— Нет, совсем неудобно. Я понимаю. То, что вы хотите сказать, должно быть, очень важно?
— Да, поверьте мне. Я рад, что вы мне доверяете, Лейла. Поднимемся наверх?
Он шел впереди меня со свечой, делая каждый шаг осторожно, продолжая сильно сжимать мою руку. Любопытство превышало мою тревогу: что же такое Колин собирался сообщить мне в таком страшном месте?
Мы достигли вершины. Вспомнилось безумное лицо дяди Генри и его дикие мольбы. Колин поставил свечу на каменный пол — для надежности подальше от моей юбки, но так, чтобы было достаточно света. Башня — маленькое круглое помещение, сырое и холодное, с одним окном, смотрящим на ночной лес, — служила исключительно декоративным целям. В доме таких башен было семь, их никогда не использовали и не обставляли.
— Вот здесь сэр Джон покончил с собой, — сказал Колин, взяв мою другую руку. Я не могла видеть его лица, а его тон был каким-то неопределенным.
— Вы привели меня сюда, чтобы сказать мне это?
Последовала пауза.
— Нет, Лейла, не для этого я привел вас сюда. — Голос Колина звучал удивительно отстраненно. — Я хочу, чтобы вы знали, что я очень много думал о том, что собираюсь сделать потом. Действительно, меня преследует почти навязчивая идея, с того момента, как утром вы сказали нам, что читали книгу Томаса Уиллиса. Помните?
— Да, помню.
— Я был очень обеспокоен вашим поведением тем утром и обеспокоен до сих пор. Несколько раз я хотел поговорить с вами лишь для того, чтобы изменить свое мнение о некоторых событиях. Но теперь… — Его голос стал еще тише, почти до шепота, и он сделал шаг ко мне. Я смотрела в глаза Колина с безграничным восхищением, взволнованная его близостью, опасаясь услышать то, что он собирался сказать.
Словно прочитав мои мысли, он продолжал:
— Я не могу больше тянуть и должен сказать, зачем привел вас сюда. — Он оглядел темноту вокруг нашего маленького круга света. — Здесь не может быть никого, кто мог бы подслушать. Никто не знает, что мы здесь, Лейла. Эта башня далеко от центра дома. Если вы произведете громкий шум, скажем, закричите, никто не услышит.
— Почему я должна закричать?
— Это только к примеру. Я подчеркиваю необходимость приватности. Я не хочу, чтобы кто-нибудь узнал, что мы здесь. Мы отрезаны от остальной семьи. Я сделал это намеренно, поскольку не желаю, чтобы кто-то знал, что происходит здесь вечером.
— Вы знаете, я доверяю вам, Колин.
На это он, казалось, улыбнулся, изогнув рот в жуткой гримасе. Ни звука, ни малейшего движения в пляшущих тенях от нашей мерцающей свечи — он и я были совершенно отделены от остального мира.
— Лейла, — он сжал мои ладони еще сильнее. — Я знаю, вы не интересовались мною до сих пор и явно не доверяли мне. Я не могу осуждать вас, но должен спросить, нет, попросить вашего полного доверия сейчас, независимо от того, что произойдет.
Я была зачарована его голосом и взглядом.
— Да, — тихо прошептала я.
— Тогда вы простите меня за то, что я собираюсь сделать теперь, поскольку опасаюсь, что это будет болезненно.
— Я готова простить вам все, Колин.
— Тогда я продолжаю. — Он отпустил мои ладони и вдруг схватил меня за плечи. Его хватка была крепкой и твердой. — Я прошу вас, Лейла, вернуться к тому, что вы делали раньше, и снова попытаться вспомнить, что случилось двадцать лет назад в роще.
Сначала я не отреагировала, но когда его слова дошли до меня, я открыла рот и тихо спросила:
— Что?
— Я попросил вас простить меня, и вы сказали, что сделаете это. Как бы это ни было болезненно для вас, Лейла, я хочу, чтобы вы вернули ваше воспоминание о роще и смерти вашего отца.
Я была поражена, ошеломлена.
— Но я не понимаю. Зачем?
— По той причине, что…
Я вглядывалась в его лицо. В нем появилось что-то новое.
— Прошу, продолжайте.
— По той причине, что я думаю, ваш отец был убит, и я должен знать, кем.
— Колин!
— Я знаю, о чем вы думаете, это бесполезно…
— Нет, постойте…
— Позвольте мне закончить, Лейла. — Его глаза широко распахнулись и оживились. — Я никогда не верил, что ваш батюшка совершил самоубийство, хотя у меня не было доказательств. И я не мог высказаться, поскольку это семейство ненавидит меня. О, Лейла, я знаю, каким потрясением все это должно быть для вас, после того как я играл в их игры и всегда притворялся, что с ними. Когда вы внезапно показались однажды вечером, спустя двадцать лет, это было как ответ на мои мольбы. А когда вы объявили о своей решимости вспомнить прошлое, я снова ожил. Вы вернули мне надежду. Я все время был с вами, с самого начала, и страстно желал, чтобы вы все вспомнили. Но когда вы внезапно объявили, что оставляете борьбу, я опустил руки. Вы были моей единственной надеждой на возможность обрести доброе имя Пембертонов.
Его глаза пронизывали меня, а его голос стал громче.
— Я знаю, вы больше не желаете вспоминать события, свидетельницей которых были ребенком, но теперь я прошу вас снова попытаться, сделайте мне любезность.
— Колин, я не знаю, что и сказать.
— Вам известно теперь про опухоль, и вы верите, что ваш отец убил своего сына и совершил самоубийство. Постойте, дайте мне закончить. Я прошу вас вернуться на тот путь, по которому вы шли до того, как прочли книгу Уиллиса, и снова попытаться вспомнить. Я думаю, что ваш отец был невиновен.
— А вы не говорили остальным?
— Я не мог. Не мог. Они не слушали меня, Лейла, они…
Мой голос перешел на хриплый шепот:
— Почему семья ненавидит вас, Колин?
Он на секунду уставился на меня, затем внезапно отпустил мои плечи и уронил руки.
— По причине, о которой я должен был сказать вам гораздо раньше.
— Что же это?
— Я не Пембертон, Лейла, по крайней мере по крови. Моя мать была вдовой, когда на ней женился Ричард Пембертон и привез нас обоих сюда. Если б мой настоящий отец, капитан корабля, был бы жив, мое имя сейчас было бы Колин Хаверсон, и я бы жил в Кенте.
— Но почему же они ненавидят вас из-за этого?
— Потому что я свободен от опухоли Пембертонов.
— О, Колин… — я вздохнула, — все происходит так быстро.
— Когда-то давно сэр Джон проявил необыкновенную симпатию ко мне и изменил свое завещание так, что я стал бы его единственным наследником. Но я ничего не знал об утерянном завещании дяди Генри, Лейла, клянусь!
— Я верю вам.
Его глаза блуждали по моему лицу, моим волосам, моим плечам, как будто он увидел меня в первый раз.
— Как странно, — прошептала я, — что вы говорите мне такие вещи.
— Так вы сделаете то, о чем я прошу? Я знаю, как должно смутить вас то, что я слишком хотел удержать вас от воспоминаний, хотя, по правде, надеялся, что вы вспомните.
— О, здесь гораздо больше, Колин, гораздо больше. — Мое лицо расплылось в улыбке. Внезапно я почувствовала, что смеюсь. — Вы представить себе не можете, какое это облегчение — иметь возможность рассказать вам об этих вещах.
— Каких вещах?
— Вещах, которые я выяснила. Важных, решающих вещах, которые мне приходилось держать в себе. Но теперь у меня нет необходимости нести ношу в одиночку, поскольку я могу разделить ее с вами.
— Значит, вы вспомнили?
— Нет, нет. Пока еще нет. Хотя я хочу этого, и не только потому, что вы меня попросили. Вы не представляете, что это для меня, Колин, держать все в себе.
— Так что же эго? Что вы выяснили?
Мне потребовалось время, чтобы рассказать ему о своем первом визите в дом доктора Янга, стараясь ничего не упустить, и когда я дошла до того момента, что страница оказалась поддельной, он выпалил:
— Боже Правый! Я рассказала ему о своей реакции и о том, что услышала от доктора Янга. Известие о содержании в крови дяди Генри смертельной дозы наперстянки привело Колина в ярость. Он отвернулся от меня и ударил кулаком по каменной стене.
— Проклятие! — воскликнул он, — так значит, это правда, и я был прав!
Колин внезапно остановился, глядя на меня из темноты. Хотя я не могла видеть его лица, но мне было слышно его тяжелое, прерывистое дыхание, и представлялось, каким должно быть выражение его лица.
— Но тогда… — начал он неуверенно, — опухоль… Лейла, опухоль… — Он сделал неверный шаг ко мне. Вы думаете… это ложь? Что опухоли Пембертонов не существует?
— Это так, Колин.
— Боже мой. Нет опухоли, нет проклятия Пембертонов.
— Это как раз то, что открыли мы с доктором Янгом.
— Боже мой, — прошептал он. — Я не могу в это поверить. Я не знаю… — Колин начал ходить по маленькому помещению, выходя на свет и снова скрываясь в темноте. — Это невероятно! Спустя столько лет! Опухоль… ложь! Годы и годы, даже десятилетия, века… — Он снова стукнул по стене. — Сэр Джон и дядя Роберт, и дядя Генри. Так, значит, я был прав, вашего отца убили, Лейла! — Он обернулся, чтобы взглянуть на меня. Его лицо наполовину было в тени, наполовину освещено. — Значит, вы! Вы свободны от проклятия! У вас нет опухоли мозга!
— Да…
Я точно не знаю, что произошло потом, поскольку все, что я помню, это руки Колина, внезапно страстно обнявшие меня, и мое лицо, уткнувшееся ему в шею. Оглушенная порывом Колина, я чувствовала себя естественно, ничуть не испугавшись, как будто здесь, в его объятиях, было мое место и всегда будет. Тепло и сила, исходившие от него, говорили мне больше, чем любые слова.
Так мы стояли некоторое время, наши тела прижаты друг к другу, руки сплетены, пока он в конце концов не шепнул:
— Моя дражайшая Лейла, вы не знаете, что это для меня значит. За эти прошедшие несколько дней… видеть вас, любить вас и все время знать, что в конце концов вас настигнет рок Пембертонов. Я сидел и наблюдал за вами через обеденный стол или в комнате, моя любовь к вам росла с каждым часом, пытаясь вынести агонию будущего, которое вас ожидает. Это было так горько, так жестоко.
Он слегка отстранил меня и погладил мои волосы. Его глаза блестели.
— Я не знал, что делать. Я полюбил женщину, которая никогда не будет моей. Боль от этого была невыносимой. Но теперь вы свободны. Мы оба внезапно освободились от ужасного проклятия, которое в течение поколений владело этим домом. О Лейла, моя Лейла!