Он ведь даже купил цветы… Кати ни разу не видела, чтобы Герберт дарил маме цветы, а тут расщедрился на огромный букет пунцовых гербер. И только пару дней спустя до Кати дошло, что именно означал этот подарок.
Мама дала ей подержать ребенка — завернутый в голубое одеяльце увесистый сверток. Она взяла его очень бережно, стараясь не обращать внимания на ревнивые взгляды, которые Герберт бросал в ее сторону.
Младенец Кати не понравился. Не то чтобы она ждала чего-то особенного: что ее сердце затрепещет при виде маленьких черных глазок или что ребенок улыбнется, увидев сестру. Но она надеялась, что в ее груди хоть что-то шевельнется. Однако единственное, что Кати почувствовала, — это легкую брезгливость. Младенец нисколько не походил на пухленьких розовощеких ангелочков с поздравительных открыток. Он был сморщенным, иссине-красным и покрытым желтушными корочками и струпьями. Маленький гоблин, от которого к тому же неприятно пахло. На руках у Кати он непрерывно скулил и успокоился только тогда, когда она вернула его матери. Возможно, все переменится, когда ее брат научится ходить и разговаривать, но пока что…
А затем потянулись странные дни и бессонные ночи. Ребенок оказался капризным: если он не спал, то все время хныкал, а спал он мало. Словно он явился на свет исключительно для того, чтобы свести Кати с ума. Его голосок пока не обрел достаточной силы, но она знала, что это не за горами.
Мать ее почти не замечала — ребенок съедал все время, высасывал его, как пиявка, вместе с грудным молоком. Еще никогда Кати не чувствовала себя такой потерянной и одинокой. Мама была единственным человеком в этом городе, с которым она могла хоть как-то общаться. Теперь же эта ниточка, связывающая ее с остальным миром, истончилась настолько, что могла порваться от любого неосторожного движения. Кати старалась изо всех сил, чтобы удержать то немногое, что у нее осталось. Но с каждым днем ниточка все равно становилась тоньше и тоньше. В какой-то момент, когда Кати подошла с самым невинным вопросом, мать раскричалась на нее на ровном месте, и больше она ее ни о чем не спрашивала.
По случаю рождения сына Герберт закатил обещанную вечеринку с «парнями с работы» в ближайшем ресторане. Кати, разумеется, туда не пригласили, как и ее мать. Потом Кати узнала, что вечеринка закончилась большой дракой.
Вот так, под грузом забот и печалей, Кати стала потихоньку забывать о нависшей угрозе и в конце концов утратила бдительность. А Лаура… Лаура и в самом деле только и ждала что подходящего момента.
Она поймала ее в школьном туалете, куда Кати забежала перед уроком математики. Обычно там всегда кто-то толпился. Именно здесь любовно взращивались школьные сплетни и здесь же учили тому, чего не узнаешь ни на одном уроке, — вещам, куда более приближенным к реальной жизни, чем квадратный корень из икс.
Когда Кати туда зашла, ничто не предвещало беды. Стайка девушек постарше щебетала, обсуждая лифчики. Они глянули на Кати и отвернулись, для них она была пустым местом. Но когда Кати вышла из кабинки, старшеклассницы словно испарились. Их место заняла Лаура. Она стояла, прислонившись к кафельной стене, и ухмылялась, словно довольная гиена.
— Здорово, рыжая. Не забыла меня?
Кати остановилась. Желудок ухнул куда-то вниз, к горлу подступила желчь. Только не сейчас, и не здесь…
— У нас осталось незаконченное дело, — продолжила Лаура, отлепляясь от стены. — А я, представь себе, терпеть не могу незаконченных дел.
Кати попыталась выпрямиться и расправить плечи — нелепая попытка сохранить хоть капельку достоинства. Не говоря ни слова, она шагнула к двери, но Лаура преградила ей путь.
— Ты куда намылилась? Я сказала — я терпеть не могу незаконченных дел.
— Пусти, — пролепетала Кати. Лаура шагнула в ее сторону.
— Ты как, уже обсохла? — елейным голоском проговорила она. — Готова снова искупаться?
— Пусти!
— О! Вижу, что готова! А что? Тебе же не привыкать.
Она дышала в лицо Кати дрянным куревом. Зрачки сузились, глаза блестели. Лаура напряглась… В то же мгновение Кати оттолкнула ее двумя руками и метнулась к ближайшей кабинке. Ей едва хватило времени захлопнуть дверь и закрыть задвижку. Секунду спустя Лаура с грохотом врезала по тонкой панели.
— Ах ты, мелкая засранка…
— Сама такая! — выкрикнула Кати, и как же жалко прозвучал ее ответ.
— Ну, ты сама напросилась!
Кати представила, как Лаура брызжет слюной, представила покрасневшее от злости лицо и перекошенный в гримасе рот… У нее задрожали колени. Обеими руками она вцепилась в ручку двери без какой-либо надежды, что сможет ее удержать.
— Открывай, рыжая сучка, — прошипела Лаура, — открывай сама, или…
Она с такой силой дернула дверь, что затряслись все кабинки. Еще немного — и она бы сорвала ее с петель. Лишь чудом дверь устояла и задвижка выдержала. Лаура выругалась.
— Я все равно до тебя доберусь, — сказала она, прижавшись к панели. — Только тогда я буду очень, очень злая.
— Уходи! Оставь меня в покое! — всхлипнула Кати, и это придало Лауре сил.
