И по его интонации, по словечку «спокойно», по жесту с оттенком легкой брезгливости, каким он показал на кошелек, Даша сразу поняла, что маленького счастья не будет, потому что папа думает иначе, чем она. И он был прав, конечно, потому что чужое брать нельзя, какие бы оправдания для себя ты ни придумывал.
— Нет, папа, я не оставлю, — заторопилась объяснить девочка, чтобы папа и мама не подумали о ней плохо. — Я хотела тебя попросить: давай вместе объявления расклеим, а? Нужно только бумажек побольше нарезать, чтобы на все подъезды хватило…
Маленькая Даша протараторила все быстро, запнулась, забыв, что еще хотела сказать, и в паузе заметила на лицах родителей облегчение — облегчение, которое стоило для нее десятка таких волшебных кошельков. Они не разочаровались в ней, они не подумали, что их дочь мелкая обманщица, которая только и жаждет присвоить чужое!
Они вместе писали объявления, вместе расклеивали их, и, когда пришла хозяйка кошелька — молодая, уверенная в себе, высокомерная, — отец настоял на том, чтобы Даша сама вышла отдать ей потерю. Он-то хотел, чтобы все благодарности достались дочери, чтобы она испытала в полной мере гордость от своего поступка. Но особых благодарностей не последовало: дама небрежно сказала «спасибо», сунула Даше пять рублей и ушла, унося с собой красных и черных котят.
— Ну ничего, — успокаивающе проговорил папа, чувствуя, что сцена получилась не совсем такой, как он предполагал. — Зато хорошее дело сделали.
Даша проглотила рыдания, кивнула и ушла в свою комнату. Папа был прав, она сделала доброе дело, и стыдно реветь только из-за того, что тебе очень хочется какую-то вещь. Чужое брать нельзя.
«Чужое брать нельзя! Как же Максим не понимает!» — воскликнула Даша мысленно, стараясь почувствовать себя оскорбленной. В углу шумно вздохнул Проша, и она спохватилась — пора гулять.
Они шли по парку, мокрому после дождя, и пес с удовольствием забегал в лужи и стоял там, косясь на Дашу и ожидая ее реакции. Но сегодня хозяйка почему-то не реагировала на его обычные шалости, и Проша, острым собачьим чутьем уловив, что что-то не в порядке, перестал привлекать к себе внимание и просто бежал чуть впереди, время от времени оборачиваясь и проверяя, где Даша. Та шла за ним, помахивая поводком, и размышляла о том, что же ей делать дальше.
Выступление ее у нотариуса было, конечно же, показательным — теперь она могла самой себе сознаться. Даже произнося «я не собираюсь ни от чего отказываться», она знала, что все равно откажется. Просто ей хотелось наказать сыновей Боровицкого, таких самодовольных и убежденных в собственной правоте людей. Ей опять вспомнился разговор с Максимом, она поморщилась и ускорила шаг.
Впереди показалась раскидистая сосна. Даша подошла к ней, заглянула в дупло и обнаружила пару хвоинок и кленовый листок, занесенный случайным порывом ветра. Тяжело вздохнув, она пошла дальше и сама не заметила, как оказалась около ворот пансионата «Прибрежный». Глядя сквозь решетку на скамеечки, около которых бродили старики, она испытала неожиданный приступ тоски — тоски по старому, умному, понимающему человеку, гулявшему с ней три раза в неделю, по его неторопливой речи с анахронизмами, со старомодными словечками, по его словесным портретам, заставлявшим ее задумываться о людях, которых она никогда не видела. Даша сглотнула ком в горле. Как все неправильно! Он не должен был умирать! Или не должен был оставлять после себя противную пустоту, постоянное желание обернуться и увидеть сухопарую фигуру под корявой раскидистой сосной, машущую рукой ей вслед.
— Ладно, будем взрослыми людьми, — сказала негромко Даша самой себе и приготовилась возвращаться, но тут заметила человека, явно спешащего к ней.
Это была маленькая старушка с аккуратно уложенными вокруг головы седыми завитками, напомнившими Даше старые английские фильмы про буколическую деревенскую жизнь. Для полного совпадения образа старушке не хватало в руках срезанных роз и длинных садовых ножниц, а в остальном она была оттуда, из фильмов, и даже шляпка на ней была с мелкими аккуратными цветочками. «Где, интересно, она такую шляпку отыскала?» — подумала Даша с интересом, приглядываясь к пожилой женщине. Та была уже совсем близко и наконец, запыхавшись, подошла к самой ограде.
— Здравствуйте, — кивнула она головой, отчего седые завитки колыхнулись. — Вы Даша, правда? Я вас сразу узнала.
— Да, здравствуйте… — несколько растерянно отозвалась Даша. — А как вы меня узнали?
— Так по собачке, по собачке. Мне про нее Петр Васильевич, упокой господь его душу, рассказывал. Я ведь вам, деточка, сочувствие подошла свое выразить. Очень, очень я вам соболезную. Такой был человек удивительный, что просто слов нет!
Старушка достала маленький платочек и утерла им слезы, быстро покачивая головой в завиточках.
— Спасибо, — прочувствованно сказала Даша. — Вы хорошо его знали?
— Дружили мы с ним, — вздохнула та. — Он ведь много времени здесь проводил, все меня расспрашивал — про жизнь мою, про знакомых… Да он всех расспрашивал! Ой, — спохватилась старушка, — а что ж мы с вами через решетку-то разговариваем? Заходите, деточка, заходите ко мне сюда. Поговорим, вспомним Петра Васильевича…
Предложение было настойчивым, и Даша решила, что отказываться неудобно. К тому же ей хотелось поговорить о Боровицком с человеком, который, по-видимому, хорошо его знал. Она зашла внутрь, оставила Прошу за уже знакомым ему кустом, а сама пошла по тропинке рядом с маленькой и очень старой женщиной.
Звали ее Римма Сергеевна, но через десять минут Даша мысленно окрестила новую знакомую «божий одуванчик». Во-первых, она была похожа на цветок этими своими беленькими кудряшечками, легкими и тонкими, которые теребил ветер. Во-вторых, показалась Даше существом немного не от мира сего, но исключительно добрым и безобидным. Ей явно нужно было выговориться — и она рассказывала Даше свою историю, но не жалуясь, а словно представляясь: вот, мол, я, Римма Сергеевна, и вот моя история. Собственно говоря, истории как таковой и не было, а была обычная жизнь обычной женщины, учившей детей французскому языку, а под старость лет заделавшейся репетиторшей. Удивительным было только одно — в дом престарелых, носивший деликатное название «Патронажный пансионат „Прибрежный“, Римма Сергеевна Красницкая определила себя сама. Как и бывший преподаватель математики Иван Сергеевич Яковлев по прозвищу Виконт.
— Вот об этом-то меня Петр Васильевич и расспрашивал, — охотно делилась Красницкая, то и дело останавливаясь у клумб и изучая цветы. — Как, мол, попала-то сюда? А я ему все честно и рассказывала. Да что тут рассказывать? Детей у меня не было — бог не дал. Муж помер, царствие ему небесное, когда мне сорок пять лет было — в одну секунду упал и умер, в трамвае, сорок пятом. Совпадение такое — мне сорок пять лет было, и номер у трамвая сорок пятый. Родители давно уже умерли. Вот я и подумала — кто за мной на старости лет ухаживать будет? Денежек накопила — и сюда. А тут, Дашенька, хорошо! Птички так поют замечательно… Людей много интересных — вот хоть Петр Васильевич приезжал, говорил со мной. И сестры у нас заботливые, и Лидия Михайловна старается, делает все как лучше.
Римма Сергеевна замолчала, глядя куда-то в сторону. Даша повернулась и заметила около прудика ту самую женщину, которая испугала ее в первый раз, массивную толстуху, мать-усыновительницу.
— Ирина Федотовна, — испуганно, как показалось Даше, заметила Красницкая. И вдруг заспешила: — Пойдемте, деточка, пойдемте.
Она взяла Дашу под руку и повела по тропинке, но Даша успела увидеть, каким внимательным взглядом провожает их старая толстая женщина в нелепом спортивном костюме. Навстречу медсестра в голубой униформе провезла инвалидную коляску с сидящим в ней стариком — руки у того подергивались, глаза время от времени закатывались, и Даша отвела взгляд.
— Капустин гулять поехал, — безмятежно прокомментировала Римма Сергеевна. — Значит, сегодня получше ему. К нему ведь каждый день сын приезжает, страдает, что отец здесь. А куда его девать? За ним постоянно присмотр врачебный нужен. Да не просто сиделка — а капельницы всякие, укольчики, да еще и массаж. Ну как это все найти? А здесь — хорошо. Борис Игоревич присматривает за всеми.
— Борис Игоревич Денисов? Главврач? — неожиданно вспомнила Даша.
— Да-да, Денисов. А вы его знаете?
— Петр Васильевич рассказывал, — уклончиво ответила Даша.
— Светлый человек, светлый, — покивала головой Римма Сергеевна. — Так заботится о нас — просто души не чает. А ведь у него, знаете, отец дома — и не видящий, и шумный до невозможности. Скандалит так, что просто ужас! Другой бы давным-давно перевез его сюда к нам, в приют, а Борис Игоревич нет, ни в какую. Так и живет с ним.
Она вздохнула, а Даша, удивившись про себя такой осведомленности, вслух спросила:
— Скажите, Римма Сергеевна, а вы не видели, как Петр Васильевич работает? Я имею в виду за своим компьютером?
Старушка задумалась.
— Пожалуй, что и нет, — ответила она в конце концов, покачивая головкой. — Заходить я заходила к нему в каморку, было дело, но вот чтобы писал он… Нет, не видела. Да я и не понимаю толком, как вообще можно на компьютере писать. Электричество перегорело — и где все твои записи?
— Да там же и останутся, — рассеянно ответила Даша, думая о ноутбуке Боровицкого.
— Как это? — удивилась Римма Сергеевна, и что-то в ее голосе заставило Дашу насторожиться.
— Конечно, останутся, — подтвердила она, искоса поглядывая на старушку. — Там же вся информация на диске сохраняется… Представьте себе, будто вы свой голос на магнитофонную ленту записываете, — попыталась она объяснить. — Если вы магнитофон из розетки выключите, запись останется? Останется. Вот и с компьютером так же.
— Но ведь он маленький! — удивилась Красницкая.
— Ну и что же? Все равно компьютер.
Римма Сергеевна остановилась и поглядела на Дашу светло-карими слезящимися глазами. На лице ее было какое-то выражение, которого Даша никак не могла понять. Только она хотела спросить еще что-то о Боровицком, как старушка покачала головой и сказала без всякой связи с предыдущим: