Дом Одиссея — страница 11 из 71

Затем, через несколько дней после отбытия из Халкиды, я получила весточку: Менелай был в Эгии. Вначале он, как и обещал, прибыл в Микены, но, узнав, что мы уехали, тут же собрался следом за племянником, чтобы сопровождать нас, по его словам, в нашем благочестивом путешествии и оказывать нашим благим начинаниям всяческую поддержку, на какую только способен простой царь Спарты. Если бы он настиг нас, мне бы никогда не удалось излечить брата от хвори. Его бы выставили на обозрение перед всеми царями Греции; и он лишился бы своего трона. Нам пришлось бежать. Я велела отряду разделиться. Большую часть я послала в городок на холмах у моря, где расположен храм Афродиты, велев бить в барабаны и дуть в трубы, будто бы Орест там и все еще погружен в молитвы. А с теми, на кого могла положиться, с самыми доверенными слугами и служанками, я поплыла на Итаку.

Этим заявлением Электра, похоже, завершает свою историю, и некоторое время женщины в молчании продолжают месить жирную грязь под высокими стенами фермы Лаэрта. Я скольжу позади них, жадно ожидая продолжения беседы, но в то же время наслаждаясь тем, как в этих родственных душах вспыхивают и опадают, словно пламя страсти, несказанные слова. Наконец Пенелопа произносит:

– Что ж, сестра, хорошо. Ты уже здесь. Я надеялась, что в свой следующий приезд на эти острова – если бы он состоялся – ты прибудешь с богатыми дарами и грозными речами, в которых велишь женихам вести себя достойно, дабы не навлечь на их головы гнева Микен и прочего… Но, полагаю, это было немного наивно с моей стороны с учетом всех обстоятельств. Однако, пожалуйста, на будущее помни: мы здесь особо ценим слитки меди и бочки с солью. Но пока, принимая во внимание, что все это сейчас недоступно, что ты надеялась найти на Итаке?

– Ничего сверх того, что ты уже предоставила. Убежище, где мог бы скрыться мой брат.

– Как просто у тебя это звучит.

– А это не так? Итака прекрасно все прячет.

Пенелопа вздыхает, но не находит слов для возражений.

– Ты считаешь, те, кто травит его – если все дело в яде, а не в недуге, вызванном чувством вины…

– Нет никакой вины! – рявкает Электра слишком резким, почти визгливым голосом, и он, как кажется Пенелопе, весьма напоминает голос Клитемнестры. Возможно, Электра тоже слышит это, поскольку, отпрянув, повторяет уже тише: – Нет никакой вины.

– Ты считаешь, что те, кто травит его, приплыли сюда с вами? Что вам не удалось вырваться из их когтей?

– Именно. Я надеялась, покидая Микены… но этого оказалось недостаточно. Надеялась, распрощавшись с большей частью свиты… но и этого не хватило. С каждым шагом я вижу, что предательство, попрание моей веры все глубже.

На это Пенелопа не отвечает; то, о чем Электра говорит сейчас с таким гневом, в доме Одиссея, – обыденное ежевечернее развлечение. Но сообщает:

– Я послала за жрицей этого острова. Она разбирается в травах, и из тех женщин, что обращаются к ней за помощью, умирают весьма немногие, что определенно отличная рекомендация для лекаря.

– Жрица? Не жрец? Разве на Итаке нет служителей Аполлона?

– Есть один, но он постоянный гость на пирах хозяина доков, чей сын Антиной – один из женихов в моем дворце. Сомневаюсь, что тебе хотелось бы пустить слухи в эту толпу. Кроме того, он считает недостойным лечить женщин, а поскольку их на острове большинство, у него не так уж много пациентов для практики.

– Ты доверяешь этой жрице?

– Не меньше, чем прочим. Она – старшая в храме Артемиды.

Услышав это имя, Электра едва слышно выдыхает.

– Говорят, западные острова под защитой божественной охотницы. Какая-то история с иллирийцами – или аргивянами, – грабившими твои земли? Найденные корабли были сожжены, трупы утыканы стрелами – не иначе как вмешательство богов, да? Какая удача, что твое неоспоримое благочестие помогает получить столь необходимую благосклонность богини.

Неужели в голосе Электры слышится намек на яд? Когда ей было двенадцать, она пробралась в оружейную материнского дворца и украла меч, а позже была обнаружена на заднем дворе, где размахивала им из стороны в сторону, вцепившись обеими руками в рукоять, которая, словно рыба, так и норовила выскользнуть из ее хватки. Будь она рождена мужчиной, она сама убила бы Клитемнестру, не впутывая в это брата.

– У меня нет никаких догадок.

Ответ Пенелопы отрывист, резок и не предполагает возможности задавать еще какие-либо вопросы в этом направлении. Электра слышит это и тоже напрягается. Некоторое время эти две почти царицы словно гиппопотамы-тяжеловесы топают по грязи к дому Лаэрта, но все же именно Пенелопа смягчается первой, пусть и самую малость. Пенелопа никогда не хотела быть мужчиной. Ахиллесу удалось доказать свою значимость, лишь умерев с разбитым сердцем на каком-то залитом кровью поле. Геракл прикончил своих жену и детей. И даже те герои, которым удалось пройти все испытания в относительной сохранности, часто умирали в забвении, стоило их походам подойти к концу.

