, что должен был сделать. Позвони 911. Вызвал реанимацию. Хотя и понимал, как только увидел ее, что она уже мертва. Судмедэксперт сказал, что она была мертва большую часть дня. Должно быть, это произошло сразу после того, как я ушел на работу. Она либо споткнулась, либо потеряла равновесие. Чудовищная ситуация.
Бун делает паузу, чтобы посмотреть на бутерброд на своей тарелке, все еще нетронутый.
– Иногда я думаю, что из-за внезапности ситуации, с этой ситуацией трудно справиться. Она была со мной только что, и вот в следующую минуту ее уже больше нет. А мне так и не удалось с ней попрощаться. Она просто исчезла. Как в том фильме.
– «Исчезнувшая», – говорю я, но не упоминаю о том, что мне предлагали роль в этом фильме, но я отказалась, решив, что роль очень депрессивная для меня.
– Верно. Это тот самый. Когда это происходит так внезапно, ты сожалеешь обо всех тех моментах, которые считал само собой разумеющимися. Я не могу вспомнить последнее, что я ей сказал, и это убивает меня. Иногда, даже сейчас, я не сплю по ночам, пытаясь вспомнить, что это было, и, надеясь, что это было что-то приятное.
Бун смотрит на меня.
– Ты помнишь, что в последний раз сказала своему мужу?
– Нет, – говорю я.
Я ставлю тарелку, извиняюсь и иду внутрь. Через несколько секунд я уже в столовой, стою на коленях у стойки с ликером, сжимая в кулаке бутылку бурбона. Когда мои последние слова Лену пронеслись в моей голове – незабываемые, как бы я ни старалась, – я наклоняю бутылку и делаю несколько благословенных глотков.
Так.
Теперь гораздо лучше.
Вернувшись на улицу, я вижу, что Бун уже съел свой бутерброд. Наверное, у него хороший аппетит.
– Я не очень-то голодна, – говорю я, гадая, чувствует ли он запах бурбона в моем дыхании. – Если хочешь, можешь взять и мой бутерброд.
Бун хотел что-то сказать, но остановился, потому что на другой стороне озера что-то привлекло его внимание. Я смотрю туда, куда смотрит он, и вижу пару фар, въезжающих на подъездную дорожку к дому Ройсов.
Том вернулся.
Я беру бинокль и смотрю, как он останавливает «Бентли» под портиком сбоку от дома, прежде чем выключить фары. Он выходит из машины, неся большой пластиковый пакет из единственного хозяйственного магазина в радиусе пятнадцати миль.
Бун хлопает меня по плечу.
– Дай мне взглянуть.
Я передаю ему бинокль, и он смотрит в него, когда Том входит в дом. На первом этаже загорается свет на кухне, вскоре за ним зажигаются огни столовой.
– Что он делает? – спрашиваю я Буна.
– Открывает сумку.
– Что в ней?
Бун вздыхает, раздражаясь.
– Не вижу.
Через пару секунд Бун издает низкий свист. Возвращая мне бинокль, он говорит:
– Тебе нужно это увидеть.
Я подношу бинокль к глазам и вижу Тома Ройса, стоящего за обеденным столом. Перед ним разложено все, что он купил в хозяйственном магазине.
Пластиковый брезент, сложенный в аккуратный прямоугольник.
Моток веревки.
И ножовка с такими острыми зубьями, что они блестят в свете столовой.
– Я думаю, – говорит Бун, – пора позвонить моему другу-детективу.
***
Детектив Вилма Энсон даже близко не соответствует тому, что я ожидала увидеть. Я представляла себе кого-то, похожего на детектива, которого я играла в третьем сезоне сериала «Закон и порядок». Жесткая. Серьезная. Одетая в практичный брючный костюм. Такой был образ моего персонажа. Однако женщина у моей двери носит фиолетовые штаны для йоги, объемную толстовку и розовую повязку на голове, которая собирает в пробор ее черные кудри. Желтая резинка для волос обвивает ее правое запястье. Вилма ловит мой взгляд, когда я пожимаю ей руку, и говорит:
– Это принадлежит моей дочери. Она сейчас на тренировках по карате. У меня есть ровно двадцать минут до того, как мне нужно будет забрать ее.
По крайней мере, она серьезная, что соответствует моим ожиданиям.
Поведение Вилмы по отношению к Буну мягче, но ненамного. Пока она обнимает друга, одним глазом она подмечает винный шкаф в соседней комнате.
– Как ты? – спрашивает она.
– Я в порядке, Вилма.
– Уверен?
– Определенно.
– Я тебе верю, – говорит Вилма. – Но лучше позвони мне, если вдруг у тебя возникнет соблазн прикоснуться к одной из этих бутылок.
Она показывает на мой винный шкаф.
Бывшие коллеги улыбаются друг другу. Конечно, они знают друг друга как облупленные, все сильные и слабые стороны. Он алкоголик. Она его поддержка. А я просто дурное влияние, добавленное в смесь из-за чего-то подозрительного, происходящего на другой стороне озера.
– Покажи мне дом, – говорит Вилма.
Бун и я ведем ее к крыльцу, где она стоит у перил и с любопытством осматривает темное небо и еще более темное озеро. Прямо напротив нас в доме Ройсов горит свет на кухне и в главной спальне, но с такого расстояния и без бинокля невозможно точно определить местонахождение Тома внутри.
Вилма указывает на дом и говорит:
– Здесь живет твой друг?
– Да, – говорю я. – Том и Кэтрин Ройс.
– Я знаю, кто такие Ройсы, – говорит Вилма. – Точно так же, как я знаю, кто ты.
Судя по ее тону, Вилма видела ужасные, но правдивые таблоидные заголовки обо мне. Также ясно, что она меня не одобряет.
– Скажите мне, почему вы думаете, что миссис Ройс в опасности?
Я делаю паузу, не зная, с чего начать, хотя должна была предвидеть вопрос. Конечно, полицейский детектив спросит меня, почему я думаю, что мой сосед сделал что-то со своей женой. Я замечаю взгляд Вилмы Энсон. Раздражение омрачает ее черты, и я боюсь, что она просто встанет и уйдет, если я ничего не скажу в следующие две секунды.
– Сегодня утром мы слышали крик, – говорит Бун, приходя мне на помощь. – Женский крик. Он шел с их стороны озера.
– И я видела кое-что, – добавляю я. – Тревожные вещи.
– В их доме?
– Да.
– Как часто вы там бываете?
– Я не была внутри с тех пор, как они купили этот дом.
Вилма поворачивается к озеру. Прищурившись, она говорит:
– Ты заметила тревожные вещи отсюда?
Я киваю на бинокль, стоящий на столе между креслами-качалками. Вилма, переводя взгляд то на меня, то на стол, говорит:
– Понятно. Могу я одолжить это?
Детектив подносит к глазам бинокль, возится с фокусом, осматривает противоположный берег озера. Когда она опускает бинокль, то сурово смотрит на меня.
– Знаете, есть законы против слежки за людьми.
– Я не шпионила, – говорю я. – Я просто наблюдала. Случайно.
– Понятно, – говорит Вилма, даже не пытаясь притвориться, будто думает, что я говорю правду. – Насколько хорошо каждый из вас их знает?
– Не очень хорошо, – говорит Бун. – Я встречал их пару раз на озере.
– Я встречалась с Томом Ройсом только дважды, – говорю я. – Но с Кэтрин мы несколько раз пересекались. Она была здесь дважды, и мы разговаривали после того, как я спасла ее от утопления в озере.
Я знаю, что это неправильно, но я рада, что последняя часть моего предложения, кажется, удивляет невозмутимую Вилму Энсон.