С каждым новым рывком она распалялась все сильнее. Кабинка тряслась так, будто угодила в центр урагана. Кати еще держала дверь, но хотелось ей лишь одного — свернуться клубочком, спрятать голову руками… А дальше — будь что будет.
— Слушай, рыжая… — сипло дыша, проговорила Лаура. — А может, ты сама все сделаешь? Без моей помощи. Унитаз у тебя рядом — делов-то, сунуть голову да нажать на спуск. Как тебе идейка? Мне не придется мараться, да и тебе будет не так больно.
Кати невольно обернулась. Посмотрела на не самый чистый унитаз, на воду в сливном отверстии… И вспомнила: зови меня рядом с водой.
— Хенрих, — торопливо зашептала Кати, — Хенрих Зеленые Зубы… Ты обещал мне помочь…
Ей было плевать, чем могла обернуться эта мольба о помощи. Сейчас она была так напугана, что цеплялась за любую соломинку.
— Эй! Что ты там лепечешь, мерзавка?
— Ничего! Отстань от меня! Уходи или…
— Или что? — Лаура дернула дверь, и задвижка не выдержала. Повисла на одном шурупе — осталось сделать последний рывок. Кати вжалась в стену, мысленно прощаясь с жизнью.
В соседней кабинке кто-то громко спустил воду. У Кати перехватило дыхание. Кто-то? Но там ведь никого не было…
Та же мысль пришла и Лауре. Отпустив дверь, она вскрикнула:
— Эй! Кто здесь? А ну брысь…
В ответ послышалось громкое бульканье — звук, в котором Кати опознала смех принца тысячи ракушек. И внутри нее будто что-то оборвалось.
— Что за… — услышала она голос Лауры, а тут же следом: — Нет! Не подходи! Не трогай меня!
Кати пискнула и зажала уши. Давила пальцами изо всех сил, чтобы в голове не осталось ничего, кроме мерного гула крови. Но это не помогло: она все равно услышала глухой удар.
Лишь вечность спустя Кати осмелилась пошевелиться. Она опустила руки, с трудом глотая воздух. Из-за двери не доносилось никаких звуков. Очень медленно Кати протянула руку к задвижке. Пришлось повозиться, чтобы ее открыть: после ударов Лауры дверь перекосило, да и пальцы у Кати сильно дрожали.
Она осторожно выглянула из кабинки, готовясь к тому, что увидит лягушачью ухмылку речной твари. Но Хенрих исчез. О том, что он был здесь, свидетельствовали лишь темные лужицы на полу с ободками белой пены. И только если знать, на что смотреть, можно было увидеть в них следы перепончатых лап.
Лаура лежала на полу, раскинув руки. Все выглядело так, будто она поскользнулась, упала и ударилась головой об кафель. Глаза ее были закрыты, а на лице, точно маска, застыло безграничное удивление. До самого последнего момента она так и не смогла поверить.
Страница дневника: 23 апреля
Какой твой самый большой недостаток?
Я трусиха. Самая большая трусиха на всем белом свете. Других таких трусих днем с огнем не сыщешь.
Я уже писала, что боюсь собак? Так вот, собаки — это только верхушка айсберга. Очень большого айсберга, на счету у которого не один потопленный корабль.
Перечислять мои страхи можно бесконечно. Проще открыть словарь, выбрать любое слово, и у меня сто процентов найдется связанная с ним фобия.
Я боюсь высоты и замкнутых пространств. Боюсь насекомых, змей и пауков. Крыс. Боюсь громких звуков и фильмов ужасов. Верю во все несчастливые приметы: черных кошек, лестницы и зеркала. Я боюсь людей, знакомых и незнакомых, и боюсь оставаться одна. Боюсь, что с мамой что-то случится. Стоит ли продолжать? Мне давно пора на прием к психиатру. Одна беда — я боюсь врачей…
Долг платежом красен
Лаура выжила. По крайней мере, она дышала, когда ее увозили на «Скорой», хотя в сознание так и не пришла. Врачи сказали, что у нее сильное сотрясение мозга или что-то в этом роде, но пока рано делать выводы.
В кабинете директора Кати рассказала о том, что случилось. О том, как Лаура подловила ее в туалете и ей пришлось запереться в кабинке, о том, как Лаура пыталась выломать дверь… Разумеется, ей поверили. Все в школе знали, чего можно ожидать от Лауры. И все думали, что знают, чего можно ожидать от Кати — безобидной серой мышки. Все улики были в ее пользу. В конце концов сошлись на том, что Лаура сама виновата в случившемся. Так разошлась, что не заметила лужу под ногами, вот и поскользнулась.
Родители Лауры, примчавшиеся в школу по первому звонку, сквозь зубы, но извинились перед Кати, мол, им очень жаль и они ничего не знали. Но Кати по глазам видела, что им ни капельки не жаль и все они знали. Потому она и сказала, что не держит на Лауру зла, сильно за нее переживает и желает ей скорейшего выздоровления. Что тоже было чистейшим враньем. Нет, Кати не хотела, чтобы Лаура умерла. Но она тряслась от одной мысли о том, что та расскажет, когда очнется.
В конце концов ее отпустили и даже сняли с оставшихся уроков. У директорского кабинета топтался Казик, но он не рискнул подойти. Заметив Кати, он отвернулся, мол, знать ее не знает. Впрочем, Кати успела заметить, как он побледнел, и прочитала на его лице немой вопрос: