— Эй! И мое тоже пропало. Софи! Это твои шуточки, да? Сколько раз я тебе говорила не трогать мои вещи!
— Да я и не…
— Тсс! Кто-то идет…
— Это ты их забрал? — спросила Ива у Хендерсона. — Все зеркала?
— Ничего я не брал! — взвизгнул старик и тут же добавил другим, изменившимся голосом: — Я бросил их в реку.
— С этого ведь все и началось, так? — спросила Ива. — Слишком много девочек на борту, и у каждой было с собой зеркальце. Тебе пришлось от них избавиться, но было поздно, ты уже не мог остановиться…
— Что?! Ну что за чушь ты несешь! — Старик попятился. — Чушь собачья. Они отправились на пикник у Красной Скалы, и больше их никто не видел. Все — ничего больше.
— Неправда, — изо всех сил Ива старалась сохранять спокойствие. — Вы отправились их искать, но нашли только одну девочку… Ее звали Алиса, и она спала.
Ива не могла объяснить, откуда она это знает. Помнит. Откуда приходят все эти воспоминания о людях, которых она никогда не знала и не видела живыми. Воспоминания такие яркие, будто все это случилось и, хуже того, прямо сейчас случается с ней самой.
В груди похолодело. Неужели и она, сама того не замечая, постепенно становится частью буньипа? Может, таким вот образом он и поглощает все и вся? Не пожирает, а просачивается изнутри?
— Утопил в реке? — спросила она. — Но ведь вода — это тоже зеркало. Неужели ты не видел в ней свое отражение?
Буньип не ответил, но что-то переменилось.
Слияния и поглощения
Позже, когда Ива рассказывала эту историю Матушке, и потом, когда она пересказывала ее за обеденным столом Поварихе и другим жильцам дома, на этом месте она умолкала и молчала порой по несколько минут, пока ее слушатели ерзали на стульях. Сколько она ни пыталась, ей никак не удавалось найти правильные слова, чтобы описать, что именно произошло и что именно переменилось.
— Он как будто вывернулся изнутри наружу, — сказала она, но эти слова не говорили ничего.
— Он распустился, как цветок, — сказала она в другой раз, но и это было бесконечно далеко от того, что она увидела. «Он распался», «я увидела его целиком» — каждое из этих описаний содержало лишь малую толику того, что на самом деле предстало перед ее глазами, и в конце концов она остановилась на одной простой фразе: «Что-то переменилось, и я увидела буньипа».
На самом деле он оказался не таким уж и огромным — меньше, чем Ива его себе представляла. И гораздо меньше, чем могло бы быть существо, которое включало в себя столько всего.
Впрочем, точно сказать, какого он был размера, Ива не могла. Буньип расплывался. Не в том смысле, что он ежесекундно менял облик — это было бы проще и понятнее, а в том, что он выглядел как множество существ одновременно.
Ива смотрела на буньипа и не понимала, как же он выглядит. Чудище состояло исключительно из деталей, кусочков того и этого, но эти детали не соединялись в единое целое. Ива могла видеть их по отдельности: кривой желтый коготь, круглый глаз, красную шкуру или же голый крысиный хвост. Лицо старика и лицо девочки лет двенадцати, лицо другой девочки… Однако, стоило Иве попытаться сосредоточиться на одной из этих деталей, все прочие начинали распадаться и таять.
Ива попятилась, но вдруг резко выпрямилась и расправила плечи.
— Ну? Так лучше? Быть тем, кто ты есть?
— Нет, — ответил буньип голосом Хендерсона. — Так я пуст.
Ива нахмурилась, пытаясь понять, что же это значит. Сейчас облик буньипа уподобился отражению в дрожащей воде: одновременно оставаясь неизменным и в то же время непрерывно меняясь. Долго смотреть на него было невозможно — начинали болеть глаза, но Ива продолжала смотреть, пока наконец не смогла пробиться сквозь бесконечно меняющуюся череду образов.
И там, в самой глубине, зияла дыра. Пустое место, провал. Как если бы кто-то складывал мозаику из обрезков цветных фотографий, но одного кусочка ему так и не хватило. Того самого, который должен быть на месте сердца.
— Ах, вот оно что… — тихо сказала Ива.
Буньип издал булькающий звук, который вполне мог сойти за всхлип.
— Я пуст, — повторил он. — Видишь?
— Вижу. Ты всегда был пуст, — сказала девочка, — как бы ни пытался спрятать одно за другим. Это все из-за Кинджи?
— Мы были последними, — ответил буньип. — Каждый из своего племени, но мы были друг у друга. А потом он ушел, и я остался один — все прочие были чужаками. Другими.
— И ты стал… — Ива хотела сказать «чудовищем», но не смогла. Хендерсон понял ее без слов.
— Вот к чему приводит тоска и боль утраты. Если дать им волю, они прожгут в твоем сердце бездонную дыру, и, как бы ты ни пытался ее заполнить, она будет только расти. Будет буньип.
— Понимаю, — кивнула Ива. — Но Матушка говорит, что нет такой дыры, которую нельзя залатать. Пришло время починить и твою. Пойдем, я знаю, что он ждет тебя.
На самом деле она вовсе не была в этом уверена. Ей оставалось лишь надеяться на то, что она правильно разгадала эту историю, сотканную из лоскутков и обрывков других историй, как одеяло Матушки Ночи, как сам буньип и весь мир вокруг.
Ива подошла к фальшборту и некоторое время стояла, опираясь о него двумя руками. Только потом она поняла, что на самом деле ждала, что буньип попытается ее остановить. Но он ничего не сделал, и тогда Ива спрыгнула на сухую горячую землю.
Когда она встала и выпрямилась, буньип уже был рядом. Ива чувствовала ожидание, разлитое в воздухе, — то самое чувство, которое бывает перед грозой, и знала, что источник его — буньип. Но было и что-то еще, что-то, что не могло быть ничем иным, кроме надежды.
Ива трижды свистнула, выжидала полминуты и затем свистнула еще раз. Этот свист не имел никакого отношения к тилацину. Так они переговаривались с крестным, когда охотились вместе, и оставалось лишь надеяться, что он сработает и в этом случае. Буньип беспокойно задвигался, и в этот момент из темноты донеслось ответное тявканье. Сумчатый волк был здесь, рядом, он всегда был здесь.
Кинджа появился из темноты, беззвучно переступая на мягких лапах. Он шел медленно, не поднимая головы, не замечая ничего вокруг, пока не уткнулся теплым носом Иве под коленку. В пасти он держал расписную палку — бумеранг, который всегда возвращается. Ива бережно забрала его и прижала к груди.
— Ты ведь мог сделать это сам, — сказала она. — Тебе не нужна была моя помощь, чтобы вернуться… В любой момент, в любое время ты мог пройти этим путем. Тебя не держали на привязи. Почему так?
Тилацин молчал. Ива присела перед ним на корточки.
— Я была нужна не тебе, а ему? Им?
Она кивком указала на буньипа. И опять без ответа, даже без намека на ответ.
— Или это было нужно мне?
Она прислушалась к своим чувствам, к грусти, что разлилась в ее сердце. Все же любое ее приключение, даже самое странное и вычурное, было для нее уроком. Она училась и пусть еще не понимала, чему именно, но одно знала наверняка: в конце пути ей предстоит держать экзамен.
Кинджа потерся о ее плечо. Иве хотелось обнять его за шею, прижаться щекой к жесткому меху, как она делала когда-то, когда была младше, но она сдержалась. Потому что не была уверена в том, что сможет его отпустить.
— Иди. Я не твоя хозяйка, и я тебя не держу. Я знаю, что наш дом — это только остановка в пути. Пришло время и тебе двигаться дальше. Спасибо, что ты мне это показал.
Кинджа мотнул головой. Ива понятия не имела, значило ли это хоть что-то, но решила, что таким образом тилацин прощается. Она шмыгнула носом.
— Иди. Тебе пора. Давно уже пора.
Девочка встала. Должно быть, в тот момент ей полагалось уйти и оставить их вдвоем. Но Ива не решилась. Она должна была знать, чем кончится эта история.
Кинджа, опустив голову, медленно приблизился к бывшему хозяину. А тот столь же медленно протянул руку и положил тилацину на голову.
— Здравствуй, старый друг, — сказал он. — Долго ты до меня добирался.
Кинджа заскулил. Сильный хвост мотнулся в сторону. Сейчас тилацин как никогда был похож на самую обыкновенную собаку.
— Да… — протянул Хендерсон. — Я тоже по тебе скучал. Видишь, к чему это привело?
Он попытался рассмеяться, но звучало это так, будто старик заплакал. Ива незаметно отступила на пару шагов. Она не хотела мешать этой встрече, а может, прощанию.
— Но теперь мы будем вместе… Навсегда, так?
Кинджа толкнул носом протянутую ладонь. Старик потрепал его между ушами, а затем обнял за шею и очень бережно и нежно стал втягивать в себя. Кинджа не сопротивлялся, наоборот, сам устремился навстречу черной дыре в сердце буньипа. Тут уже Ива не выдержала и отвернулась — не потому, что происходящее пугало ее или вызывало отвращение, а для того, чтобы спрятать слезы.
Когда она наконец решилась снова взглянуть на буньипа, там уже никого не было. Может, он просто ушел — тихо, быстро, но, скорее всего, попросту исчез. Растаял, как тает сон с первыми лучами рассвета, оставив после себя лишь зыбкое, ускользающее воспоминание. В этом самом воспоминании Ива услышала звонкий смех: одиннадцать девочек в белых платьях, припорошенных красной пылью, возвращались с пикника у Красной Скалы. В воспоминании прозвучал громкий гудок, и капитан в белоснежном кителе с блестящими пуговицами вышел на мостик, встречать пассажиров.
Какая-то птица, весьма неприятного вида, хлопая крыльями, опустилась на ветку ближайшего дерева.
— Ты ведь и есть кукабарра? — спросила Ива. — Тогда начинай. Пора.
И кукабарра заливисто расхохоталась, встречая рассвет нового дня. Ива захлопала в ладоши.
Глава 7
Страница дневника (Титул)
Этот дневник принадлежит:
Зовите меня Кати (украдено). Полное имя: Катинка Макабреску. И если вы читаете эти строки, значит, меня уже нет в живых (тоже украдено). Пожалуйста, не читайте дальше (опять украдено). Уничтожьте этот дневник любым доступным вам способом: порвите на клочки, сожгите, развейте пепел по ветру, растворите в кислоте, утопите в выгребной яме. Делайте с ним что угодно, только не читайте.