Не хочу даже находиться поблизости от нее, будто ее гниль заразна.
И все же. И все же. Она казалась весьма дружелюбной и обеспокоенной. Она слышала, что я в последнее время не выхожу из дома. И ей это не кажется хорошим знаком.
«Я хотела бы пригласить вас пообедать со мной», сказала она.
Если бы она остановилась на этом приглашении, я знала бы, что меня заманивают в ловушку. Но она на этом не остановилась. Она явно не была удивлена, когда я уклонилась от ее предложения. Она отреагировала на это весьма мягко – иначе не скажешь. Она сказала, что понимает. А потом она сказала:
«Не могли бы вы оказать мне одну маленькую услугу? Может быть, вы встретитесь с кем-то из ваших друзей? Не пригласите их сюда, а поедете к ним?»
Что я могла сказать на это? Она говорила мягко, но настоятельно, словно эта просьба была очень важна для нее.
Я сказала ей, что постараюсь, если смогу, так и сделать. Я говорила уклончиво. Неважно, насколько дружелюбную маску она нацепила, я знаю, что она уничтожила бы Штроков, если бы могла. И ее сегодняшний визит может быть частью этого плана, хотя я не представляю, как именно.
Вероятно, она не поверила мне. Хотя никак этого не выразила. Она поблагодарила меня за гостеприимство и ушла. Казалось, она испытывала облегчение, покидая Мальвейль. Когда она была уже на пороге, то сказала нечто странное. Она сказала, что надеется, что я последую ее совету. А потом она сказала: «Вы не из Штроков по крови. Помните об этом. Этот дом не имеет власти над вами».
Вот так. Еще одна загадка. А у меня и так нет в них недостатка.
Что бы ни хотела она этим сказать, как минимум в одном смысле она ошибалась. Дом имеет власть надо мной. И я здесь именно поэтому. Я часть семьи Штроков. И жить здесь – одна из обязанностей, которые налагает мое регентство. Я представляю Штроков, через меня они присутствуют в Мальвейле, и совету не позволительно забывать, что у Солуса есть законный губернатор, даже если он временно отсутствует.
Мейсон, я надеюсь, ты оценишь то, что я делаю для тебя. Я отдала многое из того, что я есть, чтобы заменить здесь тебя. Чем дольше я болею, тем больше теряю связь с той частью своей личности, что существует за пределами семьи Штроков и Мальвейля.
Ты оставил мне нелегкое бремя, Мейсон. И оно с каждым днем все тяжелее.
Меня разбудили рыдания. Это был голос Элианы. Я понял это сразу. Вскочив с кровати, я уронил дневник, который лежал на моей груди, и он упал на пол. Я заснул, читая его, и негодование, которое выражала в нем Элиана, последовало за мной в сон. По крайней мере, так я подумал.
- Это сон, - сказал я вслух.
Я говорил четко, мой голос был слегка хриплым после сна, в нем не чувствовалось напряжения и гнетущего молчания кошмаров. Но плач продолжался, в нем слышалась злость и отчаяние. Боль моей жены прорывалась сквозь тьму – и сквозь мою душу.
Я включил люмен на столике рядом с кроватью. Освещение сделало комнату еще более реальной, отодвинув прочь тени и придав четкость предметам вокруг меня.
Я не спал.
Но я ошибался на этот счет и раньше, принимая сон за реальность.
Я встал с кровати, проверяя пол, топнул по нему, чтобы почувствовать, как удар отозвался в ноге. Я ущипнул себя. Все было так, как и должно быть. Я действительно не спал. И все равно я слышал плач. Он звучал так, словно кто-то плакал прямо за дверью. Плач стал громче, когда я подошел к двери, но едва я распахнул ее, как плач словно спустился по ступеням в коридор внизу.
Нечто вроде состояния фуги охватило меня. Мое сердце колотилось. Я не просто не спал. Я чувствовал себя так, будто лишился сна навсегда. Плач Элианы звал меня за собой, цепи, словно сдавившие мое сердце, требовали, чтобы я следовал за ним. С почти религиозной страстью я хотел избавить ее от страданий. Но рациональная часть моего разума, полностью бодрствующая сейчас, предупреждала меня, чтобы я не доверял тому, что слышу. Элиана не могла издавать этот звук. Может быть, и не было никакого звука. Одна половина моего разума испытывала сильное подозрение к другой половине.
Я спустился по ступенькам из моей башни в главную галерею на первом этаже и задержался, чтобы зажечь светильник на стене рядом с дверью. Плач раздавался где-то еще дальше, как будто спускаясь по главной лестнице. В коридоре никого не было.
«Прости. Я хочу пойти за тобой. Хочу удержать тебя. Но не могу. Ты не можешь быть здесь. Но я хотел бы, чтобы ты была здесь. Трон Святой, как я этого хочу».
На этот раз я не позволил себе заблудиться. Дрожащими руками я зажег другие фонари по пути в вестибюль. Я прошел мимо дверей в комнаты Катрин и Зандера, но потом вернулся. Послушав эхо рыданий в коридоре еще мгновение, я постучал в двери и позвал своих детей.
Плач прекратился. Наступила тишина. Из своей комнаты вышла Катрин, удивленная, но полностью одетая и бодрствующая. Через несколько секунд вышел и Зандер, он выглядел как будто только что проснулся. Сегодня он вернулся в Мальвейль поздно ночью, и я не слышал, как он пришел.