– Мы можем поговорить начистоту, сестрица Электра? Думаю, нам не помешало бы прояснить все между собой, обсудить с полным доверием и открытостью.

– Так не принято, сестрица. Но раз ты так желаешь и мы здесь одни…

Резкий кивок: именно этого она и желает. От новизны ощущений покалывает губы и жаркий румянец заливает кожу.

– Между нами есть определенные вопросы: те, что связаны с твоей матерью, и достигнутые по ним договоренности и взаимопонимание. Я, безусловно, постараюсь их соблюдать. Сделаю это ради общей крови, текущей в нас, ради твоего брата, который, если уж на то пошло, может стать не худшим царем, и ради достигнутого согласия. А еще ради тебя, сестра. Я сделаю это. Но если ты привела Менелая к моим берегам и мои люди в опасности или земли под угрозой, я не поступлюсь своим долгом. Я – царица, и ты в моих владениях. Что бы ни случилось, в любой момент помни об этом.

К ее удивлению – к моему удивлению – и, похоже, к собственному, Электра кивает. Неужели в ее глазах мелькнуло смирение? Мне это совершенно не нравится; возможно, со временем Электра все же станет робкой, послушной женой.

– Я понимаю, сестра, – отвечает она, и какое-то время они идут рядом в полном молчании.

Потом в проеме ворот, замыкающих стену, появляется Эос и машет им.

– Он проснулся, – говорит она.


Глава 9


Однажды Зевс провел меня, отправив в постель к смертному.

«Провел» – это его слово, само собой. Он ужасно гордился всей этой историей.

– Поглядите на эту блудницу, спит даже со смертными! – хихикал он.

Он это сделал, безусловно, с целью доказать, что имеет надо мной власть. Ему было очень важно показать это со всевозможной оглаской и злобностью, чтобы развеять гуляющие среди богов слухи, что он прячется от меня, опасаясь наказания, которое я могу обрушить на его душу; что даже отец богов бессилен перед властью любви и страсти. Как будто любовь и похоть – одно и то же, а страсть разжигается лишь покорением.

В общем, обманом меня убедили в том, что я возлежу с одним из богов, и какую горячую ночку мы провели вдвоем, я и Анхис! К тому времени, как дурман развеялся, я уже догадалась, что рядом со мной смертный, ведь он поклонялся моему телу, наслаждался моей красотой со смирением и благодарностью, которые превосходили все, что я когда-либо получала от своих небесных партнеров, так что это был весьма здоровый и приятный опыт. После ему пришлось, конечно, нелегко. Он заявил, что ни одна женщина никогда не удовлетворит его так, как это сделала я, – самодовольная чушь. И хотя я просила его не рассказывать о нашей ночи ни одному смертному, он не сдержался, и Зевс ослепил его ударом молнии за его грехи. Какая жалость.

Само собой, я всегда приглядывала за Анхисом, а особенно – за нашим прекрасным малышом Энеем, который, как я верила, должен был достичь величия. Боги смеялись надо мной, считали возмутительным и абсурдным то, что дерзкая богиня может испытывать хоть тень симпатии к смертному, надругавшемуся над ней; но Анхис был так же одурманен, как и я, а наше чудесное дитя не пятнали грехи нашего совокупления. Это тоже вызвало недоумение среди олимпийцев: ведь какое глупое божество позволит своему ребенку жить собственной жизнью, не навязывая наследия предков, но при этом продолжит его любить? «Абсурдно, – кричали они. – Нелепо! Вот вам и очередное доказательство, что у Афродиты в голове пусто».

Я никогда не любила Анхиса, однако довольно долго чувствовала симпатию и даже привязанность к нему. Я любила Энея, нашего мальчика, с яростью, которая привела даже меня, прекраснейшую из богинь, на поле боя. Боги утверждали, что я любила Париса, и, если им хочется в это верить, пусть верят; но, сказать по правде, лишь одну смертную я любила с той же силой, что и Энея, и она сейчас плыла прямо на Итаку.


Глава 10


Орест просыпается в доме Лаэрта.

Пенелопа с Электрой стоят рядом, сложив руки, словно плакальщицы, готовые к похоронам.

Он с трудом открывает глаза, поскольку они гноятся, и теперь веки словно запечатаны старым воском. Белки глаз налиты кровью, и Электра, судорожно вздохнув, тянется к глиняной миске у изголовья, чтобы намочить льняную тряпочку и смыть подсохший гной с его ресниц, вытереть следы высохшего пота со лба. У нее есть вырезанный из раковины гребень, которым она причесывает ему волосы; это действие, похоже, дарит тому передышку, приносит небольшое облегчение. Возможно, так же расчесывала ему волосы мать, когда он был ребенком, еще до того, как его детство утопили в крови.

– Брат мой, – шепчет она, и он, похоже, узнает ее, цепляется белой костистой рукой за ее тонкое запястье, пока она смачивает теплой жидкостью его горячие щеки и напряженное, покрасневшее горло. Она с улыбкой пожимает его руку. – Я здесь.

Он видит ее, пытается улыбнуться, обнажив пожелтевшие зубы. Зрачки у него темные и широкие, радужки глубокого серого цвета такие узкие, что кажется, будто в них вот-вот взорвется тьма, затопляя глаза. Его взгляд перемещается на Пенелопу, цепляется за нее.