Я выбрала Марни. Она умная. Она бы знала, что делать. Но я не смогла ей позвонить, решимости не хватило. Я бы поступила по-свински. Я не хотела втягивать ее в свои грязные дела, делать ее соучастницей того, к чему она не имеет никакого отношения. Но есть еще одна причина, по которой я не позвонила ей, и которую я поняла только задним числом.
Я не хотела, чтобы она меня выдала.
Она бы это сделала. Марни хороший человек, намного лучше меня, и она без колебаний обратилась бы в полицию. Не для того, чтобы наказать меня. Просто потому что так правильно.
И я, которая определенно поступила неправильно, не хотела рисковать.
Потому что это не было случаем самообороны. Лен не пытался причинить мне физическую боль. Он бы мог на меня накинуться, если бы не сильнодействующий коктейль из алкоголя и антигистаминных препаратов, бурлящий в его организме. Но он был пьян и накачан наркотиками, и у меня было много способов покинуть этот дом.
Даже если бы я заявила о самообороне, полиция бы так это не расценила. Они увидели бы женщину, которая накачала своего мужа наркотиками, вытащила его на озеро, выбросила за борт и смотрела, как он тонет. Неважно, что он был серийным убийцей. Или что эти пряди волос и украденные документы были доказательством его преступлений. Полиция по-прежнему будет обвинять меня в убийстве, даже если я не убивала своего мужа.
Он утонул.
Я просто решила не спасать его.
Но полиция все равно заставит меня заплатить за это. И я не хотела быть наказанной за то, что наказала Лена.
Он заслужил это.
Я сделала то, что должна была.
И я замела следы.
Сначала я вынула трофеи Лена из ящика комода, вытерла их носовым платком, в котором я их нашла, и спрятала все за шатающейся доской в стене подвала.
Затем я заварила себе кофе, налила его в потрепанный термос Лена и вернулась в подвал. Там я прихватила все, что Лен брал с собой, когда шел на рыбалку. Гибкая зеленая шляпа, удочка, коробка для снастей.
Когда я вышла через синюю дверь, я оставила ее приоткрытой, чтобы выглядело так, будто Лен тоже пользовался ею. Затем я перенесла все на лодку, что было нелегко. Было темно, и я не могла использовать фонарик, потому что мои руки были заняты, и я боялась, что кто-нибудь на противоположном берегу это заметит.
Вернувшись в лодку, я поплыла на середину озера. Бросив шляпу в воду, я опустила якорь, нырнула в воду и поплыла обратно к берегу. Оказавшись внутри домика у озера, я сняла мокрую одежду, положила ее в сушилку, переоделась в ночную рубашку и заполза в постель.
Я не сомкнула глаз.
Я провела ночь, бодрствуя, чуя каждый скрип в доме, каждый шорох листьев, каждый всплеск водоплавающих птиц на озере. Каждый шум заставлял меня думать, что это либо полиция прибыла, чтобы арестовать меня, либо Лен, каким-то образом еще живой, возвращающийся домой.
Я знала, какой сценарий хуже.
Только когда над озером рассвело, я осознала, какой ужас я совершила.
Но не было жалости к Лену.
Я не чувствую себя виноватой. Ни тогда, ни сейчас.
И я не скучаю по нему.
Я скучаю по человеку, которым, как я думала, он был.
Мой муж.
Человек, которого я любила.
Это был не тот человек, которого я видела тонущего под водой. Он был кем-то другим. Кто-то злой. Он заслужил то, что с ним произошло.
Тем не менее, я полна сожаления о том, что я сделала. Каждая секунда каждой минуты каждого часа, пока я трезва, разъедает меня. Потому что я была эгоистом. Я чувствовала себя такой злой, такой обиженной, такой чертовски преданной, что лишь поверхностно подумала о женщинах, которых убил Лен. Они же не получили упокоения в справедливости. Их семьи и копы все еще пытаются выяснить, что произошло с ними.
Убив Лена вместо того, чтобы сдать его, я лишила их всех ответов. Меган Кин, Тони Бернетт и Сью Эллен Страйкер все еще где-то там, и из-за меня никто никогда не узнает, где именно. Их семьи продолжают жить в какой-то ужасной неопределенности, где существует небольшая вероятность того, что они вернутся.
Я смогла оплакать Лена – или, по крайней мере, человека, которым я его считала – на двух поминальных службах, по одной на каждом побережье. Я присутствовала и там, и там, терзаемая чувством вины за то, что мне было позволено погрязнуть в своем горе – роскоши, которой не было у семей его жертв. Их не оплакали даже один раз, не говоря уже о двух. Им не спели заупокойную молитву.
Преступление.
То, что я совершила той ночью.
Вот почему я пью до тех пор, пока у меня не закружится голова, не перевернется желудок, и мой разум не станет опустошенным. Именно поэтому я провожу все свое время здесь, сижу на крыльце, глядя на воду, надеясь, что, если я посмотрю достаточно внимательно, по крайней мере, одна из этих бедных душ даст знать о своем присутствии.
Моя единственная попытка загладить свою вину состояла в том, чтобы надеть перчатки и черкануть пару строк на старой открытке с изображением озера Грин, которую я купила давно в придорожном магазине. На обороте я нацарапала три имени и четыре слова.
«Я думаю, они здесь».
Писала я левой рукой. Графолог Вилмы был прав на этот счет. Я прилепила самоклеющуюся марку на обратную сторону открытки и бросила ее в случайный почтовый ящик, когда шла к ближайшему бару. Находясь там, я так много выпила, что к тому времени, когда я появилась в театре, где играла спектакль «Частица сомненья», я уже была вдрызг пьяна.
Это был час дня в среду.
К тому времени, когда я, наконец, протрезвела, я уже осталась без работы.
Ирония в том, что отправка открытки по почте оказалась более чем бесполезной. Это больше запутало дело, чем прояснило, убедив Вилму и Буна, что ее прислала Кэтрин Ройс, и что именно Том был человеком, который совершил преступления Лена.
И мне пришлось притвориться, что я тоже так думала. Не могла же я признать, что я отправитель той открытки.
Но теперь, когда я смотрю на мужчину, который определенно не мой муж, но определенно им является, я понимаю, что мне была предоставлена возможность исправить мою невыносимую ошибку.
Лен вернулся. Он может рассказать мне, что он сделал со своими жертвами, а я, наконец, могу помочь обнаружить тела Меган Кин, Тони Бернетт и Сью Эллен Страйкер. Их родные смогут их похоронить и успокоиться.
Я до сих пор не понимаю, как и почему произошел этот сюрреалистический поворот событий. Сомневаюсь, что когда-нибудь узнаю причину случившегося, будь то научная или сверхъестественная. Но я не должна тратить свое время на обдумывание вопроса о том, как это возможно. Вместо этого я должна выяснить у Лена правду.
Я делаю шаг к кровати, что вызвало заинтригованный взгляд Лена. Странно, как легко он заменил Кэтрин в моем сознании. Несмотря на то, что я осознаю, что вижу ее, я не могу удержаться от того, чтобы представить его.
– Ты что-то замышляешь, Си, – говорит он, когда я приближаюсь. – У тебя такой блеск в глазах.
Теперь я рядом с кроватью, достаточно близко, чтобы коснуться его. Я протягиваю дрожащую руку, кладу ее на его правую ногу и отпрыгиваю назад, как будто обожглась.
– Не бойся, – говорит Лен. – Я бы никогда не причинил тебе вреда, Си.
– Уже причинил.
Он издает горестный смешок.
– Говорит женщина, которая смотрела, как я тону.
Я не могу с ним не согласиться. Именно это я и делала, и в процессе я обрекла многих людей на жизнь в неопределенности. Им нужны ответы. Так же, как мне нужно избавиться от вины, которая тяготила меня больше года.
Моя рука возвращается к ноге Лена, скользя по бугорку его колена и вниз по голени, двигаясь к веревке вокруг лодыжки. Я тянусь к другому концу веревки, туго обмотанной вокруг каркаса кровати и завязанной большим грязным узлом.
– Что ты делаешь? – спрашивает Лен.
Я дергаю узел.
– Пытаюсь вытащить тебя отсюда.
Мне требуется время, чтобы развязать узел. Довольно много времени, что я удивляюсь, почему Том не появляется до того, как я закончу. Итак, я развязала одну ногу Лена. Вместо того чтобы освободить его вторую ногу, я перехожу к его рукам. Сначала я развязываю левый узел, теперь, когда я освоилась, узел развязывается быстрее. В тот момент, когда его рука освобождается, Лен приближает ее ко мне, и на секунду я в панике думаю, что он собирается ударить меня. Вместо этого его ладонь ложится на мою щеку, лаская ее с нежностью перышка, точно так же, как он делал это после секса.
– Господи, я скучал по тебе.
Я отстраняюсь от его прикосновения и начинаю развязывать веревку, прикрепленную к его правой руке.
– Не могу сказать того же.
– Ты изменилась, – говорит он. – Ты стала злее. И сильнее.
– Спасибо за это тебе.
Я разматываю веревку с каркаса кровати и дергаю ее, быстро отстраняясь. Лен был вынужден двигаться вместе с ней, дернувшись в вертикальном положении, как марионетка. Я держу веревку натянутой, когда прохожу мимо кровати и хватаю ту, что все еще привязана к его левой руке.
– Ты забыла освободить мою вторую ногу, – говорит Лен.
– Нет, не забыла, – говорю я. – Двигайся вперед и дай мне связать тебе руки за спиной. Если ты облегчишь мне задачу, я развяжу тебе другую ногу.
– Может, сначала поцелуемся?
Он кокетливо подмигивает мне. Увидев это, мне хочется блевать.
– Я серьезно, – говорю я. – Том вернется в любую секунду.
Лен кивает, и я отпускаю веревку. Как только его руки оказываются за спиной, я сжимаю их вместе и обматываю веревку вокруг обоих запястий несколько раз, прежде чем завязать самый тугой узел, на который я способна. Удовлетворенная тем, что он не может освободиться, я подхожу к изножью кровати и воздействую на длину веревки вокруг его левой лодыжки.
Том возвращается как раз в тот момент, когда я заканчиваю ее развязывать, веревка все еще спадает с каркаса кровати, а его шаги раздаются с лестницы.
Лен соскальзывает с кровати, пока я ищу что-нибудь, чем бы отбиться от Тома. Я предполагаю, что он не отпустит нас так просто. Я замечаю сломанную ножку стола, прислоненного к стене. Схватив ее, я понимаю, что у меня не