- Что случилось, отец? – спросила Катрин.
- Кто-нибудь из вас слышал что-то необычное сегодня ночью?
Катрин покачала головой, а Зандер сказал:
- Я спал.
- Или в любую другую ночь с тех пор, как вы здесь?
- Нет.
- Что случилось? – снова спросила Катрин.
- Возможно, ничего.
- Но, возможно, в дом кто-то проник.
- Может быть, - я так не думал. Но все же это объяснение выглядело более разумным, чем призрак. По крайней мере, я не лгал им.
- Давайте проверим, - сказала Катрин. Зандер вздохнул, но кивнул.
Я попросил их подождать и прислушаться. Но в доме была тишина.
«Почему ты не говоришь с детьми, Элиана?»
Мы обошли дом, зажигая по пути свет. На это ушло больше часа, и даже за это время мы никак не могли осмотреть все комнаты и места, где, вероятно, мог прятаться нарушитель. Наш обход был чем-то вроде соблюдения формальности. Я не думал, что мы найдем в доме какое-либо живое существо. Мои дети, наверное, считали, что мы вообще ничего не найдем, но, по крайней мере, Катрин не исключала вероятность, что в дом мог кто-то проникнуть.
Одно место мы смогли осветить лишь фонарями, которые принесли с собой – это Старая Башня. Зрелище в ней оказалось таким же странным и пугающим для Катрин и Зандера, каким оно было для меня. Сквозняк откуда-то снизу овеивал холодом наши лица. По молчаливому согласию мы лишь заглянули за дверь в башню, а потом ушли. Никто не стал бы здесь прятаться. Это было ясно, даже если мы не могли точно обосновать почему.
В доме не было никого кроме нас. Мы погасили фонари и вернулись в галерею, снова погрузив Мальвейль во мрак.
- Что ж, это было интересно, - сказал Зандер, когда мы подошли к двери его комнаты. Он пожелал нам доброй ночи и закрыл за собой дверь.
- Ты можешь описать, что ты слышал? – спросила Катрин.
- Не очень, - уклончиво сказал я. – Должно быть, это ветер разбудил меня.
Это был слабый ответ, и она это знала.
- Часто это с тобой бывает?
Это уже было похоже на начало допроса.
- Нет, - ответил я. – Лишь раз или два. Вероятно, это потому, что я сплю наверху в башне.
«Она не поверит, если ты будешь отрицать».
- Может быть, - она внимательно смотрела на меня, ее голос был уклончивым.
Мы расстались. Я направился к двери в свою башню, но не стал подниматься по ступенькам, а подождал, пока не убедился, что Катрин снова легла спать. После этого я вернулся в галерею и оставил зажженным только один фонарь, у входа в башню. Не думая о причинах, я решил, что должен погрузиться в объятия тьмы и одиночества. Я медленно шел по галерее и ждал. Я надеялся и в то же время боялся. Я двигался тихо, особенно стараясь не производить шума, когда проходил мимо двери Катрин. Я хотел, чтобы у невероятного были свидетели. Теперь я понял, что это невозможно, и не хотел свидетелей своему поведению, которое не мог просто так объяснить.
Плач начался снова, когда я дошел до большой лестницы. И на этот раз я не сопротивлялся его зову. Я спустился и последовал за звуком в библиотеку. И когда я вошел туда, то увидел Элиану. Она сидела у окна, склонившись и закрывая руками лицо. Тусклые лучи Люктуса падали на нее, но их свет будто не освещал ее. Она была мерцающе-бледной, серое воплощение скорби.
Порыв ветра ударил в окно, резкий и внезапный, словно крик. Я вздрогнул и оглянулся. Деревья на улице задрожали, будто в страхе, и снова затихли.
- Элиана, - позвал я. Она встала с кресла, и я увидел, как она прошла через другой выход из библиотеки. Она исчезла, пройдя сквозь закрытую дверь.
Я последовал за ней.
Сначала Элиана оставалась далеко от меня, она виднелась за следующим углом или в дальнем конце коридора. Потом она начала заходить в комнаты, которые Леонель наполнил своим безумием. Она тихо останавливалась перед грудами хлама и смотрела на них с тоской и отчаянием. Ее рыдания превратились в сдавленные стоны. Я тогда тоже останавливался, боясь, что если подойду ближе, то она исчезнет.
Но пока я держался на некотором расстоянии от нее, она оставалась передо мной. Она была такой, как я помнил ее, только призрачно-серой. Движения ее были медленными и грациозными, словно она была под водой. Она была в той самой ночной рубашкой, в которой я видел ее призрак в Мальвейле в первый раз. Тогда я думал, что это сон. Но сейчас было иначе. Мир вокруг меня был вполне реальным. Я не спал, и до болезненности осознавал это.
Я смотрел на нее, и боль разрывала мою грудь. Я не понимал ничего, но принял без сомнений, что вижу мою умершую жену, и что ее терзает какое-то горе.
- Элиана…
Мой сдавленный шепот был едва слышен за ее рыданиями.
Она не задерживалась надолго ни в одной комнате. Она двигалась между кучами старых вещей, словно пытаясь разгадать некую скрытую тайну, и после шла дальше. Я следовал за ней.